Приговор - Отохико Кага

— Но если так, чего он сердится?

— Думаю, главврач расспрашивал его о результатах осмотра и отчитал как следует.

— А, тогда понятно. Ведь весь этот его осмотр заключался в том, что он минуты две разглядывал Боку сквозь приоткрытую дверь.

Приятели захохотали. Вдруг ощутив, что за спиной кто-то стоит, Тикаки обернулся и увидел главврача Титибу.

— Ну что, доктора, начальник тюрьмы отдал распоряжение об окончании рабочего дня. Все свободны.

Главврач прошёл в канцелярию. Голоса на миг стихли, но тут же снова стало шумно. Врачи вернулись в ординаторскую, оделись, взяли сумки и разошлись.

— Ладно, пока, — помахал рукой Танигути и тоже ушёл. Через несколько минут в медсанчасти остались только дежурные — доктор Тикаки и надзиратель Ито.

3

Внезапно, словно его разбудили, Такзо открыл глаза. Утро, подумал он, но тут же понял, что ещё вечер. Опять заснул после ужина. Пронзительно вопил приёмник.

Я от любви изнываю,Тебя пожираю глазами.Ты так горяч, так горяч, так горяч,Так суров, так суров, так суров…

Пела какая-то малолетняя певица, немного гнусавя и не всегда попадая в тон, как старая, заезженная пластинка.

Он встал и выключил приёмник. Девичий голос замолк, но тут же зазвучал снова, уже из других камер. Теперь песня гремела по всему корпусу. Так горяч, так горяч, так горяч, так суров, так суров, так суров… После пятичасовой вечерней поверки, ровно в 17.15, звучит сигнал предварительного отбоя, после чего заключённым разрешается лежать, и до окончательного отбоя в 21 час в корпусе всегда работает репродуктор. Чаще всего транслируются бейсбольные матчи или популярные песни, новости игнорируются, вместо них передают либо руководящие указания начальника тюрьмы, либо душеспасительные беседы начальника канцелярии. Так горяч, так горяч, так горяч, так суров, так суров, так суров… В помещении было так тепло, будто включили отопление. Такэо взялся за ручку окна, оно неожиданно легко открылось, и в камеру вполз разбухший от влаги ночной воздух. Пахнуло весной, и неподвижность заваленного снегом дворика разом утратила зимнее очарование. Такэо глубоко — так, что лёгкие наполнились до краёв, — вдохнул весенний воздух, и вдруг им овладела какая-то безотчётная тревога.

Послышался зловещий смех Андо. Он разговаривал с Карасавой. Перед вечерней поверкой Андо из прежней камеры, которая находилась с другой стороны коридора, неожиданно перевели в соседнюю с Карасавой — обстоятельство, неприятно удивившее обитателей нулевой зоны. До сих пор камеры Сунады и Андо отделялись от остальных коридором, а Карасава был вообще в другом корпусе, теперь же все, за исключением отправленного в больницу Тёсукэ Оты и посаженного в карцер Итимацу Сунады, оказались рядом, и эта предельная упорядоченность воспринималась как предвестие будущих массовых казней. Наверное, именно поэтому в смехе Андо и было что-то зловещее.

— Эй, Малыш, что это тебя так развеселило? — раздражённо выкрикнул Такэо.

— А, Кусумото, ты тоже слышал? — весело откликнулся Андо. — Тут Карасава такую штуку отмочил, животики надорвёшь.

— Расскажи-ка и мне.

— Представляешь, он говорит, чтобы я завтра на спортплощадке попробовал начать клеиться к надзирателю Нихэю. Он, говорит, наверняка гомик, ты бы подошёл к нему да обнял. Да он тут же меня оглоушит, попробуй я только это сделать.

— А вот и нет, — сказал Карасава. — Он же не такой идиот, чтобы сразу оглоушивать человека, который захочет его обнять. Думаю, секунд на пять, как минимум, он замрёт на месте. Ну что, поспорим, Тамэ? На три банки тушёнки?

— А почему бы и нет? Я не против. Ставлю на то, что Нихэй, как верный служака, мигом его оглоушит.

— Да ну вас, я в такие игры не играю, — засмеялся Андо. — Как ни крути, а битым-то я окажусь, в любом случае. Да ещё и накажут, так что игра не стоит свеч.

— Зато твоя очередь быстрей наступит. Ты же сам хочешь побыстрее отправиться на тот свет, — сказал Карасава.

— Это-то так, но…

— Сам ведь говорил, что тебе всё здесь обрыдло.

— Так-то это так, но не очень-то приятно, когда тебя оглоушивают, да и накажут строго, это уж как пить дать. Хорошо если только читать запретят, а если в карцер посадят? Это меня доконает. Сидеть дней десять, а то идвадцать, ни с кем не общаясь, нет уж, увольте.

— Но ведь всё равно умирать, почему бы не потерпеть немного?

