Заговор ангелов - Игорь Сахновский

Его, стало быть, волновало – кто что увидит, а вид у матери был удручающе непрезентабельный.

Между прочим замечу, что этот славный отпрыск, будущий Карл Пятый, герцог Бургундии, король единой Испании, Балеарских островов, Сардинии, Сицилии, Неаполя, Нидерландов и прямо даже повелитель Священной Римской Империи, в пятьдесят пять лет махнёт рукой на всю прорву власти, отречётся и, сидя в пыльном уголке, будет до самой смерти с удовольствием копаться в часовых механизмах.

Из всех времён, доступных языку, самое полное право на реальность имеет настоящее время. Не прошлое, как может почудиться, а сегодняшний день умеет служить хранилищем, досье, живой копилкой того, что случилось, а значит, уже никуда не уйдёт.

В сущности, ничто никуда не уходит. Вчерашние и позавчерашние события кричат, дымятся, плачут, истекают кровью сегодня – прямо сейчас. Дочь гостит у родителей, вдали от мужа, и тужит, не находя себе места: вдруг он меня разлюбил или встретил другую?.. Невозможно ведь, когда любишь, терпеть разлуку, невыносимо. Надо ехать! И мать говорит ей: терпи. Перед мужчиной нельзя выворачиваться наизнанку, они этого не прощают. Нужна выдержанность. И тут ещё война с французами, опасно ехать через французские земли. Не отпущу, даже не думай!.. Но какая здесь может быть выдержанность, какие французы? Коса налетает на камень, металл пишет свою металлическую волю по стеклу. Плохая дочь, полоумная инфанта лежит у запертых ворот крепости Медины-дель-Кампо – и не встанет, пока не отпустят. Люди смотрят на неё осуждающе.

Глава шестая ТОЧКА НЕВОЗВРАТА

Будучи опытным Одиссеем, совсем не вредно иногда превращаться в Плюшкина. Не в смысле дикой жадности, а в смысле пристрастия к мелкому бесценному хламу, добытому в странствиях, поднятому из-под ног. Одной из вершин плюшкинской карьеры стала счастливая находка увеличительного стекла размером с пуговицу от зимнего пальто. Прозрачное, как сияющая пухлая капля, помеченное крохотным радужным сколом на ребре, это сокровище было кем-то уронено в залитую дождём траву на задворках Дома культуры машиностроителей – будто нарочно для меня, и оно с готовностью пригрелось в ладони. Между тем завершалась эпоха ночных бдений в обнимку с тяжелогрузным романом «Отверженные»: оттуда, кажется, никто не выбрался живым, кроме девочки с некрасивым именем Козетта, вызывающей просто огнестрельную жалость. У бедной Козетты, насколько я смог запомнить, вообще ничего не было в жизни, кроме миниатюрной кукольной сабельки, которую она пеленала в тряпочку и баюкала вместо куклы. По правде сказать, Плюшкин и сам бы не отказался от такой сабли – не для пеленания, разумеется, а для затяжных тактических боёв с войсками злобных лилипутов и для вызволения своей прекрасной лилипутской дамы из неприятельского плена. В общем, обладательнице сабельки стоило позавидовать, хотя жалости она вызывала гораздо больше. Но дело не в этом. Ведь жалеть кого-то – значит, кроме всего прочего, иметь некое превосходство, чувствовать себя счастливее, сильней или богаче. А у Плюшкина, ровесника Козетты, как ни приглядывайся к нему задним числом, никаких превосходств не имелось, тем более имущественных. Единственной плюшкинской «сабелькой» на тот момент было увеличительное стекло. Зато с его помощью открывались буквально фантастические возможности.

Во-первых, устрашающе близко рассматриваешь и без того близкие предметы – не сходя с места, они становятся крупнее тебя. Во-вторых, собираешь беспризорные лучи в ослепительный пучок, в одну горячую точку, и фигурно прожигаешь скамейку или подоконник чем хочешь – хоть инициалом F (сразу видно: здесь был Фантомас), хоть исчерпывающим сообщением «Витя пидор». В-третьих, всем же известно, что наличие лупы – самое первое условие для того, чтобы стать знаменитым сыщиком. Поднимаешь с тротуара фантик или окурок, достаешь лупу, вглядываешься и холодно так, проницательно говоришь: «Вот оно что!», а с проницательностью у нас, в общем, всё в порядке. И, наконец, в-четвёртых, легко вообразить, что увеличительная сила сокровища в один счастливый день может понадобиться в целях любования уже спасённой из вражеского плена лилипуткой – её неописуемой, обязательно белоснежной и боязливой прелестью.

