Семьдесят два градуса ниже нуля - Владимир Маркович Санин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Костя умоляюще прикладывал палец к губам и делал страшные глаза.
– Нашли айсберг, Сергей, набрели на айсберг! – в мертвой тишине доносилось из микрофона. – В сорочках ты со своими ребятами родился, в сорочках! Такие айсберги раз в пять лет встречаются! Высота вровень с бортом, столообразная поверхность, идеальная взлетно-посадочная! Весь экипаж ходуном ходит… Стали на ледовые якоря, готовим «Аннушки» к выгрузке, ладим самолеты! Как понял? Прием!
– Понял тебя, Петрович, понял хорошо. – Николаич, улыбаясь, посмотрел на Костю, который начал вскидывать руки и беззвучно кричать «ура». – Спасибо, Петрович, спасибо всем. Все же проверь, не подточен ли айсберг, лишний раз проверить не мешает. Полоса у нас размечена, еще подчистим. Прием.
– Все проверили, Серега, айсберг как новенький! Через несколько часов надеемся вас снять… вас снять… Летят Белов и Крутилин, Белов и Крутилин… Каюты для вас готовим, черти! Черти, говорю! Братве ящик пива… Пива, говорю! Прием!
– Спасибо, Петрович, спасибо! – Николаич укоризненно погрозил пальцем Нетудыхате, который вдруг сел на пол и заплакал. – Ждем летчиков с нетерпением! До связи!
Он положил микрофон, вытер со лба пот.
– Летим, братцы, летим! – Костя выбил чечетку на месте. – Самому не верится, тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить бы!
– Боишься? – засмеялся Николаич.
– Знаю я Антарктидушку, с характером женщина!
– Да уж, не любит случайных поклонников… Ну, Андрей… ну, ребята… – Николаич развел руками. – Валя! Тащи ее, заветную… Погоди, обе сразу! Все свои заначки – на стол!
Горемыкин всплеснул руками и куда-то исчез, а мы высыпали в кают-компанию, что-то нечленораздельное орали, обнимались и целовались.
Вдруг я увидел Дугина, радостного, счастливого, и меня что-то кольнуло: вспомнил про Веню. Я еще не знал, что у них произошло, но мне стало совестно, что в трудную для этого длинноухого минуту я бросил его одного. Первая мысль была такая: а, пусть на свежем воздухе остудит горячую голову, но унты уже сами несли меня наверх.
* * *
Нас встретил дружный рев. Николаич открывал запотевшие бутылки, а Костя взывал:
– Старушке «Оби» гип-гип…
– Ура!
– Белову и Крутилину гип-гип…
– Ура!
– Косте Томилину гип-гип…
– Ура! – гаркнул по инерции Нетудыхата, и под общий смех Николаич стал разливать коньяк по чашкам.
Мы выпили за «Обь», за летчиков и за их удачу. Коньяк был ледяной – Валя, оказывается, прятал бутылки в вентиляционном ходу – и упал в желудок куском свинца, но быстро набрал тепло и взбудоражил кровь. Я толкнул Веню в бок: «Выше нос, карапуз!» – и Веня ответил слабой улыбкой выздоравливающего.
Я уже все знал и очень его жалел. Ничего, обойдется, не такие раны молодость заживляет!
Димдимыч, и без коньяка малость опьяневший, дурачился:
– Официант! – капризным голосом. – Дюжину пива и воблу!
Костя набросил на руку полотенце, услужливо изогнулся.
– Гр-ражданин клиент, с воблой неувязка.
– Па-ачему неувязка?
– Музей закрыт.
– Какой такой музей?
– Археологический. Гражданин, там последняя вобла в виде экспоната.
– Беза-абразия! – не унимался Димдимыч. – Жалобную книгу!
– Гр-ражданин клиент, с жалобной книгой неувязка.
– Какая такая неувязка?
