Мелодия Второго Иерусалима - Александр Пышненко

зайцы и белки, ужи и ежи, кроты и мыши, сойки и соловьи, дятлы и синицы, скворцы и воробьи… Много всякой живности всегда копошилась в траве и листве, ползало у него под ногами; постоянно выдавая свое неудовольствие, если ему приходилось оспаривать права на свой урожай ягод, овощей и орехов. Вся эта дикая орда дружно отбирала у него свою часть, и считала, что это правильно. Добрый бог в его имени, очевидно, приучал его заботиться о всякой сущей твари своей. Все, что убегало из близлежащего леса в этот поселок, спешило к нему. Как и в прошлой жизни, до Донбасса, в его судьбе, были заинтересованы лишь сексоты и прочая конспирологическая нечисть, наплодившаяся на его земле российскими имперскими специальными службами, словно головастики в теплой воде. С ощущением парения над судьбами жертв, на крыльях вмененного им всевластия, которое давалось им принадлежностью к секретной службе. Они заполняли свою жизнь в интрижках, в которых жертвы дарили им жилье к 26 годам, «удачно» завербованную под жену супружескую пару, и таких же детей. Те, оставались уже рассекреченные им, без всякого превосходства, с уже доказанной виной, его окружением. С самого детства они вредили ему, превратив его судьбу в железный сплав любви и ненависти, добра и зла. Он был им всем рад, потому что только так открывается вид на все происходившее в той жизни. Теперь это были лишь разные зверушки.

Судьба приобретает те параметры, когда уже не надо что-либо исправлять в своей жизни, отправившись в изгнание на село, под присмотр очередного имперского альфа-сексота. Ему достаточно стало клочка земли, чтоб начать превращать его в свой островок спасения.

Приступы стенокардии уже не так часто душили все его желания, а, со временем, почти совсем прекратились.

За это время, он перебрал в памяти всех своих знакомых и все события с ними связанные. Он мог оценивать их теперь по-новому, восстанавливая в памяти те моменты, когда он поступал в соответствии со своими принципами или же по своей недальновидности, которая приводила к определенным последствиям. В молодости поступки бывают всегда значимыми, влияя на всю оставшуюся жизнь. С годами даже глупости мельчали, или он старался их делать такими. Что служило как бы ему покаянием в грехах. Это был назначенный судебный процесс, в котором он выступал и строгим судьей и подсудимым преступником и лукавым циничным адвокатом, который руководствуется только холодным рассудком. Сердце, как вместилище чувств, и разум, как холодная машина, всегда выступали на разных позициях.

Приходили девушки и женщины, потому как он взрослел всегда вместе с ними; они были разные и таких же оттенков кожи. Они все были брюнетками. С каждой из них, он беседовал и по долгу не отпускал их от себя. Со временем, они все же возвращались в свое далекое или близкое прошлое, возвращая его в новую реальность. Так проходили месяц за месяцем, на протяжении, уже, двух лет…

Первым к нему в палату подселили чиновника из районного управления по земельным ресурсам. Как оказалось.

За день общения он много узнал о этой сфере человеческой деятельности. Попытался даже воспользоваться плодами его участия.

— Раз положено — дадим. Все — по закону. Только сейчас, я знаю, земли свободной нет. Обещают выделить участок. Надо, сначала, обратиться тебе в поселковый совет.

Набор стандартных фраз, которые ни к чему не обязывают чиновника. Он знал это по собственному опыту: сколько должно пройти времени и пролито пота, чтоб добиться чего-то полезного от них для себя. Будут взвешиваться на особых весах его статус и его положение в обществе. Он был пришлым в этом поселке, следственно статусом никаким не обладал, чтоб получить землю. Этот статус, обычно, заменяет собранное сексотами досье; недавно один из них интересовался у него, при определенных обстоятельствах: как он относится к такому-то высшему чиновнику, сбежавшему в Россию после Революции Достоинства. Что, собственно, выдавало всю эту систему: сексоты потеряли его след. Они не видят его, и это обстоятельство успокоило тогда.

На следующий день, молодого чиновника отправили в областное медучреждение. Он оставил о себе приятное впечатление.

На его месте поселился Анатолий — молодой человек, работавший охранником. Как это сочеталось с его верой? Он был членом реформаторской церкви. Анатолий заболел пневмонией; его уволили с фирмы задним числом. Анатолий вынужден сам покупать себе лекарства. На это ушла вся его последняя зарплата. К нему приезжала зрелая женщина, как для матери — он представил ее — она слишком молодо выглядела, как для жены — выглядела, слишком, старшей его возраста. Она привезла Анатолию фрукты. Долго беседовала с ним, поцеловала на прощанье. Одетая по-сельски, но очень опрятно. В длинном фиолетовом платье, к которому пришиты одноцветные розочки. В вязаной своей шапочке, она была очень похожа на советских барышень из НИИ. Наверное, насмотрелась этого в фильмах, подумалось ему, глядя на нее.

В тот же день засели Диму — молодого человека, — прибывшего пройти ежегодное обследование, для получения ежемесячного пособия, по-инвалидности, в целую тысячу гривен. Дима был инвалидом по зрению; он видел лишь тридцать процентов, и зрение его постоянно ухудшалось.

— Это, мой отец, так подгадил, — поделился мыслью, этот, очень рассудительный парень. — Он видел лишь наполовину, и мне, в наследство, это передалось. А вот старшего брата — пронесло.

— Вот, как…

— Я был женат. Я взял ее с ребенком, — продолжает рассказывать о своей жизни, Дмитрий. — Старался, как мог угодить ей. Однажды она сказала мне: «Мне скучно. Я молодая, хочу гулять и веселиться. Я ей сказал: «Можешь идти, гулять и веселиться». Она — ушла. Теперь у нее, уже, двое детей. Живет с родителями, на другом конце села. Повеселилась.

— Ничего нового, — сказал Он, поощряя Диму к подобным рассказам.

— Приходилось много работать. Я работаю заготовителем. Пытаюсь, хоть как-то, крутится в селе. Не сидеть же, сложа руки. В том году засеял несколько соток чесноком. В том году сеял фасоль. Хорошо идет картофель. У меня хорошие сорта.

Так за разговором прошел еще один день. Анатолий лежал молча, словно в прострации. Ему дорого обходилось лечение пневмонии. Иногда он оживлялся, пытался настроить присутствующих на позитив своей веры. Но, он и Дима, не принимали это всерьез, так как все, что было связано с религиозными событиями, сочеталось в этой стране с ее грязной политикой, становилось уже греховным, по определению не настраивающего человека на позитив. Они съедали скоромный обед, больше состоящий из одного бульона. К тому же, совсем не соленого. В его миске, всегда оказывалась куриный окорочек — скромный подарок от местной