С Антарктидой — только на Вы - Евгений Кравченко

Мороз?! — это слово обожгло сознание, и я открыл глаза. Владимир Александрович молча глядел куда-то в окно.

— Какая температура на «Востоке»? Он медленно повернул голову ко мне:

— За шестьдесят, почти семьдесят...

Видимо, он прочел в моих глазах что-то такое, что его голос стал глухим:

— Вы думаете, я не знаю, что ситуация на «Востоке» оставила далеко позади возможности ваших Ил-14? Но не сказать вам о ней не мог, иначе подписал бы приговор этому парню на «Востоке» уже сейчас. А так у них еще остается надежда, что мы здесь способны сделать чудо.

— Запросите ход температуры за несколько последних дней. Через несколько минут мы получили телеграмму с «Востока».

Голова гудела, я с трудом различал цифры, но все же удалось выделить из этой мешанины те, что меня интересовали больше всего. 11 марта с 9 часов утра до 12 часов дня температура держалась в интервале от минус 60,6° до минус 60,2°, 12 марта в этот же период — минус 61,4° — минус 61,3°, 13 марта чуть повысилась — минус 59,1 ° — минус 59°... Мне стало ясно, что именно в эти четыре часа на «Востоке» мороз чуть сдает свои позиции, но все равно держится за той гранью, куда еще ни один экипаж никогда не заглядывал. И самолет Ил-14 тоже...

«Лететь нельзя, — я почувствовал, как во мне закипает раздражение, — они это отлично понимают. Что же им от меня нужно?»

Строчки двоились в глазах, но я сидел, не поднимая головы от радиограммы, стараясь успокоиться.

— Вот еще радиограммы, — Шамонтьев протянул два листка. Я взял их.

НЭС «Михаил Сомов» 13 марта 23 ч 15 мин. =

Радио, весьма срочная. 3 пункта.

2 адреса: «Молодежная», Шамонтьеву, командиру отряда (КО) Кравченко

ТХ «Эстония», Галкину

«Мирный», Зусману.

На запрос Шамонтьева: Конечно, надо немедленно вывозить, но был ли ранее опыт полетов «Восток» при температуре 66 градусов. Это очень беспокоит...

Максутов=

«Значит... все-таки понимают, что лететь нельзя. Иначе Максутов не спрашивал бы об опыте полетов на «Восток» при минус шестидесяти шести градусах, — эта мысль, как ни странно, успокоила меня. — Что ж, уже хорошо, давить на нервы не будут...»

Я стал читать вторую радиограмму:

ТХ «Эстония» 14 марта 13 ч 00 мин. =

Радио, три пункта:

«Восток», Астахову, Баранову,

НЭС «Михаил Сомов», Максутову,

«Молодежная», Шамонтьеву, Маврицыну. =

Зарегистрированные за короткий срок два случая высокогорного острого отека легких уже после первичной адаптации настораживают в связи с возможными нарушениями правил техники безопасности при работах на открытом воздухе при сверхнизких температурах. Просим принять все соответствующие профилактические меры для предотвращения подобных случаев с дальнейшим учетом строгого нормирования времени пребывания людей вне помещений. Рекомендуемая продолжительность пребывания: при 50-60 градусах не более 30-40 минут, 60 — 70 градусах — не более 15-20 минут, тяжелая работа при более низких температурах возможна только в аварийных ситуациях с минимальной продолжительностью.

Галкин, Белан =

Я взглянул на Маврицына:

— Сколько он сможет на «Востоке» протянуть?

— Двое — трое суток, — Леонид говорил спокойно, но я всем своим существом вдруг остро ощутил, как тяжело ему дается это спокойствие. — Болезнь прогрессирует очень быстро. Лекарства в таком случае почти не помогают.

— Хорошо, мы подумаем, — сказал я, — но ничего не обещаю. Я вышел. Глухие темно-синие сумерки наплывали с востока, в них тонул седой океан, почерневшие айсберги, наша станция. Где-то там, в ночи, за две тысячи двести километров отсюда лежал «Мирный». А в полутора тысячах километров от него — я перевел взгляд правее, на купол — «Восток». Сейчас там угасает жизнь человека. Что я о нем знаю? Мы с ним даже случайно не могли встретиться, потому что «восточников» в этой экспедиции возили экипажи Склярова. Есть ли у этого парня отец, мать, жена, дети? С кем дружит, что любит, какие истины исповедует, каким идеям служит? Не знаю. Почему же меня так жестоко душит сейчас безысходность? Почему болит сердце, будто там, на ледяном щите, гибнет друг?! А может, это бессилие, безысходность, боль есть не что иное, как пощечина Антарктиды за мое самонадеянное: «На этот раз мы сыграли вничью...?!» И тот взгляд, который я почувствовал на аэродроме, был ее взгляд?

Я стою на окраине поселка и гляжу в ночь, туда, где на «Востоке» за тысячи километров умирает человек. Между ним и мною сейчас нет ни одной живой души — ни человека, ни птицы, ни зверя. Только скалы, лед, снег, мороз, ветер...

Я не помню, сколько так стоял. Наверное, долго, потому что почувствовал, как замерзаю. Повернулся и пошел в гору, спотыкаясь и падая.

Когда вернулся в наш Дом авиатора, там еще ничего не знали о ситуации, сложившейся на «Востоке». Зашел в свою комнату, разделся, достал радиограммы, снова их перечитал. Собственная болезнь, будто устыдившись чего-то, слегка отступила. А может быть, ей не понравилось, что ее игнорирую, но мне стало немного легче, я почувствовал, что могу логически правильно оценивать происходящее. Вспомнился Москаленко, как он планировал свою операцию по спасению людей с «Оби». Тогда ситуация складывалась ничуть не легче, чем сейчас. «Значит, и ты должен найти выход», — сказал я самому себе. Еще раз проанализировал «ход» температур на «Востоке» и пришел к выводу, что суточный перепад их достаточно велик — до десяти градусов, а самое «теплое» — время — с 8 до 12 часов «по Москве». Разница во времени между столицей и «Востоком» — 4 часа. Значит, к «восточникам» мы должны прийти, когда у них полдень. «Черт побери, — мысленно выругал я себя, — ты же понимаешь, что лететь нельзя. Что же ты мудришь?!» Но мысли уже потекли своим чередом, игнорируя логику, руководящие и регламентирующие летные документы, руководство по эксплуатации Ил-14...

«А если вдруг повезет?! — мысль о везении мне почему-то понравилась. — И циклон с Тихого океана проникнет поглубже на купол и легонько «дыхнет» на «Восток»? Ведь такое бывает! Редко, но бывает! А нам-то много и не надо, хотя бы минус пятьдесят пять...»

Я услышал голоса на кухне, поднялся и пошел туда. Ожидание отъезда домой, гриппозное состояние, чудовищная нервная усталость выбили всех нас из привычной колеи, мучила бессонница. Вот и теперь летчики потянулись на кухню лечиться старым домашним способом — чаем с вареньем, оставшимся чудом у кого-то до зимы, да дышать над кастрюлей с настоем эвкалипта. Знакомые дорогие мне лица, какая-то домашняя обстановка, запах мяты, смешанной с парами эвкалипта, почему-то успокоили меня.