Власть и наука - Валерий Сойфер

Другой неоценимый вклад вировцев заключался в том, что по всем четырем сотням культур, выращиваемым на территории СССР, именно ВИР контролировал соответствие качеств сортов их исходным характеристикам. Без этого контроля удержать растениеводство от падения производительности было невозможно. Халтура и "авось" так вошли в натуру людей, особенно в условиях колхозов, где председателям хотелось только одного: отчитаться за сборы хоть чего-то, а там и душа не боли! -- что глаз и глаз нужен был повсюду.

"Поэтому в нашей стране ежегодно десятки тысяч апробантов оценивают состояние полей, посевов и насаждений плодовых культур и учитывают, какие посевы являются ценными, какие -- малоценными. Подготовка апробации, позволяющей отличать сорта малоценные от ценных, является одной из наших практических задач", --

говорил Вавилов в 1939 году (204).

Кроме того, ВИР занимался колоссальной научно-методической и издательской деятельностью, именно там готовили рукописи и выпускали многотомные энциклопедического плана руководства "Теоретические основы селекции растений" (три тома), "Культурная флора СССР" (пять томов вышло, еще 17 томов находились в стадии подготовки), руководства по пшеницам, ржи, овсам, льну, овощным и плодовым культурам, по методам апробации, семеноводству, по генетике и другим дисциплинам. Эту сторону могли недооценивать только люди некультурные, но ведь для страны, провозгласившей, что она выйдет в число передовых стран мира, эта деятельность была важнее многого другого. Ну, правда, Лысенко сам читать не любил и других грамотеев не ценил, но Сталин-то не мог таких точек зрения придерживаться.

Да и разве не Вавилов всё время информировал Сталина и его наркомов о том, каких успехов достигли западные страны с помощью отвергаемых неучами наук, успехов практических, экономических -- а, значит, и политических! Как не повториться, что с помощью генетики, используя именно те чистые линии, которые Лысенко объявил вредными, американцы смогли догадаться, как получать гибридную кукурузу и стали зарабатывать каждый год миллиарды долларов! А ведь впервые идея использования инцухта и гетерозиса пришла в голову ученику Вавилова Михаилу Ивановичу Хаджинову до американцев! Вавилов устал повторять в докладных записках наркому Бенедиктову значение этого метода, но слушать его не хотели, продолжали верить Лысенко, обещавшему синицу в небе поймать и на завтрак поджаренной подать! Что могло случиться бы с СССР, с его экономикой и даже политической системой, если бы ученых не давили, а слушали, если бы дали расцветать талантам, а не врунам, демагогам, приспособленцам и лакеям с рабской психологией? Мудрость вождя была бы в этом, а не в создании на бескрайних просторах Сибири, Севера и Юга лагерей и зон! В тот год Россия еще имела силы, чтобы наравне с Западом включиться в настоящую гонку, которая началась в мире в области практического использования генетики. Были еще и ученые, и лаборатории, и масса толковой молодежи. Понравившийся Сталину в 1935 году Лысенко уже много раз себя дискредитировал, и Первый Секретарь, и Политбюро в целом должны были порвать этот круг взаимообольщения и политиканства, должны были услышать Вавилова, а не унижать его. Но идеологические препоны застилали глаза и вождю и его свите. Как уже было сказано, они ждали, чтобы их обманывали

Не могла не напугать Вавилова прощальная фраза Сталина, в которой обращение "товарищ" было уже заменено словечком из лексикона энкаведешников, именно так обращавшихся к заключенным -- "гражданин". Наверняка за этим словом Вавилов не мог не слышать лязгания затворов тюрьмы, в которую у него теперь был высокий шанс попасть.

И все-таки до последней минуты он старался сохранить силу духа, работоспособность (хотя уже сдало его некогда железное здоровье) и вселить бодрость в предчувствующих близкий конец друзей и коллег. Можно судить об этом на основании письма Николая Ивановича, отправленного Константину Ивановичу Пангало, сосланному еще в 1932 году в Карагандинскую область:

"Как всегда в жизни, здесь действуют два начала -- созидательное и разрушающее, и всегда они будут действовать, пока будет мир существовать!

Никаких сугубо угрожающих обстоятельств нет, и работайте спокойно, оформляя работы возможно скорее.

Свою функцию, как комплексного растениеводческого учреждения, мы будем вести неизменно, не взирая ни на какие препоны.

Привет!

Ваш Н.И.Вавилов" (205).

Лысенко тем временем публиковал статьи против Вавилова (206), параллельно внедрял в руководимые Вавиловым институты в Ленинграде и Москве своих людей (административно он имел для этого много возможностей).

