Грозное лето - Михаил Соколов

— Благодарю, генерал. Именно для этого я и назначил вас начальником штаба моей лучшей армии. Командующим я назначил к вам фон Гинденбурга, с которым прошу вас быть предусмотрительным, не очень на него полагаться, но и не унижать его. Здесь я надеюсь на ваши штабные и полевые знания и позиционный опыт, равно как и солдатское мужество и командирское искусство, проявленное вами при штурме Льежа. За это я удостоил вас высочайшей награды, ордена «Пур ля Мерите», «За заслуги», который я и вручу вам.

— Безмерно рад, мой кайзер, ваше величество, и благодарен за высокую честь и за оценку моих скромных успехов в ратном деле, — произнес Людендорф взволнованно.

Приколов орден к его походному френчу, кайзер продолжал:

— Я желаю вам новых, столь же блестящих побед на востоке. Вы должны изгнать русских из Восточной Пруссии и избавить дорогих моих подданных от страданий этой ужасной войны.

— Можете быть спокойны, мой кайзер, ваше величество, я исполню свой долг и ваше монаршее повеление, — ответил Людендорф железным тоном, не колеблясь.

— Я ожидал от вас этих слов.

Мольтке был доволен. Все прошло так, как ему и хотелось, и он постарался поскорее увезти Людендорфа к себе в штаб, а уж там сказал с легким укором:

— Я, разумеется, согласен с вашими словами о том, что русских следует разгромить, но так вдруг обещать это императору все же рискованно, Эрих. У него слишком хорошая память на такие вещи. Но коль уж вы сказали это, давайте вместе обсудим, с чего начинать. Начнем пока с того, что остановим отступление северной группы армии и поможем фон Шольцу в отражении атак Самсонова. Он, по всей вероятности, нацелился на Остероде, а это — смерти подобно. Поэтому корпус фон Франсуа следует немедленно передислоцировать к Шольцу на его правое крыло и помочь ему отогнать наревскую армию за Нейденбург — Сольдау. На большее мы пока не имеем права рассчитывать. Корпуса Макензена и Белова не трогайте, пусть постоят в ожидании, что будет делать Ренненкампф. Если он продолжит наступление, они остановят его. Если он будет стоять, упоенный успехом при Гумбинене, — он такой, тщеславный русский немец, — тогда Макензена и Белова можно будет направить вот сюда, на Бишофсбург — Ортельсбург, на Алленштейн, на перехват центральных корпусов Самсонова.

Он говорил и чертил на бумаге, не на карте, а на чистом листе бумаги, возможные варианты движения корпусов восьмой армии, а Людендорф наблюдал за ним хмуро, сосредоточенно и думал: что-то его кумир, граф и генерал Мольтке-младший, стал неузнаваемым. Или император задал ему порядочную трепку за паникерство и нерасторопность Притвица? Но ведь главная война на западе идет преотлично — неужели император испугался частного успеха русских на востоке?

Мольтке, не поднимая глаз, продолжал:

— Теперь, когда и Англия вступила в войну против нас, наше положение, Эрих, кардинально изменилось: мы оказались перед альтернативой — или наступать на западе и обороняться на востоке, или громить Россию и обороняться на западе. Атаковать на оба фронта нас не хватит, ибо Россия — это море солдат. Вы помните, что при Шлиффене разыгрывались на штабных учениях варианты разгрома неманской и наревской армии порознь. Так будем действовать и на этот раз. Обе русские армии нам и сейчас не осилить: русские разгромят нас.

Людендорф, только что громивший Бельгию и уверенный, что германская армия только так и будет воевать с любым противником, не мог и представить, чтобы германская армия оказалась перед подобной грозной альтернативой.

Но Мольтке был Мольтке, бог для всех, и Людендорф задумался: да, значит, его родина попала в тяжкое положение — и надо найти выход в Восточной Пруссии. Победный выход из положения.

И он сказал:

— Но у нас есть наша союзница, Австрия! Даже было два союзника: Австрия и Италия. Но Италию — неужели мы не заставим взять назад свой предательский нейтралитет? Это же подлейшая измена — покинуть союзника!

Мольтке был болезненно бледен и то и дело щупал правый бок — он болел печенью, — и Людендорф посматривал на него сочувственно и жалостливо и подумал: «Не пришлось долечиться в Карлсбаде, и когда придется — неизвестно».

