Дар волка. Дилогия (ЛП) - Энн Райс

Потом взгляд пришельца вернулся к Ройбену. Тот быстро встал и протянул руку.

— Рад приветствовать вас, молодой хозяин здешних лесов, — непринужденно произнес Элтрам. — Вы любите лес точно так же, как его любим мы.

— Да, я люблю его, — согласился Ройбен. Его била дрожь, но он старался скрыть это. Рука, пожавшая его ладонь, оказалась теплой и крепкой. — Прошу прощения, — пробормотал он. — Все это очень впечатляет. — От фигуры исходил лесной запах, запах листьев, запах живой природы, к которому, впрочем, примешивался — и весьма ощутимо — запах пыли. «Но ведь пыль выделяет чистый запах, не так ли?» — подумал Ройбен.

— Понимаю вас. Приглашение в ваш дом и для меня оказалось очень волнующим событием, — с улыбкой сказал Элтрам. — Мои соплеменники не раз и не два наблюдали, как вы с вашей леди прогуливались по здешним лесам. Никто из живущих в этих местах людей не питает к лесу такой любви, как вы и ваша дорогая леди.

— Ей было бы очень приятно услышать ваши слова, — отозвался Ройбен. — Очень жаль, что ее сейчас здесь нет и она лишена возможности встретиться с вами.

— Но мы с нею уже встречались. Хотя она и не знает об этом. Она знакома со мною всю жизнь, а я хорошо знаю ее — еще с тех пор, когда она маленькой девочкой гуляла с отцом по Мьюрскому лесу. Лесные джентри всегда замечают людей, которые в лесу чувствуют себя как дома. И никогда не забывают тех, кто любит лес и заботится о нем.

— При первой же возможности передам ей ваши слова, — сказал Ройбен.

Маргон негромко, но очень ядовито хмыкнул.

Пришелец из леса повернулся к нему. Сказать, что этот короткий звук обескуражил его, было бы явным преуменьшением. Он сразу как-то сжался и притих. Больше того, вся его фигура на мгновение побледнела, лоснящаяся гладкая кожа сделалась болезненно неровной. Впрочем, все эти перемены продолжались считаные мгновения. Элтрам тут же восстановил свой прежний облик; лишь бегающий взгляд прищуренных глаз позволял догадаться, что ему приходится защищаться от невидимых ударов. Маргон же встал и вышел из комнаты.

Это до глубины души потрясло Стюарта. Он с растерянным видом посмотрел вслед Маргону и начал было вставать, но тут Феликс положил ему руку на плечо и негромко, но внушительно произнес:

— Останься с нами, — после чего вновь повернулся к гостю.

— Прошу вас, Элтрам, присаживайтесь, — сказал он и указал на кресло, которое только что покинул Маргон. Выбор места вполне можно было счесть логичным, однако жест показался, мягко говоря, несколько вызывающим.

— Стюарт, это наш добрый друг Элтрам из народа Лесных джентри. Я не сомневаюсь, что ты согласишься вместе со мною приветствовать его в этом доме.

— Конечно! — вспыхнув, ответил Стюарт.

Элтрам уселся на предложенное место и поздоровался с Сергеем, которого тоже назвал старым другом.

Сергей рассмеялся и кивнул.

— Прекрасно выглядите, дорогой друг, — сказал он, — просто замечательно. При каждой встрече с вами я всегда возвращаюсь мыслями в самые благословенные — и самые бурные — времена!

Судя по тому, что глаза Элтрама полыхнули изумительным ярким светом, он разделял это чувство. Впрочем, он снова перевел взгляд на Ройбена.

— Ройбен, позвольте заверить вас, что в лесу мы вовсе не намеревались причинить вам какую-то обиду. Напротив, мы хотели помочь вам, когда вы заблудились в темноте. Но мы не ожидали, что вы так быстро почувствуете наше присутствие. И у нас ничего не получилось. — Тембр его голоса звучал примерно так же, как у Ройбена и Стюарта.

— О, прошу вас, не переживайте, — поспешно сказал Ройбен. — Я знал, что вы хотели мне помочь. Я сразу это понял. Но не знал, кто вы такие.

— Да, — согласился Элтрам, — видите ли, обычно, когда мы помогаем заблудившимся в лесу, люди не слишком быстро соображают, что с ними происходит. Мы заслуженно можем гордиться своей деликатностью. Но вы, Ройбен, человек особо одаренный, а мы не смогли вовремя оценить степень вашей одаренности. Потому и вышло недоразумение.

Несомненно, самой поразительной деталью облика этого человека были зеленые глаза на темнокожем лице; но даже будь они поменьше, все равно они остались бы столь же поразительными. Было просто невозможно поверить, что эти огромные, с огромными зрачками, глаза — всего лишь иллюзия. Но, с другой стороны, разве это всего лишь иллюзия?

