Загадка XIV века - Барбара Такман

Барабаны и трубы оповещали о приближении армии сарацин, насчитывавшей, по слухам, сорок тысяч воинов. Разбив лагерь позади города, они не вступали в решительное сражение, но тем не менее совершили ряд чувствительных вылазок на быстрых скакунах. Они нападали на христиан в самое жаркое время дня и заставляли вступать в бой. Европейцы «почти горели» в своих стальных доспехах, в отличие от берберов, носивших нагрудники из кожи или стеганой ткани. Во время преследования берберы быстро разбегались, но тут же перегруппировывались и в свою очередь гнались за противником; тяжелые доспехи христиан не способствовали быстрому передвижению, и потому их армия несла большие потери. Нападения продолжались в течение семи недель почти каждый день, а иногда и ночью.

Генуэзские корабли с моря снабжали христиан провизией, которую привозили из Сицилии и Калабрии, однако поставки эти осуществлялись нерегулярно, бывали и долгие перерывы. От крепкого вина клонило в сон. Жара и жажда, ранения и лихорадка, расстройства желудка от плохой воды — то есть те же условия, за исключением чумы, от которых страдали воины во времена крестового похода Людовика Святого — выматывали осаждающих. Тучи насекомых действовали на нервы не меньше, чем неприступность города. Люди пытались экономить провизию и подбадривали друг друга. По словам преданного Фруассара, «сир де Куси в особенности заботился о рыцарях и оруженосцах — тех, что победнее». А вот герцог Бурбонский был равнодушен, сидел перед своей палаткой скрестив ноги и требовал обращаться к нему через третье лицо, не обращая внимания на унижения бедных рыцарей. Сир де Куси, напротив, старался быть с воинами на равных. Он был добр ко всем и вел себя любезнее, чем герцог Бурбонский, который не был вежлив с иноземными рыцарями и оруженосцами.

Поскольку христиане не привезли с собой осадных орудий, способных сокрушить стены, они начали строить большую передвижную башню. Башня была шириною в сорок футов и высотой в три этажа, выше стен Махдии. Тем временем защитники крепости, страдавшие от блокады, направили гонцов на переговоры. Гонцы предстали перед Бурбоном и де Куси, и те внимательно выслушали их речь в переводе генуэзца. Гонцы спросили, почему французские и английские рыцари пошли войной на тех, кто не причинял им вреда. Сами они навредили, мол, только генуэзцам, что естественно: между соседей издавна вошло в обычай хватать друг у друга все, что понравится.

Ответ требовал осторожности: для справедливой войны требовалась хорошая причина. Бурбон и де Куси проконсультировались с двенадцатью знатными аристократами и, очевидно предположив, что неверные невежественны, ответили, что пришли на войну с сарацинами потому, что те неверующие, и это делает их врагами, они также хотят посчитаться с ними за их предков, которые, мол, распяли сына Бога по имени Иисус Христос.

Услышав такой ответ, сарацины рассмеялись и сказали, что Христа распяли евреи. Переговоры, похоже, этим и завершились.

Впоследствии возле крепостной стены встретились бербер и христианин и вступили в спор на тему о достоинствах своих религий. Спор этот не был случайным, просто берберы искали способ взять пленных. Бербер предложил решить исход единоборством десяти воинов с каждой стороны. Десять крестоносцев тотчас откликнулись, среди них были Ги и Гийом де Тремуай, Жоффруа Бусико и два английских рыцаря. Лагерь возбужденно галдел в ожидании поединка. Только де Куси был недоволен.

— Придержите языки, вы никогда не задумываетесь о последствиях, — говорил он. — Никакой выгоды в этом поединке не вижу.

А что, если сарацины пошлют не рыцарей, а простых пажей — много ли чести будет в победе над ними? Возможно, они задумали поединок, дабы захватить в плен христианских рыцарей, ведь до сих пор им этого не удавалось. К тому же такое противоборство все равно не позволит нам захватить Махдию. Да и можно разве вступать в вооруженный поединок с незнакомым врагом, не продумав все заранее, не посовещавшись со старшими, не выяснив досконально все о соперниках, не узнав их имена, титулы и оружие? Ангерран пенял рыцарям за несоблюдение дисциплины и за нарушение субординации. В этом отношении де Куси, по сравнению со своими соотечественниками, придерживался передовых взглядов.