Мольтке грустно вздохнул и ответил:

— Австрия начала удачно потому, что у первой армии Данкля, наступающей на Люблин, вдвое больше солдат, чем у четвертой русской армии барона Зальца. Но стоит русским повернуть свою пятую армию Плеве влево, и Данкль побежит, и даже корпуса Войарша и Куммера ничего не смогут изменить. Так что, мой друг, для русских это — не надвигающаяся катастрофа, а частная неудача, и я не исключаю, что они вот-вот начнут атаку Львова и попытаются выйти к Кракову.

Мольтке потер лоб всей ладонью, прошелся по кабинету устало, болезненно и, бросив взгляд на огромную карту восточного театра, что висела за спиной его скромного кресла, некоторое время молчал. Видно было: подавлен и он неожиданным оборотом дела на восточном театре, так что даже усы его а-ля Вильгельм, придавшие ему сходство с кайзером, слегка обвисли и потеряли бравый вид, как, впрочем, и их владелец, которого Людендорф привык видеть в штабе до войны великолепным по своей выправке и элегантности.

Мольтке продолжал, глядя на карту Восточной Пруссии:

— Говорят, что история не повторяется. Глупость. Повторяется. В семидесятых годах прошлого века, когда мы хотели уничтожить Францию, русские и англичане заявили, что встанут на ее сторону. Тогда это была угроза. Сейчас это стало реальностью войны. Вот наша трагедия, мой друг, и вот почему император доверительно сказал мне: «Падение Берлина может означать одно-единственное, а именно: что все ваши победы на западе ничего не будут стоить». Значит, прежде всего и раньше всего вы должны остановить продвижение русских в глубь Германии. А фон Гинденбург будет делать то, что вы ему найдете нужным рекомендовать. Вот почему император и я надеемся именно на вас, Эрих Людендорф, — закончил Мольтке и сел за стол.

Генерал Людендорф еще в генеральном штабе, составляя планы будущей войны, привык только к мысли о наступлении на западе, а на востоке — к временному сдерживанию русских до поры, пока они будут заняты Австрией и пока на западе не будут разгромлены французы. Да, Шлиффен, играя в войну на местности в Восточной Пруссии, вынужден был признать поражение северной группы германских войск, обойденных русскими с флангов, но ведь и даже Наполеон ошибался: перед битвой при Ватерлоо упустил армию Блюхера, не став преследовать ее, а после Блюхер напал на французов и помог обессиленному лорду Веллингтону чужими руками добыть победу.

Да, русский генерал Чернышев бывал в Берлине и увез ключи от него, но то было сто лет тому назад. Берлин сегодня — это не Льеж, даже не его цитадель, которую взял один он, Людендорф: приехал на автомобиле, постучался в ворота и приказал бельгийцам открыть их. Его могли расстрелять, могли взять в плен и повесить, но бельгийцы предпочли сдаться. Однако русские ведь еще не стучатся в ворота Берлина? Как можно думать о возможном падении столицы Германии, когда германские войска вот-вот взломают ворота Парижа и войдут в него через ту самую триумфальную арку, через которую думал с победой над всеми врагами Франции войти в Париж Наполеон?

Мольтке, кажется, и не обращал внимания на задумчивость своего любимца и ученика по генеральному штабу, однако все видел и сказал:

— Садитесь, Эрих, и перестаньте ломать голову над тем, над чем вам не следует ее ломать. История отомстит Италии за ее измену. Как только кончится война с Россией, мы сведем счеты с этой негодяйкой, — повторил он слово, сказанное Конраду. — Да потеря Италии — не такой уж большой урон для нас, этого следовало ожидать еще с момента подписания конвенции Тройственного союза, в частности с ее седьмой статьей, которой Италия и воспользовалась, истолковав ее по-своему. Конрад правильно предлагал семь лет тому назад свести с ней счеты. У нас теперь есть, и скоро выступит на нашей стороне, новая союзница, и к ней уже пошли броненосцы «Гебен» и «Бреслау», чтобы запереть русский флот в Черном море. А Италия — что ж? Ну, отвлекла бы на себя три-четыре дивизии французов, но это для Жоффра — пустяки: у него есть пять армий, пятнадцать резервных дивизий да еще африканские дивизии прибывают вскоре…

Он слегка расстегнул ворот черного кителя, в котором был всегда, как на параде, пригладил светлые лоснившиеся волосы и продолжал, беря бумаги:

— Я говорил с командирами первого армейского и семнадцатого корпусов, Франсуа и Макензеном, и они заверили меня, что об отходе за Вислу никакой речи не было; они просто отошли на один переход, чтобы оторваться от Ренненкампфа и привести себя в порядок после Гумбинена… Франсуа даже не хотел прекращать боя, он — горячий и недисциплинированный, это вам следует знать. Вот донесения наших штабных офицеров, ознакомьтесь, — подал он пачку бумаг Людендорфу.