Избранное в 2 томах. Том первый - Юрий Смолич

— А почему же, — перебил ее Стах, — стали нелегальной вы? Ведь…

Полубатченко пококетничала с Золотарем, пока мимо них прошла какая-то нянька с ребенком на руках, и тогда быстро рассказала и об этом тоже. После убийства генерала Эйхгорна немцы совсем озверели, надо ждать новых притеснений и репрессий. Даже Головатько и тот позавчера на всякий случай из города исчез, несмотря на то что он деятель совершенно лояльный. Очевидно, и юнацкая спилка, хотя она и внепартийная, будет скоро тоже запрещена. На всякий случай и она, Полубатченко, из Винницы уехала и с позавчерашнего дня считает себя нелегальной. А от своего отца-помещика она, как известно, отреклась.

— Вы слышали об этом?

Стах, Пиркес и Золотарь ничего об этом не слышали.

— Отреклась. Публично, как раз на сельском сходе в Быдловке. «Хлеборобы», протофисы и другие магнаты поддерживают гетмана и гетманат. А гетман, будь он отныне проклят, ориентируется теперь на возрождение «единой и неделимой» России. Продает неньку Украину за свой дурацкий престол. И не престол даже — а так, обыкновеннейшее генерал-губернаторство. Какой же он, к черту, украинский монарх с исторической булавой в руках? Щирые украинцы, болеющие о самобытности украинской нации и державной самостийности неньки Украины, этого не потерпят! Так вот: вполне понятно, что в единении абсолютно всех оппозиционных гетману сил — залог победы. Потому-то она и пригласила на свидание панов-товарищей, бывших сорабмольцев. Она призывает их под стяг украинского освободительного движения. А о том, что породил ее отец-помещик, она просит забыть навсегда. Отныне она только дочь неньки Украины и борец за ее независимость!..

— И я не одна, — закончила Полубатченко, наскоро пококетничав, пока кто-то проходил мимо них аллейкой, — я говорю с вами от имени щирой украинской молодежи, от имени уездной спилки юнацтва. Нас тридцать семь человек, готовых бороться против гетманского ига! А… вас сколько? Тех, что были в сорабмоле до его закрытия… и которые и сейчас готовы к борьбе?..

Стах, Золотарь и Пиркес молчали.

— А? — вдруг встрепенулся Стах: он сидел нахохлившись, занятый тем, что внимательно разглядывал на гравии дорожки какого-то зелененького жучка. — Сколько нас? Сто двадцать четыре. Орел к орлу.

Теперь примолкла и Полубатченко. Она даже перестала жеманиться, забыла о своем деланном кокетстве.

— Сто двадцать четыре? — наконец прошептала она. — А… а украинцев среди них… сколько?

— Сто девятнадцать! — и глазом не моргнул Стах. — Нет, вру, только сто восемнадцать. Один от туберкулеза умер. Разрешите? — Он наклонился к корзинке и выбрал сочный красный помидор. — Страсть как уважаю помидоры! — Он аппетитно откусил блестящий бочок, брызнув соком во все стороны.

— Ну, что ты? — возмутился Пиркес. — Конечно, сто девятнадцать. А… Несюдыхата Тарас?

— С Несюдыхатой будет сто девятнадцать, — согласился Стах, высасывая холодный душистый сок из помидора. — Вчера, знаете, только приняли, — объяснил он Полубатченко.

Золотарь изловчился и ткнул Стаха под скамейкой ногой. Но от толчка онемевшую ногу совсем свело, и он дернулся, застонал.

— Что с вами? — испугалась Полубатченко.

— А? — растерялся Золотарь. — Болит… нога. И голова, знаете…

Полубатченко притихла. Сто двадцать четыре! Этого она не ожидала. Какой же это, выходит, паритет… Тем более, что говорила она вовсе не от имени тридцати семи, а всего, может быть, семи. Она, для импозантности, несколько преувеличила… Если допустить, что и они преувеличивают, ну, хотя бы… раз в пять, то и тогда… Но Полубатченко сразу же овладела собой и поспешила показать, как она необычайно рада, что ряды сознательной молодежи столь многочисленны.

И она тут же предложила договориться о конвенции и альянсе. Условия: взаимное доверие, общность действий, подпольная борьба. Платформа: долой гетмана, свободная Украина, украинское учредительное собрание.

Народу в городском саду прибывало. Было воскресенье, и горожане выходили погулять перед обедом. Пиркесу уже два раза приходилось вставать, чтобы ответить на приветствия знакомых. Регент Хочбыхто прошел в кафе выпить предобеденную кружку пива и поискать партнеров на вечерний преферанс. Компания горничной становилась неудобной.

— Что ж, — сказал Стах, доедая второй помидор, — ваши предложения, панна-товарищ, чрезвычайно существенны. Гуртом и батька бить легче. А не то что какого-нибудь гетмана. Но все зависит, конечно, от того, как большинство решит.