– Пингвин сожрал, – сделав по возможности тупое лицо, поведал Костя. И, не выдержав роли, завопил: – Живем, братва! Николаич, пусть док несет свою канистру!
– Правильно, – поддержал Груздев. – Сидит на ней, как собака на сене. Сам начальник приказал ликвидировать заначки!
– Георгий Борисович, – с крайним удивлением констатировал я, – не верю своим ушам. Вы – изволите пошучивать! Вы – острите!
Груздев перегнулся через стол и доверительно заорал, перекрывая шум:
– Саша, идите ко всем чертям! Я получил слишком много положительных эмоций! Чем воспитывать подвыпившего Груздева, лучше тащите канистру или, на худой конец, изобразите кого-нибудь!
О канистре не могло быть и речи, а последнее предложение было поддержано с энтузиазмом.
– Давай, док, телефонный разговор!
– Тишину артисту!
– Микрофон, – потребовал я у Кости. – Кого приносим в жертву?
Под отчаянные протесты пострадавших жертвами были намечены Горемыкин и Нетудыхата.
– Алло, алло, Таю-юшенька! – Тонкому голосу повара я придал максимальную слащавость. – Это я, солнышко, твой Валя… Почему я приехал без телеграммы? Куда приехал без телеграммы? Я еще никуда не приехал… Я не с вокзала звоню, – я с Лазаревской звоню… Нет, не с той, которая под Сочи, а совсем наоборот… Да, в Антарктиде… Очень хочу видеть тебя и нашу ма-а-ленькую козочку, но сейчас никак не могу. У нас проводится важный научный эксперимент…
– Сможет ли человек выдержать две зимовки подряд, – подсказал Груздев.
– Это не я сказал, – продолжал я сюсюкать в трубку, – это у нас здесь один шутник завелся. Да, клоун. Я очень жалею, но придется чу-уточку задержаться. Ну, может быть, на годик. Всего один ма-а-аленький годик… Что женщины? Какие женщины?
Среди общего смеха выделялся чуть визгливый смех Пухова.
– Что ты говоришь, откуда здесь может быть женский смех? Это смеется наш аэролог Пухов. Он не очень похож на даму. Таю-юшечка, поверь, здесь нет никаких женщин, не считая пингвинок… Что? Да не блондинок, я тебе говорю, а пингвинок! Даю по буквам: повидло, имбирь, навага, Груздев, витамины, Иван Нетудыхата… Алло! Ну вот, не верит, бросила трубку…
– Донжуан! – набросились на Горемыкина.
– Изменщик!
– Але! – пробасил я в трубку, и все стихли. – Оксана? Це я. (Нетудыхата погрозил мне кулаком.) Ну а хто ж… Да з Антарктиды, щоб ее перекорочило… Чего до дому не иду? Та билетов у кассе не мае… Та я шуткую, пароход наш скрозь лед не може пробиться. Що? Лед ломиком можно продолбать?.. Але! Насчет мине не волнуйсь, условия у нас, як у городе. Да, и телевизор, и ванная, по субботам концерты, футбол, а як же… Ну, бывай, тут щец принесли рабочему человеку…
Николаич встал, поднял руку.
– Минутку внимания, друзья… С удовольствием продлил бы застолье, но время не терпит. Скориков, держать непрерывную связь. Нетудыхате, Дугину и Филатову подготовить дизель к консервации. Всем остальным – на расчистку полосы.
* * *
В последние дни почти не мело, и полоса, размеченная бочками, была в хорошем состоянии. Мы еще разок прошлись по ней для успокоения совести и отправились домой.
Самолеты уже вылетели, часа через два они будут здесь. Николаич приказал слить воду из системы отопления, на станции стало прохладно и неуютно. Вещи ребята упаковали, вытащили их в кают-компанию, которая сразу потеряла свой обжитой вид и превратилась в зал ожидания. Люди переговаривались, смеялись и украдкой поглядывали на часы. С каждой минутой холодало. Я уложил Андрея Иваныча в постель, хорошенько его укутал
