Лжедмитрий Второй, настоящий - Эдуард Успенский

В царских покоях, в кабинете царицы Ирины Годунов диктовал документ дворецкому Григорию Васильевичу Годунову. Рядом находился сын Годунова Федор – просто одетый, изящный, иконоликий и быстро все понимающий юноша. С каждым днем он все больше принимал участия в делах отца.

– Пиши, – говорил Годунов Григорию. – «Воеводам всех пограничных городов, всех гаваней, всех портовых городов пофамильно. Приставам пограничных застав – только общий приказ. Торговым посадским старостам выдержки». Записал?

– Записал, Борис.

– Ниже пиши сам приказ: «Царицей нашей Ириной Федоровной дано распоряжение впредь до особого указания закрыть все границы, никого не впуская и не выпуская через них. Не только на больших дорогах, но и на маленьких поставить стражу. Чтобы ни чужеземец, ни государев человек, ни беглый люд – никто не вышел и не вынес никаких вестей из государства нашего в Литву, и к немцам, и к другим каким государям». Записал?

– Записал вчерне.

– Пиши дальше: «В Москве, в Смоленске, во Пскове и во всех пограничных городах купцов польско-литовских, немецких и других каких задержать с товарами и слугами. Выдавать им хлеб и корм лошадям из казны, дабы не озлобились. Задержать всех гонцов и послов изо всех стран». Есть?

– Есть.

– «По Украине обновить укрепления. Смоленск подготовить к военным действиям. Укрепить стены, завести снаряжение и выставить на стены пушки. Во все приграничные города разослать московских воевод с правом управлять царским именем».

– Не много ли будет?

– Ты пиши.

– Записал, Борис.

– Теперь передай в Разрядный приказ, пусть размножат, подпишут у дьяков и куда надо рассылают.

– Скажи, отец, а кого в Смоленск послать думаешь?

– Никого бы не надо, там воевода прекрасный Курнаков. Ему бы просто не мешать. Он сам все как надо сделает. А все же пошлем Трубецкого на пару с Голицыным.

– Зачем? – удивился дворецкий Годунов.

– Эти два гуся опять друг в друга вцепятся: кто главней, кто под кем служить не может. И многих в свою распрю втянут. Нам сейчас это всего нужней.

– Нам же скажут, что мы их нарочно стравливаем, – вмешался Федор.

– И пусть скажут. А мы ответим: «Так они ж помирены давно Федором Мстиславским вместе со Щелкаловыми. Али плохо мирили их?»

«Государственное повеление всем государевым людям, воеводам, городским приставам, дьякам и подьячим. Всем, кто пограничную и припортовую службу несет.

Царицей нашей Ириной Федоровной дано распоряжение впредь до особого указания закрыть все границы, никого не впуская и не выпуская через них. Не только на больших дорогах, но и на маленьких тропах поставить стражу. Чтобы никто не вывез никаких вестей из Московского государства в Литву и к немцам.

В Москве, в Смоленске, во Пскове и во всех пограничных городах купцов польско-литовских и немецких задержать с товарами и слугами. Выдавать им хлеб и сено из казны, дабы не озлобились.

Задержать всех гонцов и гостей изо всех стран.

В случае невыполнения, государева кара суровая».

Архангельск.

В большом припортовом трактире с видом на порт за столом сидели трое: некрасивый изящный мальчик и двое крепких, хорошо одетых мужчин.

Крепость их была разная. Один был здоров от природы, весь квадратный, он был из тех, кто кулаком дверь прошибает. Другой был крепок такой крепостью, какая бывает от постоянных тренировок и верховой езды.

В такой же пропорции была разной и их одежда. У одного она была крепкая, простая и добротная, но какая-то вся кондовая. У другого тоже простая, но ладная и даже несколько щегольская.

Рядом, почти вплотную, за отдельным столиком сидел цыганистого вида чернобородый ловкий мужик.

– Здесь, мой дорогой Уар, – сказал первый мужчина мальчику, – мы распрощаемся с Жуком и Юрием Власьичем и двинемся дальше вдвоем.

– Рано со мной прощаешься, барин, – сказал из-за своего стола Жук. – Я с вами поеду.

– Как так? – удивился Симеон. – У нас бумаги только на двоих выправлены.

– Не твоя печаль, доктор, – ответил Жук. – Мне эти бумаги не очень-то нужны. На корабле встретимся.

Они закончили есть, расплатились и вышли в порт.

Мальчик жадными глазами смотрел вокруг на корабли, лодки, штабеля бочек, ящиков, горы перевязанных пачек пеньки и другую припортовую обыденность.

Рядом, прямо перед ними, шла погрузка корабля из Любека.

– Видишь, – сказал Симеон. – Этот корабль под знаком Ганзейского союза.

