Семьдесят два градуса ниже нуля - Владимир Маркович Санин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Значит, стал я продумывать, почему испытываю какую-то неуверенность и даже тревогу. Ну, ресурс выработан – это, конечно, не вдохновляет; однако и не на такой рухляди с песней летали… Открытое море? Тоже понятно, но и такое сто раз бывало в нашей прекрасной жизни… А может, это и мой ресурс выработан? Может, пора уступать штурвал жизнерадостному атлету со свежими сосудами и без признаков гипертонии? Держи карман шире, мой организм пока что вполне устраивает и меня самого, и врачей, и неувядаемую супругу Анастасию Ильиничну.
И тут словно током пробило: вот уже несколько минут я не слышу ведомого!
– Ваня, чего молчишь?
– Разбираемся… Не хочу раньше времени тебя пугать.
– Что у тебя?
– Сами не поймем… Наверное, поршневые кольца… Коля, развернись, посмотри-ка, что там у меня делается!
Из коллектора Ваниной машины вырывались броски черного дыма.
А лететь еще было минут тридцать… Понятно, почему я не люблю открытое море?
– Подбирай высоту, Ваня!
– Не могу… Тягло-то у меня одно, и оно не тянет!
Я летел сзади, морально его подстраховывая, хотя цена такой страховке была ломаный грош.
– Как ераплан, Ваня?
– Трясет чертову кобылу!
– Скажи, пусть облегчает машину, Кузьмич! – проорал мне Самохин. – С кольцами у него или клапана прогорели!
Молодец, спасибо, поставил диагноз! «Больной перед смертью не икал?» Толку-то что? Наверное, поршневые кольца. В их канавках скопился нагар, кольца потеряли эластичность и не прижимались к зеркалу цилиндров… А может, прогорели выпускные клапана – хрен редьки не слаще: в обоих случаях неполное сгорание смеси, потеря мощности двигателя…
– Скорость, скорость удерживай! Сбрасывай спальные мешки, коробки с НЗ!
– Сбросил…
– Ну?!
– Иду на самолюбии, Коля, теряю высоту…
– Держись, Ванюха! До барьера по расчету двадцать пять километров!
– На двадцать пять больше, чем мне нужно… Скоро будем эфтим местом воду черпать!
– Облегчай ераплан! Шубы сбрасывай, Ваня, унты!
Ваня уже потерял метров сто и теперь шел на высоте двести пятьдесят метров. Скорость у него упала со ста пятидесяти до ста двадцати километров в час, дальше падать некуда – разве что в море… Типун мне на язык, тьфу-тьфу-тьфу… Как оно называется, черт бы его побрал… Да, море Рисер-Ларсена… Температура воды минус полтора градуса… А планировать с такой высоты «Аннушка» может… Ни черта она не может… Несколько сот метров! Продержись, родной, молился я, еще десять минут!
– Сбрасываешь, Ваня?
– Все сбросил… В одних кальсонах прилетим…
– Вижу барьер! Еще немножко, Ваня!
– Тяну…
– Давай, давай, Ваня!
Вот она, желанная, любимая… В жизни так не радовался при виде Антарктиды!
– Заходи с западной стороны, Ваня, там барьер ниже!
– Есть с западной стороны…
– Тянешь?
– Теперь дотяну!
– Ваня, давай хором: «Помира-ать нам рановато…»
– Пошел к черту!
– Иду! Полосу видишь?
– Вижу.
– Не оставляй любовь на старость, а торможение на конец полосы!
– Спасибо, дай потом записать!
Одна за другой «Аннушки» приземлились на полосу. К машине Крутилина бежали люди с каэшками и унтами.
Семенов
Из кают-компании доносились возбужденные голоса; я прикрыл дверь плотней, мне казалось, что я физически ощущаю чудовищное напряжение, которое пронизывало находящихся там людей.
– Слышишь, Ваня? Они уже одной ногой на Большой земле.
Белов и Крутилин пили чай, крутой и крепкий, почти что чифирь; Крутилин резко отставил чашку и обратил ко мне осунувшееся лицо.
– Не уговаривай, Сергей, я не девочка. Когда летел над открытым морем, так вспоминал дедушку, бабушку и председателя месткома товарища Мышкина!
– Так ведь долетел, Ваня? – с наслаждением прихлебывая чай, подал голос Белов.
– Без груза.
– Самолет можно еще облегчить, – напомнил я. – Вспомогательный движок скинуть, вот тебе сто килограммов.
– Капля в море.
Я готовился к этому разговору уже тогда, когда бежал с унтами к самолету Крутилина. Я чувствовал себя преступником. Передо мной сидел не остывший от пережитой опасности друг; он был опустошен, в его мозгу кинолентой прокручивались видения получасового полета на дымящей «Аннушке», и едва лишь он поверил, что остался жив, как его снова заставляют садиться за штурвал. Но другого выхода у меня не было.
– Выкарабкивался ты, Ваня, из переделок и почище. Помнишь, как в Мирном садился на одной лыже?
Лицо Крутилина порозовело.
– Было дело… – не без удовлетворения припомнил он.
– А помнишь…
– Но тогда я только своей шкурой рисковал…
– Мы с Андреем были у тебя на борту.
– Так вы свои…
– Ручаюсь за ребят, они согласны.
– Год отзимуешь, на что угодно согласишься, лишь бы домой… Не помешай ты нам, Сергей, прилететь за тобой на Ли-2 – не было бы этого разговора. Себя вини.
– Запрещенный прием, Ваня. Сам знаешь, чем мог закончиться тот полет.
– Моторы остынут, поэты! – нетерпеливо возвестил Белов.
– Разогреем, – отмахнулся я. – Так летим, Ваня?
– Видишь сивый клок? – угнетенно спросил Крутилин.
– Ну?
– Час назад он был черный, как уголь!
– Ай-ай-ай! – Белов насмешливо поцокал языком. – В любой цирюльне тебе за трешку такой вороной блеск наведут!..
– Люди устали, Ваня, очень устали.
– Хотят вместе со мной у Нептуна отдохнуть? – Крутилин становился все мрачнее. – Тягло-то у меня одно – и оно не тянет! Сообразил?
– Сдавайся, Ваня. – Белов похлопал его по плечу. – В случае чего на тот айсберг сядем, что на полпути. Снимай с ераплана всякую дребедень.
– Может, последние штаны прикажешь снять?
– А что? – с бесшабашной веселостью откликнулся Белов. – Механики тебе из консервной