В своих обращениях в Правительство Вавилов перестал щадить Лысенко, полностью отошел от примирительного тона в выступлениях. Он открыто и жестко осуждал действия Лысенко, смело вскрывал ошибки "мичуринцев", вел себя как настоящий герой науки. Так, в начале 1940 года он писал Наркому земледелия СССР Бенедиктову (наверняка, вызывая этим дополнительный взрыв ярости Лысенко, который, конечно, был в курсе такой переписки):

"Высокое административное положение Т.Д.Лысенко, его нетерпимость, малая культурность приводят к своеобразному внедрению его, для подавляющего большинства знающих эту область, весьма сомнительный идей, близких к уже изжитым наукой (ламаркизм). Пользуясь своим положением, т. Лысенко фактически начал расправу с своими идейными противниками" (207).

Выступая 15 и 17 марта 1939 года на выездной сессии Ленинградского областного бюро секции научных работников, Николай Иванович произнес слова, ставшие для него пророческими:

"Пойдем на костер, будем гореть, но от своих убеждений не откажемся. Говорю вам со всей откровенностью, что верил, верю и настаиваю на том, что считаю правильным, и не только верю, потому что вера в науке -- чепуха, но говорю о том, что знаю на основании огромного опыта. Это -- факт, и от него отойти так просто, как хотелось бы и занимающим высокий пост, нельзя...

Говорю вам по долгу гражданина и научного работника, который обязан говорить об этом со всей откровенностью: положение таково, что какую бы вы не взяли иностранную книжку, все они идут поперек учения Одесского института. Значит, эти книжки сжигать прикажете? Не пойдем на это" (208).

Конечно, лысенковцы и чекисты не могли пройти мимо такого вопиющего вызова, брошенного Вавиловым. В мае начальник 3 отдела Главного Экономического Управления НКВД старший лейтенант госбезопасности Рузин направил начальству "СПРАВКУ на ВАВИЛОВА Николая Ивановича" на 18 страницах машинописного текста, повторявшую многолетние наветы сотрудников Вавилова и других арестованных (так опять была повторен длиннейший оговор Вавилова Писаревым, перечислявшим, где, с кем и когда Вавилов установил связи в стране, с называнием имен шестидесяти двух биологов по всей стране), а заканчивалась справка утверждением, что Вавилов вредил своей стране тем, что "боролся сам и давал установки бороться против теорий и работ ЛЫСЕНКО, ЦИЦИНА и МИЧУРИНА, имеющих решающее значение для с/хозяйства СССР" (209). В качестве доказательства вредительских устремлений Вавилова были приведены в вольной интерпретации его слова. Теперь они звучали так: "...на костер пойдем за наши взгляды и никому наших позиций не уступим" (210).

Сейчас, спустя полвека, трудно сказать, что чувствовал в те дни Николай Иванович, был ли он морально приуготовлен к страшному концу. Реалии тех дней не могли оставаться им незамеченными, день ото дня всё большее число ярких представителей интеллигенции и других слоев общества оказывалось жертвами страшной машины коммунистических репрессий. Слепой бы это узрел. Наверно, всё чаще приходил к тяжелым размышлениям и Вавилов, несмотря на весь его оптимизм. Наверно, всё отчетливее он понимал, откуда ждать беды.

Я уже несколько раз приводил отрывки из воспоминаний соратников, друзей и современников Вавилова, прозвучавших 27 января 1983 года на заседании, посвященном памяти Николая Ивановича, заседании, организованном Всесоюзным обществом генетиков и селекционеров, носящем его имя. Были в этих воспоминаниях и намеки на то, что ощущал Вавилов незадолго до своего ареста. Вот как говорила Александра Алексеевна Прокофьева-Бельговская:

"Он относился к идеям Лысенко с большим интересом. Так было до конца 1936 года. Он нас все время настраивал на один тон: наши оппоненты недостаточно образованны, мы должны помочь им... Нас поражало удивительно благожелательное отношение Николая Ивановича. До последней минуты он верил в честность. "Они чего-то недопонимают", -- часто повторял он нам...

Но затем наступили тяжелые годы. Николай Иванович начал терять свою жизнерадостность, жизнелюбивость.., хотя еще все-таки надеялся, что все изменится к лучшему, что истина победит. Помню, как он напомнил мне слова Дарвина: "Велика сила упорного извращения истины, но, по счастью, действие этой силы непродолжительно". Сегодня мы можем сказать, что действие длилось 25 лет, а последействие мы ощущаем до сих пор...