«И что, все это лишь частицы, — думал Ройбен, — собранные в эфирное тело? И что все это может быть рассеяно?» Сейчас это казалось невозможным. Никакое откровение о природе сущего не могло вызвать большего потрясения, чем осознание того, что нечто столь вещественное и полное жизни, как этот человек, способно взять и бесследно рассеяться.

Феликс снова опустился в кресло, а Лиза поставила перед Элтрамом большую чашку, которую наполнила из запотевшего серебряного кувшинчика — скорее всего, молоком.

Элтрам взглянул на Лизу с явно озорной усмешкой, но тут же поблагодарил ее. На молоко же он смотрел вполне благосклонно, даже с откровенным удовольствием. Он поднес чашку к губам, пить по-настоящему не стал.

— Что ж, Элтрам, — сказал Феликс, — вы знаете, почему я пригласил вас…

— Знаю, — перебил его Элтрам. — Да, она здесь, совершенно определенно здесь. Она скитается здесь и нисколько не хочет куда-либо уходить. Правда, она не может ни видеть, ни слышать нас, но это еще впереди.

— Почему она не знает покоя? — спросил Ройбен.

— Она в глубоком горе и растерянности, — пояснил Элтрам. Его лицо своей величиной слегка сбивало Ройбена с толку; возможно, потому, что они сидели так близко друг от друга. К тому же Элтрам был даже немного выше ростом, чем Сергей — самый рослый из Почтенных джентльменов. — Она знает, что ее жизнь закончилась, о, да, это ей известно. Но она никак не может понять, что же ее убило. Она знает о смерти своих братьев. А вот того, что именно они прикончили ее, она понять не может. Вот она и ищет ответы на свои вопросы, а когда видит врата, ведущие на небеса, в страхе бежит от них.

— Но почему, почему эти врата внушают ей такой страх? — продолжал допытываться Ройбен.

— Потому что она не верит в жизнь после смерти. Не верит в невидимое.

Его речь звучала как-то… современнее, что ли, чем разговоры Почтенных джентльменов, а доброжелательные интонации вызывали симпатию к нему.

— Ройбен, понимаете ли, недавно умерший человек видит врата в небеса как яркий белый свет. Иногда в этом свете он может разглядеть своих предков или умерших родителей. Иногда — только свет. Возможно, нам довольно часто случается видеть то же самое, что видят они, но утверждать это наверняка я не возьмусь. Этот свет уже не представляется ей выходом и не манит ее к себе. Но совершенно ясно, что она не знает, почему продолжает существовать в собственном образе, существовать как Марчент — ведь она была твердо убеждена в том, что смерть окажется бесповоротным концом для всего, что она собою представляла.

— Что она пытается сказать мне? — спросил Ройбен. — Чего она от меня хочет?

— Она так держится за вас, потому что может вас видеть, — ответил Элтрам, — и прежде всего стремится к тому, чтобы вы знали о ее присутствии. Она хочет спросить вас, что и почему случилось с нею и что случилось с вами. Она знает, что вы, Ройбен, уже не человек. Она способна видеть это, чувствовать это. Не исключено, что она видела, как вы преображались в звериное состояние. В этом, кстати, я почти уверен. Это пугает ее, пугает до ужаса. Так что она не просто призрак, а призрак, которым владеют ужас и горе.

— С этим необходимо покончить, — завил Ройбен. Его снова затрясло; он ненавидел это состояние. — Нельзя допустить, чтобы она и дальше страдала. Они не заслужила такой участи.

— Вы совершенно правы, — сказал Элтрам. — Но не забывайте, что в этом мире — в вашем мире, в нашем мире, в том мире, где сосуществуем мы с вами, — далеко не всегда страдать приходится именно тем, кто этого заслуживает.

— Но вы поможете ей, — утвердительно сказал Ройбен.

— Поможем. Мы держимся поблизости от нее, стараемся окружать ее, когда она дремлет, когда она расслаблена и не проявляет настороженности. Мы пытаемся пробудить ее дух, подтолкнуть ее к тому уровню концентрации, на котором она способна собрать воедино свое эфирное тело и вернуться к обучению.

— К какому еще обучению? — удивился Ройбен.

— Духи обучаются в состоянии концентрации. Оно, в свою очередь, подразумевает концентрацию эфирного тела и мысленную сосредоточенность. Когда умершие впервые переходят грань между мирами, те из них, которые почему-то остаются привязанными к вещному миру, сталкиваются с сильнейшим искушением рассеяться, распылиться, избавиться от связей, уподобиться воздуху и погрузиться в сонную дремоту. Дух может на веки вечные остаться в таком состоянии; тогда его сознание не воспринимает ничего, кроме грез, если, конечно, можно вообще говорить в этом случае о наличии сознания.