Хотя его совет встретил одобрение многих воинов, остальные поддержали графа д’О и Филиппа де Бара. Они настаивали на поединке, а Жоффруа Бусико в самоуверенной гордыне предложил выступить двадцати рыцарям против сорока, после чего все в полном облачении выехали в назначенное место. Их сопровождали товарищи, число которых увеличивалось до тех пор, пока на месте поединка не оказались все, способные передвигаться. Лагерь остались охранять только больные под командой де Куси. Увидев такое количество воинов, берберские воины не рискнули появиться.

Герцог Бурбонский вознамерился предотвратить стычку — несомненно, по совету де Куси. Он поспешил на своем муле на место поединка и оказался в окружении нескольких тысяч возбужденных воинов. Опасаясь, что ему не подчинятся, если он прикажет отступить, герцог решил оставить все как есть. Началось с атаки на вражеский лагерь, разгорелся бой. Христиане не смогли уничтожить во много раз превышавшую их числом армию сарацин; они задыхались в своем тяжелом облачении и понесли большие потери. Рыцари обливались потом, жадно хватали ртом воздух, их одолевала жажда. Раненые испускали последний вздох на руках товарищей, измученные воины падали на землю и оставались лежать неподвижно. К полуночи даже советники графа д‘О решили, что следует отступить. Ведь если сарацины нападут на лагерь, его некому будет защищать. Кроме сира де Куси и больных солдат, там никого нет, и все погибнут.

Относительно потерь существует множество расхождений: два рыцаря и четыре оруженосца, если верить биографу герцога Бурбонского, и не менее шестидесяти — многие названы по имени — по словам Фруассара. Сколько бы их ни было на самом деле, люди погибли в бессмысленном сражении.

Двухмесячная осада вызвала всеобщее раздражение. Начались разговоры о снятии осады. Ворчуны говорили, что набегами город не взять. На место одного убитого врага придут десять — ведь сарацины находятся у себя дома. Приближалась зима с долгими и холодными ночами, появилось подозрение, что генуэзцы, «грубияны и предатели», могли дезертировать, отплыть тайком на своих кораблях. Нервничавшие из-за долгого простоя в торговле, генуэзцы и в самом деле забеспокоились. Они думали, что французы возьмут Махдию за две недели, но выяснилось, что ни в этом году, ни в следующем они не смогут покорить город, а уж тем более весь Тунис. Посреди этих сомнений и несогласий военный совет решил брать Махдию штурмом.

В этот день произошла кровавая бойня. Пехота сарацин под предводительством сыновей султана сопротивлялась изо всех сил. Гарнизон Махдии боролся, словно «ожидая награды в другом мире», выпустил со стен настоящий ливень стрел, камней и горящего масла, в результате уничтоживший передвижную башню крестоносцев. Рыцари, взобравшиеся на стены, валились назад. Несмотря на ярость нападения, которое почти дотла спалило одни из трех городских ворот, Махдия устояла. Армию берберов удалось отбросить, но, как это часто бывало с французами, город выдержал их натиск.

После схватки обе стороны выказали желание «покончить с распрей». Осажденные берберы, страдавшие от вторжения и блокады, не могли продолжать войну на собственной территории. Преимущества в оружии и в тактике у них не было, и они не надеялись на окончательную победу на поле боя. Генуэзские подстрекатели были более чем готовы бросить все и уйти. Начались переговоры, захватчики спустили яркие знамена, скатали палатки, корабли подготовились к отплытию через девять недель после прибытия. «Поскольку вы, милый кузен, первым высадились на берег, — сказал Бурбон де Куси, — я хочу отчалить последним»; что и говорить, непривередливый выбор.

Договор, составленный генуэзцами, французы посчитали достойным, что позволило им уйти без позора, хотя и без победы. На последнем военном совете, собравшемся обсудить кампанию, они убедили себя, что действовали правильно. Они два месяца держали в осаде троих сарацинских королей и сильный город, сказал де ла Трау, и это «можно уподобить трем сражениям». Другие радостно поддержали его высказывание, и все, в том числе и де Куси, согласились принять условия договора.

Еще одно предприятие, четвертое с момента шотландского фиаско, оказалось напрасным и не из-за отсутствия воли, или мужества, или воинского умения, а из-за непрактичной военной цели. Сила крепостных стен и риск срыва поставок из-за моря были известны рыцарям не понаслышке. Они знали условия Северной Африки по двум крестовым походам Людовика Святого, несмотря на то, что с тех пор прошло 120 лет, и тем не менее положились на волю случая. Впрочем, военную беспечность можно в какой-то степени простить. В те времена скудных коммуникаций разведданных в нашем понимании попросту не существовало. О силе крепостных стен Махдии, вполне возможно, не подозревали. Незнание противника в те времена было повсеместным; противника презирали, его недооценивали.