Правда, с прелестью и любованием были кое-какие неясности. Например, Витя однажды огорошил меня довольно неприличным вопросом на эту тему. Не тот Витя, который пидор из нашей школы (тот обзывал пидорами всех поголовно, включая учительниц, пока его самого не стали звать пидором), а мой приятель Витя с четвёртого этажа – учащийся школы № 3 для умственно отсталых детей. Из-за такого неудачного места учёбы с Витей никто в нашем дворе не хотел дружить. Потому что все, кроме лично меня, считали его дебилом. Ну да, у Вити, конечно, случались умственные проблемы. В частности, он никак не мог правильно повторить название страны Египет. У него, к сожалению, получалось «Епипи». Когда Вите сильно понравилась египетская марка с головой фараона из моего альбома, он несколько раз приходил ко мне и смиренно просил: «Покажи, пожалуйста, Епипи!» Так вот, именно от Вити я услышал опрокидывающий вопрос на тему любования. Мы раза два обсуждали с ним отношения мальчиков и девочек, причём с такой откровенностью, что даже употребляли кошмарное слово «сделаться». А этим словом у нас обозначалось то, что некоторые мужчины делают с некоторыми женщинами по ночам или даже днём, например, в Центральном парке культуры и отдыха. И вдумчивый Витя, мучаясь ещё больше, чем со страной Епипи, с тяжким трудом сформулировал вопрос, который вкратце сводился к следующему. Если бы у меня был выбор, одно из двух: долго-долго любоваться, трогая при этом где захочу, или же один раз быстро «сделаться» – что бы я тогда выбрал?

Вот какие сложные и глубокие вопросы волновали моего приятеля Витю из школы № 3. Надо признаться, у меня не было готового ответа. Выбор осложнялся тем, что никто из нас двоих никогда в жизни не совершал ни того ни другого. А печальнее всего то, что Витя никогда ничего и не совершит.

Он обычно приходил не вовремя. Мама купила мне костюм, состоящий из брюк и пиджака, по виду очень важный.

– Смотри, – говорит, – какой красивый. Цвета кофе с молоком.

Я спрашиваю:

– А сахар положили?

Она говорит:

– Не умничай. Лучше иди сюда, померяй.

Я стал примериваться к костюму, он был не тесный и не обвислый, но появилась такая неловкая трудность, будто я теперь должен изображать из себя джентльмена, допустим, по имени Арнольд Эдуардович. А тут ещё припёрся Витя, поглядел на мой наряд голодным, как у дворняги, взглядом, и мне стало совсем стрёмно. Я промолчал, чтобы не обижать маму, она и без моих слов почувствовала. Свой кофе с молоком я потом увижу только один раз, и это будет настолько страшно, что лучше бы не видел совсем.

После того как я нашёл увеличительное стекло, мы с Витей приняли решение вдвоём расследовать самое таинственное преступление века, но пока не знали, какое именно.

В конце июля родители отправили Витю на отдых куда-то в сельскую местность, а я потерял драгоценное увеличительное стекло. Это была очень болезненная утрата, с которой я никак не хотел смириться. Просто не мог осилить умом несправедливость перехода от наполненности к пустоте: ну как же так? Она ещё вчера ластилась к ладони, припухлая стеклянная лепёшечка, а сейчас рука пуста…

Впоследствии, когда список утрат разной степени тяжести вырастет до неприличных размеров и счётчик начнёт зашкаливать, у меня появится подозрение: а вдруг эта подлая необратимость, обставленная точками невозврата, как флажками или капканами, и есть главное свойство времени? Возможно даже, главная улика, намекающая на то, что время и вправду существует, а не выдумано ради умственных удовольствий каким-нибудь древним греком.

Как бы то ни было, Плюшкин с потерей не смирился и стал искать своё долбаное стёклышко. Не то чтобы он его специально безостановочно искал в уличном мусоре, на газонах и асфальте. Но теперь, находясь где угодно, он сканировал местность с настырностью влюблённого маньяка, одаривая особым вниманием горизонтальные и подножные поверхности.

Если пространство прячет в себе потерянную вещь, оно, скорей всего, рано или поздно выдаст беглянку, польщённое и покорённое твоим маньяческим неравнодушием. Причём, скорей всего, для начала пространство захочет с тобой поиграть, попутно проверяя твою разборчивость: а вдруг тебя прельстят блестящие приманки?.. Плюшкин раза два жёстко отфутболивал кругловатые осколки бутылок из-под молока и один раз тихо погоревал над прозрачной пластмассовой пуговицей, пришитой к маминому одеялу. Поразительней всего, что меньше чем через месяц на трамвайной остановке, где-то в другом конце города, он своё копеечное сокровище всё-таки найдёт – и это будет точно оно, по крайней мере с точно таким же радужным сколом на ребре, – и даже ни грамма не удивится! А потом, уже будучи взрослым, сохранив способность влюблённого вглядывания в шифрованное, скрытное пространство, он подумает, что эта гипнотическая игра в гляделки – в сущности, лучшее противоядие для человека, отравленного пресловутой необратимостью. Несколько раз ему удавалось возвращать и оживлять то, что казалось безнадёжно утерянным. Другое дело – что милые возвращенцы и возвращенки часто выглядели почти неузнаваемо, были уже не милыми; более того, иногда они сами не желали узнавать того, кто их вернул.