— То есть? — не поняла Полубатченко.

— Мы, видите ли, только представители, — объяснил Пиркес, — вы сами понимаете, мы должны доложить нашим, обдумать, обсудить, а тогда…

— Разумеется, разумеется! — согласилась Полубатченко. — Я понимаю. Но дело не терпит. Давайте не будем тянуть.

— Конечно!

Договорились встретиться через неделю. Полубатченко закуталась в свою шальку и взяла корзинку. Ребята по очереди пожали ей руку. Стах снял фуражку и отвесил широкий поклон. Даже Золотарь прищелкнул сапогами, тихонько постанывая от боли. Пиркесу Полубатченко кивнула особенно приветливо.

— Я так рада, что мы будем вместе! Помните Быдловку? Как вы приходили к нам слушать граммофон и лакомиться сластями? А Воропаев? А Репетюк? А где же теперь коллега Зилов? Он не окончил гимназии и пошел в депо? Какая жалость!

— Он поехал в Киев, — охотно сообщил Пиркес, — сдавать в политехникум экстерном!

— Ах! Скажите пожалуйста! Я так рада! Только жаль, что он не примет участия в нашей борьбе! А я, — махнула Полубатченко рукой, — совсем забросила свои курсы! До учения ли теперь? Когда — ненька Украина, общественные дела, борьба…

— Разрешите? — взял Стах из корзинки третий помидор.

Полубатченко ушла. Ребята снова сели на скамейку. Пиркес, прищурившись, следил за силуэтом, скрывшимся наконец за кустами сирени. Золотарь вскочил на ноги со стоном и проклятиями. Стах надул щеки, и из горла его вылетел какой-то протяжный звук — не то вой, не то смех.

— Не пойму только, — простонал Золотарь, возясь со своими сапогами, — для чего это ты наврал, что нас сто двадцать четыре? Где мы ей возьмем столько народу, когда до дела дойдет? Еще и Несюды и Нетудыхату какого-то выдумали.

— Высокий до неба… — тихо приподнялся Стах, не отрывая от Золотаря свирепого яростного взгляда, как будто тут же собирался Золотаря побить, — а дурной как… Да ты понимаешь…

Но тут не стерпел и Золотарь. Он вскочил на ноги и замахал своими длиннющими руками.

— Ты, пожалуйста, характера здесь не показывай. Дураку ясно, в чем тут вопрос! Тридцать семь их на деле или пятеро, как у нас?

Стах с гневом и сожалением смотрел некоторое время на Золотаря, потом, ища сочувствия, перевел глаза на Пиркеса.

Пиркес сидел мрачный, склонившись на спинку скамьи, запустив пальцы в волосы.

— Понимаешь… — раздраженно сказал он, — сволочь эта баба. И юсы ее сволочи все, помещичьи и поповские сынки. Но ведь действительно — и она против гетмана. И сила какая-то за ней есть. Еще кто его знает, какая всех нас ждет доля…

— Доля? — возмутился Стах. — А вагонные мастерские? А депо? А Юринчук там, на селе? А Зилов в лесу? И не может же быть, чтоб не существовал где-то большевистский комитет. Революция будет! А тебе — только доля!

— Иди ты к черту! — стукнул кулаком Пиркес и даже вскочил со скамьи. — Разве я что-нибудь против революции?.. Я говорю — может быть, не отталкивать сейчас никого, кто на союз с нами идет? Может быть. дипломатами надо быть? Теперь, сейчас, в нашем положении? А там будет видно…

— Сволочи! — схватился за голову Стах. — С кем дипломатами? Кто за ними стоит? Поп с псалтырем да пан с кнутом? В союз с кулаком зовешь? Сволочь ты, коли так! Чтоб вместо гетмана опять Центральная рада власть взяла? А немцев кто привел — разве не Центральная рада? Так с этой Радой нам в союз?

Стах покраснел, шнурок с бомбошками сбился на спину. Он вдруг шутливо стал хлопать себя по карманам. Из внутреннего кармана он вытащил свою записную книжечку в потрепанной черной клеенке. Дрожащими пальцами стал листать. Наконец нашел то, что искал, и, вынув, бережно положил на ладонь.

Это была вырезка из газеты — старая, пожелтевшая и замасленная. Когда-то ее складывали вчетверо, и на заломах она протерлась. Но теперь с обратной стороны протертые накрест места были аккуратно подклеены папиросной бумагой. На обтрепанном верхнем краешке старательно выведенная помусленным химическим карандашом виднелась надпись: «Газета «Правда» за 1918 год, № 9, от 13 янв.».

— А это, — даже охрип Стах, — ты забыл? С чем Красная гвардия весной поднималась? Забыл? — Он совал ладонь Пиркесу прямо в лицо.

— Фу! — с облегчением вздохнул Золотарь. Он наконец стащил оба сапога и теперь блаженно улыбался, шевеля пальцами в пожелтевших портянках. — А ну дай.