Афанасий Фет - Михаил Сергеевич Макеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«В ближайшем декабре или январе исполняется пятидесятилетие моих стихотворных трудов. Мы видели торжественные овации, которым подвергся Майков, осчастливленный сверх всего Высочайшим Монаршим вниманием. Если бы я состоял на службе, то, конечно, чувствовал бы некоторую обиду, если бы награда, доставшаяся заурядному моему сослуживцу, преднамеренно обходила меня. Но об этом не может быть и речи, так как я не состою ни на какой службе и в качестве отставного гвардии штабс-ротмистра не могу претендовать на какие-либо важные чины или знаки отличия. Равным образом я ни за что не решусь приехать в Петербург, как бы напрашиваясь на пятидесятилетний юбилей. Есть небольшой кружок образованных русских женщин, симпатизирующих моей музе. Вот среда, внимание которой было бы для меня весьма лестно, так как в сущности я певец русской женщины. Но, конечно, как верноподданному по прирождённому чувству, высшею наградою мне на закате дней моих было бы личное внимание Его Величества, верховного представителя нашей Родины и руководителя её судеб, к посильным трудам моим. Но чем, после всего сказанного мною, могло бы выразиться Высочайшее внимание на виду всей грамотной России? Если Майков мог получить тайного советника и значительное прибавление пенсиона, то почему бы мне не мечтать о звании камергера, ни с какими дальнейшими функциями не связанного. Такое назначение только показало бы всей России, начиная с меня, Высочайшее внимание к моим посильным трудам. Конечно, раскрыть доступ моим упованиям лежит на обязанности лиц, наблюдающих за духовным развитием нашего отечества, и я в своё время обращу дело на тот путь, а в настоящем случае я желал бы только слышать сокровенное мнение Вашего Высочества обо всём здесь сказанном, так как одно милостивое слово Ваше может предупредить какой-либо неловкий с моей стороны шаг.
Простите великодушно, что беспокою Вас подобным вопросом, и могу уверить, что приму с глубочайшей признательностью даже всякий отрицательный ответ в смысле охраны от ошибки.
Умоляю Ваше Высочество не заставить меня краснеть от подозрения, будто бы я могу быть настолько вульгарен, чтобы злоупотреблять благорасположением Вашего Высочества для каких-либо испрашиваний. Я просто, оглядываясь на Высочайшее внимание, оказываемое нашими венценосцами, начиная с Сумарокова и до Полонского включительно, дерзаю задаваться вопросом вслух перед Вашим Высочеством. Привет даже избранного круга всё-таки останется частностью, тогда как Высочайшее внимание есть голос всего государства и без надежды на Него я предпочитаю пройти молчанием пятидесятилетнюю давность моих трудов»602.
Великий князь воспринял эти «рассуждения вслух» не без удивления желанию не служащего человека получить чрезвычайно почётное придворное звание, но благосклонно и отвечал 4—5 июля 1888 года: «Нечего и говорить, что Ваши чаяния и заветные желания мне не только понятны, но и близки, так как всякая милость или внимание, оказанные Вам с высоты Престола, заставили бы меня радоваться радости дорогого моего наставника. Не могу ответить Вам положительно, по крайней мере в настоящее время, осуществимы ли Ваши надежды в том виде, в каком Вы мне их излагаете; но не сомневаюсь, что Вы забыты не будете и что всё возможное и не противоречащее придворным преданиям и обычаям будет исполнено. Может быть, буду я поставлен в возможность сообщить Вам об этом более подробно и ясно, а пока могу только сказать, что от души Вам сочувствую»603.
Фету было пожаловано звание камергера. Произошло это не в день его юбилея, поскольку, как писал поэту верный Новосильцев, тоже хлопотавший о придворном звании для приятеля (в хлопотах участвовал и граф Алексей Васильевич Олсуфьев), государь не хотел, чтобы это звание стало «наградой». Император сделал Фета камергером 26 февраля 1889 года, в день своего рождения: как сообщил поэту Новосильцев, «почтил своим выбором русского помещика, о котором много слышал и которого почитает как поэта и как “деревенского жителя”, который дворянин русский в “ Корнях”»604.
Близкие люди восприняли это событие неоднозначно. Супруга Льва Толстого 2 марта писала сдержанно: «Сегодня прочла в газетах о пожаловании Вам камергерства, с чем поздравляю Вас, Афанасий Афанасьевич, если Вам это хоть немного приятно, хотя Вас, поэта, наградить нельзя, Ваша заслуга выше всех земных наград; заслуга в том, что Вы властвуете над нашими душами»605. Великий князь Константин Константинович 27 февраля прислал телеграмму: «С великой радостью узнал об оказанной Вам монаршей милости и спешу поздравить Вас от всего искренно привязанного к Вам сердца»606. Либерал Полонский поздравил в своём духе — осторожно и как бы без желания вмешиваться и судить: «Если ты доволен, то и я доволен. Принадлежи я к какой-нибудь архи-демократической или архи-радикальной партии, я, разумеется, надулся бы на тебя и вознегодовал бы; но я человек свободный и ни к какой партии никогда не принадлежал и принадлежать не могу»607. Чистую и беспримесную радость выразил Майков: «Ура! Ура! Сейчас прочёл в “Правительственном вестнике”, что ротмистр Шеншин пожалован в камергеры и кричу: ура! ...награждается доблесть и заслуга под знаменем чистой поэзии. Без этой санкции не полон был бы твой юбилей»608.
Сам юбиляр был чрезвычайно доволен монаршей милостью. Злые языки говорили даже, что он приобрёл привычку любоваться в зеркале собой, облачённым в новый мундир. Нужно было отправляться в Петербург — благодарить императора за оказанную милость. Фет провёл в столице с 13 по 18 марта 1889 года, съездил в Гатчину и был среди других удостоившихся монаршей милости представлен Александру III. Император произвёл на поэта сильное впечатление. «Глаза Императора самые выдающиеся во всём Его лике. За исключением глаз Николая Первого, я никогда не встречал таких царственных, громадных, ясных и могущественно спокойных глаз, как у Александра III»609, — писал он великому князю 24 апреля. Фет повидался с Полонским и его супругой, посетил его известную «пятницу», причём стал там своеобразным деликатесным