— Ни за что! Пусть лучше меня сразу вздёрнут! Во всяком случае, миг — и тебя нет. Умираешь без всякой боли. Здорово, правда? Куда как лучше, чем, скуля, подыхать от рака.

— Ну ты и болван. — У Карасавы вырвался невольный смешок. И Андо тут же захохотал ещё веселее.

Такэо вдруг вспомнил, как Тикаки сообщил ему о весьма странной информации, полученной от Андо. Что якобы он, Такэо, распространяет среди обитателей нулевой зоны слух, будто Сунада собирается покончить с собой, приняв снотворное.

— Послушай-ка, Малыш, — сказал Такэо, решив раз и навсегда прояснить ситуацию. — Откуда ты взял, что Сунада собирается покончить с собой?

— Ты это о чём?

— А о том, что ты наболтал кой-кому.

— Да ничего я такого не говорил!

— О чём это вы? — спросил Карасава.

— Да ладно, проехали, — Такэо попытался уйти от ответа.

— Нет, постой-ка, — тут же вцепился в него Коно, — что за дела? Давай-ка выкладывай, кто тебе это сказал?

— Да никто не говорил! — тут же пошёл на попятную Такэо, раскаиваясь, что сболтнул лишнее. Но поздно, Коно пристал к нему как банный лист.

— Впрочем, нетрудно догадаться. Небось, этот малый, Тикаки. Он сегодня вечером делал обход и от Малыша прямиком направился к тебе. Так что, кроме него, вроде бы некому, скорее всего, именно от него ты это и услышал. Он ведь пока не докопается, не успокоится. Ну что, я прав? Ты от него узнал?

— Да, — вынужден был признаться Такэо.

— Теперь смотри сюда, — торжествуя, продолжил Коно. — Не иначе как докторишка что-то затевает. Вопрос в том — что именно. Да, Малыш? Ты зачем ему сказал, что Сунада собирается покончить с собой?

— Да не говорил я ничего такого!

— А вот и говорил! Это вполне в твоём духе — нести всякий вздор.

— Да иди ты! Ничего я не говорил, клянусь. Это доктор Тикаки несёт вздор. Сам посуди, дрочу, а он в самый неподходящий момент врывается вдруг ко мне в камеру вдвоём с зонным. Просто неприлично!

— К тебе что, заходил Фудзии? — заволновался Коно. Такэо сразу представил, как встопорщились его седые волосы. — Зачем?

— А вот это мне неизвестно. Да он постоянно шастает по камерам, Что же, мне каждый раз ломать себе голову, зачем он явился? Была охота.

— И всё-таки, — Коно переменил тон и придал голосу вкрадчивую мягкость, словно увещевал ребёнка. — Раз он пришёл с доктором Тикаки, они наверняка заодно!

— Может, он подумал — я свихнулся? Они ещё всё время твердили, что я странный.

— Вполне возможно. Ты ведь давно уже у него под колпаком. Да и то, когда человек всё время скалит зубы, не сразу и сообразишь, что к чему, может, этот болван и подумал, что у тебя крыша поехала. Другое дело Тёсукэ — хнычет целыми днями, чего тут дёргаться?

— Ха-ха-ха. Они считают, что я слабоумный. Умственно отсталый. Потому и смерти не боюсь.

— Это ты-то умственно отсталый? Чушь собачья! У этого докторишки кишка тонка, чтобы признать человека сумасшедшим. Да им проще всего объявить всех нас психами. Вот и этот придурок Нихэй, что ему ни скажи, сразу начинает грозиться, что отправит меня к психиатру Только слабо им. Особенно когда психиатром такой молокосос, как Тикаки.

— То-то и оно. Кстати, потом он о тебе говорил.

— Кто? Докторишка? — равнодушно процедил Коно.

— Да нет, зонный.

— Ну и? — Коно внезапно посерьёзнел. — Что он говорил?

— Что собираются устроить пикет в твою защиту.

— Врёшь ты всё, — Коно снова потерял интерес к разговору. — Никогда не поверю, чтобы этот цербер вдруг разболтал такую важную тайну… Ты, небось, сам это выдумал, после того как вечером узнал о пикете.

Четвёртый корпус расположен в северной части тюрьмы, то есть на максимальном удалении от главных ворот, поэтому его обитатели обо всём узнают последними. Даже студенческие пикеты, ставшие в последнее время обычным явлением, проходят мимо их внимания: крики пикетчиков теряются в общем уличном шуме и никого не беспокоят. Сегодня вечером действительно периодически слышались усиленные громкоговорителем выкрики, но, что кричали, разобрать было невозможно.

— Постой-ка, Коно, — вклинился в разговор Карасава. — Слышь, Андо, Фудзии и вправду говорил о пикете в защите Коно?

— Да, говорил.

— И когда это было?

— Да не помню я. У меня и часов нет.