Охотники за курганами - Владимир Николаевич Дегтярев

Сзади прошелестел матерок Егера.

— Гуря! — заорал неожиданно громко князь. — Ты почто не торопишься! Живо беги в пещеру!

— Мне незачем, — торопливо отозвался Гуря, — меня не тронут. Я же исповедую католическую веру! Меня еще в Варшаве на то подвигнул епископ Варшавский и Виленский! Подтвердите, Ваше преподобие! — крикнул он папскому нунцию.

— Оно так, — кивнул головой красношапочный урод, — ждать уже не можно. Закрываем лавочку!

Егер сзади рявкнул мат противу всех иудеев и католиков. С пологого склона горы сотня, если не более, китайских, сытых как бы крестьян, но обутых в солдатские сандалии, катила огромное каменное колесо!

То колесо имело чуть не полтора аршина ширины и в высоту — две сажени! Да и шло как по накатанной колее. Князь, пред тем как Егер успел его втянуть в зев пещеры, успел прямо под ногами заметить выбитую в старину колею, равную шириною ширине колеса.

Заскрежетало камнем по камню. Свет померк, когда огромное каменное колесо закатило вход.

За колесом раздались радостные крики, отчетливо слышные внутри, ибо камень посередке имел дыру — человеку пролезть.

В эту дыру одна за одной внутрь полетели железные стрелы. Арбалетчики били быстро и расчетливо, во все стороны пещерной темени. В темноте запричитали, помянул мать китайскую.

— Затворили сволочи, — громко сказал князь, чтобы все люди слышали. — Затворили… Эх, дурак же я был…

В темноте Колонелло подошел ко князю и встал рядом, не скрипя оружием. Голос его звучал сухо и ровно.

— Иезуиты продали, князь. Тебя, меня. Иезуиты… Дурак здесь — я. Надо было мне тебя слушать… Катили бы сейчас к Байкалу…

Он снова отошел в темноту. Озверелые солдаты подкатили к отверстию пушку, стоящую на телеге, и бузнули наружу ядром да с каменной россыпью. Теперь заорали снаружи и пускать стрелы прекратили. Люди князя в темноте, с шепотками молитвы или матерщины, растаскивали повозки, грузили на них пушечные лафеты, винтили к лафетам стволы.

Глаза мало, но попривыкли к темени. Серый лик Егера подсунулся к уху Артема Владимирыча.

— Масло есть, тряпье есть. Разреши, барин, готовить факелы и пройти в глубь темницы?

— Один не ходи, — только и сказал князь, усаживаясь спиной к стене возле клятого колеса, — принеси мне водки. Если осталось… Да и Колонелло принеси… благословенной… Его последнюю винную бутыль разбили каленой стрелой… Садись, Колонелло… Отдохнем…

Глава 40

На утреннем малом приеме у Императрицы статских вертелось мало. Да и дамский с цех не порхал под высокими потолками. В углах терялись только шепотки старых фрейлин, сидевших на приеме по обычаю.

По правую руку Екатерины стоял граф Румянцев. Он держал в правой руке кипу бумаг, левой передавая верхний лист Императрице. Эти листы Екатерина подписывала с раннего утра в большой спешке. В такой, что даже граф Панин не был допущен во внутренние покои. Сейчас граф Панин топтался слева от Императрицы, гадая, что же будет написано, а главное — подписано Катькой на самом последнем листе. На графа Панина тишком смотрело множество глаз, он те вопрошающие взгляды не ловил. Скользил глазами по потолку.

— Графа Шувалова — произвести в генерал-аншефы от артиллерии… — скоро читала Екатерина и передавала лист далее. Лист из рук личного адъютанта Екатерины, полковника Потемкина, переходил в руки графа Шувалова. Тот лист брал, кланял голову строгим военным кивком и тут же покидал приемную залу.

Граф Панин бесился. Накануне из-под Белгорода прискакал на закладных лошадях командующий русской армией в украинских пределах граф Румянцев, вломился на куртаг, спешно вызвал Катьку и заперся с ней в кабинете. Вышел оттуда скоро — через четверть часа, кивнул озабоченному Панину и умчался в свою дачную резиденцию… Никак война? Зачем? Зачем спешка? Катька даже вон листы с назначениями раздает не по ревиру, а как попало… Граф Шувалов попадает в одну очередь с каким-то безродным мальцом Суворовым…

— Князь Оболенский назначен в чин полковника… Получите, князь, Ингерманландский полк и с Богом!.. Полковник Суворов назначен генерал-майором! Примите, господин Суворов, Нижегородский полк и немедля выступайте, согласно диспозиции фельдмаршала Румянцева! Князь Гарусов, генерал от артиллерии, вызывается из отставки и назначается под руку графа Шувалова для команды над его, графа, пятью батареями секретных мортир!..

Вместо князя Гарусова к Императрице подошел рослый, выше двух аршин, молодец в мундире поручика. Мельком присел на одно колено перед Императрицей, сказал природно-грубым голосом:

— Князь изволит немного болеть, Ваше Величество! Мне, его адъютанту, велено передать, что назначение князем принимается с благодарностию, и через неделю князь будет арбайтен нах Тулаверкен — принимать объявленные вами мортиры…

Екатерина протянула лист назначения лично ей непонятному здесь, на малом, высочайшем приеме, поручику. Тот козырнул и легко вышел из залы, не строя надлежащего шага…

Панина передернуло. Вот оно что! Императрица сейчас убивала как бы двух зайцев! Сотне военных дарила радость повышения в чинах. А ему, Панину, прилюдно демонстрировала свое знание подлого покушения на дочку князя Трубецкого… О том шепчутся на всех углах Петербурга! Ну, это — пусть! Мелочь… А вот то хорошо, что проговорилась Катька! О том проговорилась, что генерал-полковник Румянцев со вчерашнего вечера — уже фельдмаршал! Стало быть — война! С турками, мать твою императорскую! Дура! Ведьма, скотина, прости Господи! За турками же стоят англы, а их, англов, лично граф Панин все обнадеживал, что Россия к войне не готова! И как теперь ему быть? Новый переворот затевать — новую Императрицу садить? Да где ж ее взять? Эту-то кое-как нашли… В гроб ее с присвистом!

Граф Панин в бешенстве уперся взглядом в руки Екатерины, один за другим передававшие листы с назначениями подбегающим военным.

Тут граф Панин наконец услышал главное:

— Полковник Потемкин назначается штаб-офицером Ставки Верховного Главнокомандующего Дунайской армией графа Румянцева! Прошу, полковник!

Значит — все же война с турками! Год, более, бился граф Панин, чтобы остановить сию глупость… убивающую его личный авантаж в череде европейских дворов! Сегодня же вечером посланник аглицкий, чего очень может с него статься, даже не поздоровается с первым министром российского Двора! Етит твою мать!

Мановением руки Императрица Екатерина распустила малый прием. Люди заговорили в голос. Некоторые дамы заплакали. Екатерина сдирала белые шелковые перчатки, доходившие ей выше локтя. Морщилась. Выходя во внутренние покои, махнула графу Панину перчатками — чтобы шел за ней.

В кабинет граф вошел один. Императрицу