Несущая смерть - Джей Кристофф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В полумраке поплыл тревожный шепот, эхом отражаясь от каменных стен.
– Нам лгали. Наши руководители. Инквизиция. Те, кто видел, как восстанет Эндзингер, обратив мир в ничто. Но, что еще хуже, мы лгали себе. Поставив Гильдию выше людей. Вознеся принцип чистоты над жизнями невинных детей. Орошая урожай лотоса кровью гайдзинов. Мы все запятнаны. Враньем и кровью. Я не знаю, можно ли смыть позор хоть когда-нибудь. А смогут ли они простить нас за то, что мы сделали?
Но в одном я уверен: сейчас у нас есть шанс многое изменить. Вместе с Кицунэ и Танцующими с бурей мы сумеем направить Землекрушителя на юг и загнать демонов обратно в преисподнюю. Мы в долгу перед бескожими. Но, что не менее важно, мы в долгу перед собой. Мы должны сказать себе правду: мы ничем не лучше тех, кто находится за пределами этих стен. А страдания в Шиме и Морчебе создали именно мы. И мы должны признать, что были неправы, а потом должны помочь все исправить.
Вы – моя кровь. Нас воспитывали так, чтобы мы видели друг в друге братьев и сестер. Но мы также одной крови с мужчинами и женщинами, находящимися снаружи. И я как брат прошу вас прислушаться ко мне. Поверить, что из этого может получиться что-то хорошее, и бороться дальше.
В машинном отделении воцарилась глухая тишина, единственным звуком был стон двигателей и жужжание металлических ртов.
Наконец во мраке раздался одинокий гулкий голос, пронесшийся от одного угла к другому.
– И ты будешь во главе? – воскликнул командор Рей. – Ты – тот, кто предал нас?
– Первый Бутон мертв! – закричал кто-то еще. – Да и все, что мы знали, тоже мертво!
По толпе пронесся ропот, по литой латуни пробежала рябь.
Синдзи повернулся к собравшимся, и его возглас перекрыл шепотки.
– А кого бы вы хотели видеть во главе? – воскликнул он. – Кто вас спас? У кого были глаза, чтобы увидеть правду, и воля постоять за нее? Кто низверг Землекрушителя? Кто спас вас от безумия? Только он один, и вам известно его имя! – Синдзи указал вверх. – Кин-сан!
Слова разносились в пространстве, как огонь по мокрому труту: сначала плевки и дым, но постепенно пламя разгоралось, а затем вспыхнуло ярким факелом.
Кин услышал, как они повторяют его имя. И так было всегда. Эта чаша перед ним, решение, которое он поклялся никогда не принимать. Он не хотел такого – никогда не хотел. Кин желал, чтобы они стояли на собственных ногах, говорили своими голосами. Они слишком долго влачили существование в качестве обезличенных и были уже не в состоянии ощутить свободу, от которой у них перехватило бы дыхание.
– Кин-сан! – ревели они. – Кин-сан!
Он посмотрел через перила, где вершилась его судьба, где разворачивалась его жизнь, нить за нитью.
Все. Снова. И снова.
И снова.
Сотни красных, как закат, глаз уставились на него с обожанием, которое даже не скрывало стекло. Море латунных ликов, гладких и невыразительных, заливало самые темные уголки. Каменные стены, по которым стекают капли влаги, песнь двигателей, поршней и шестеренок звучит монотонным гулом, периодически сбиваясь с ритма, внедренного в основание черепа, пустившего корни, царапающего нутро.
Они звали его по имени.
Словно вспоминая па давно забытого танца, Кин широко раскинул руки, огоньки глаз собравшихся отражались в гранях его кожи. Он уставился на кончики пальцев, манжеты рукавиц, края наплечников, украшенные тиснением из серой филиграни с голубоватым оттенком. Новое облачение для тела – кожа высокого ранга, привилегий и авторитета. Все, что они обещали, все, чего он боялся, – сбылось.
Стало правдой.
Истиной.
Они – сятеи – повторяли его имя, воздев руки над головой. И даже когда он задержал дыхание, чтобы заговорить, слова звучали в сознании, как похоронная песня, и он чувствовал, что остатки души ускользают вверх, исчезая во тьме.
Толпа замолчала. Он смотрел на алые точки, величиной с булавочную головку, светящиеся в полумраке, которые раскачивались и мерцали, как светлячки на зимнем ветру.
И он закричал – яростно, металлическим голосом, приглушенным латунью на губах.
– Не называйте меня Кин! Это не мое имя! – Он почувствовал, как его губы скривились в улыбке. – Зовите меня Первый Бутон.
Радостный вопль разнесся по машинному отделению, сорвавшись с латунных губ и железных легких, ужасный, бесформенный вой, от которого внутри у него все перевернулось. Он оборвал его взмахом руки, и его голос зазвенел в тишине, обрушившись подобно удару молота. Улыбка стала шире, сердце бешено колотилось, пока он карабкался к свету, к выходу, который видел, к последней истине, о которой ему всегда хотелось рассказать в этом сне наяву.
Он рванул застежки на шее, стянул шлем и отшвырнул прочь. Он ощущал в воздухе застарелый запах чи и крови, а на языке – тяжелый привкус железа. Он слышал вздохи и видел изумление собратьев при виде обнаженной плоти.
– Я – Первый Бутон, и вот мой первый и последний приказ. – Он смотрел на толпу, а истина пела у него в венах. – Гильдии Лотоса пришел конец. Она расформирована. Навсегда. Мы не будем замыкаться в латунных скафандрах. И не будем наполнять небеса ядом, реки – смолой, а землю – пеплом. Мы станем частью мира. Не над ним. Не за его пределами.
Бутонов и сятеев уже никогда не будет. И мастеров-политехников, лотосменов, или чистильщиков. Есть просто братья и сестры. Все мы – сироты. Объединенные мимолетной скорбью о смерти нашего прошлого и надеждой на рождение будущего.
Толпа застыла, окаменев, воздух потрескивал от электричества. Кин, прихрамывая, спустился по винтовой лестнице на нижний уровень машинного отделения. Он подошел к Синдзи и Мисаки. Умоляюще посмотрел на них обоих, пот жег ему веки.
– Меня зовут Кин. Называйте меня так. Или братом. Или вообще никак.
Синдзи взглянул на Мисаки, внезапно вцепившись в уплотнения на своем горле, откуда с пронзительным вздохом вырвался сжатый воздух. Юноша стянул шлем с головы и с размаху кинул на пол. И, схватив Кина за руку, кивнул, заключая его в крепкие объятия.
– Меня зовут Синдзи, – сказал он. –