– Что это за союз?

– Союз портовых городов: Бремен, Гамбург, Росток, Любек и еще восемь городов. У них свои, внегосударственные отношения. Одинаковые условия торговли – пошлины, взаиморасчеты.

В это время два матроса в серо-синих матросках и круглых шапочках закатывали на судно бочки с чем-то тяжелым. Видно было, как скрипят и прогибаются сходни.

Учитель объяснял дальше. Юрий Копнин иногда вставлял свои комментарии.

– Сюда к нам… к вам в Архангельск везут полотна, сукна, сафьян, шелк, жемчуг, пряности, медь, олово, свинец, вино, бумагу.

– Селитру, порох, серу, – добавил Копнин, – клинки, пищали, пистолеты.

– Верно. Только эти товары по большей части запрещены к ввозу как военные, – сказал доктор. – Их доставляют тайно. Везут или от дружественных стран, или от наших врагов.

– А что вывозят? – спросил мальчик.

– Меха, сало, воск, кожи, рыбью кость, лосиные и моржовые шкуры.

Вдруг у одного из матросов, грузящих корабль, бочка выскользнула из рук, развернулась на сто восемьдесят градусов и, минуя другого матроса, покатилась вниз.

Удар! Бочка развалилась, и содержимое медленно стало выпадать на землю.

Приказчик, наблюдавший за погрузкой, бешено заорал. Его возмущению не было предела. Странным было только то, что он кричал не на матросов, а на бочку.

– Что это за язык? – спросил мальчик.

– Портовая смесь, – отвечал Копнин.

– А что он кричит?

– Он кричит, что в бочке камни. Что купец, свинья, обманул его.

Погрузка прекратилась. Послали за портовым приставом.

Доктор Симеон подошел к приказчику для разговора. Приказчик, только что багровый от крика, повернулся к учителю и неожиданно спокойно стал объяснять на смеси английского, немецкого и польского.

Юрий Копнин свободно переводил:

– Он говорит, что никто не хочет торговать с этой страной. Он привез сюда запрещенный товар: порох, селитру, олово, мечи. И все ради воска. Его товар могли конфисковать, но ему нужен воск, и он рискнул. А русские купцы подкладывают в бочки камни для веса. И это уже в который раз.

Купец, видно, почувствовал в собеседниках европейцев или, по крайней мере, образованных людей, которых давно не видел. И он изливал им душу.

– Он говорит, что в девяносто пятом году ганзейские купцы уже писали письмо царю о том, что в бочки с салом подкладывают камни. Двух купцов тогда по приказу царя запороли насмерть. И вот опять.

– Так он прав, – сказал Уар-Дмитрий. – С нами так вовсе торговать перестанут. Странно вообще, почему торгуют. Спроси у него, – попросил мальчик Копнина.

Копнин перевел вопрос, и купец объяснил:

– Когда многие купцы перестают сюда ездить, русские снижают цены. Снижают донельзя. Становится выгодно скупать у них все по дешевке. Рискованно, но выгодно. Вот он и не удержался.

– Я знаю, как проверять бочки, – сказал мальчик. – Надо одну проверить как следует и сделать образцовой гирей. Все тяжелые бочки забраковывать.

Гость задумался и ответил:

– В принципе можно. Но сами бочки бывают разные. Бывает, что времени в обрез. Команда набрана на срок, погода портится. Тут не до разновесов. Честное слово купца – самая выгодная валюта во всем мире. И всюду принятая.

Симеон поблагодарил купца, пожелал ему счастья в деле с русскими и сказал мальчику:

– Вот ты и получил урок российской государственности. Очень важный урок.

– А что будет дальше? – спросил мальчик.

– Явится пристав, будут искать купца. Пороть, штрафовать…

– Если он с приставом не заодно, – хмуро сыронизировал Жук.

Все получилось не так. Прискакал вестовой. Началась тревожная суета. Всадник с чернополосным флагом скакал от корабля к кораблю с криком:

– Отчаливай! Отчаливай! Тревога! Тревога! Порт закрывается!

Судовладельцы не спорили. Быстро дозагружались, поднимали паруса и сбрасывали сходни. Весь порт, как по команде, во всех точках пришел в движение.

– Что случилось? – тревожно спросил мальчик.

– Я думаю, карантин, – ответил доктор. – Либо холера, либо чума, либо что другое такое же.

– Ерунда, – хмуро произнес Копнин. – Не карантин и не чума. Хуже: государь скончался. Границу закрывают.

– Стало быть, едем назад, – еще более хмуро сказал на это Жук.

Многие дни Москва не ведала, что будет дальше.

Многие дни правление страной велось именем царицы Ирины.

Потом именем царицы-инокини Александры. Потому что царица в постриге получила имя Александры.