ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЧЕТЫРЕХ ДЕРВИШЕЙ - народное

— Отнесите этого несчастного в сторонку.

Когда мы пошевелили тебя, ты застонал и проявил признаки жизни. Девушка поняла, что ты жив, и велела нам двоим поскорее переправить тебя через реку, доставить к твоим товарищам. «За это вас отблагодарят»,— сказала она. Девушка вынула несколько ашрафи — золотых монет — и дала нам для твоего лечения.

Я сказал:

— Пусть будут те деньги для вас праведными!

Тут юношу вывели из клетки и поставили поодаль от девушки. Вдруг это небесное светило вскочила со своего места, выхватила нож и направилась к юноше, гневливая, как гроза, чтобы убить его. Когда она подошла к нему, отбросила нож, кинулась к возлюбленному и склонилась к его ногам. И тут она произнесла эти бейты:

Приди, виночерпий, открой свои фляги,— сгораем,

Поскольку мы пламя, то жаждая влаги, сгораем.

Во тьме своей ночи не видели утра сближенья,

В дремотном кошмаре без капли отваги сгораем.

Я готова для тебя на все,— говорила она,— и причиной этого вероломства является то, что мне хотелось еще раз увидеть тебя и этим доставить тебе хоть маленькую радость. Сказав это, девушка потеряла сознание.

Это больно задело самолюбие шаха. Он велел отнести девушку в сторону, а везирю сказал с упреком:

— Вот значит какова была твоя цель: ты хотел, чтобы я воочию увидел эту ветреницу в таком состоянии. А теперь отруби голову юноше, ибо нет у меня сил дольше видеть его и слышать о нем!

Везирь испугался падишахского гнева и кинулся к юноше, чтобы убить его. Только он взмахнул мечом, как из-за деревьев вылетела стрела и насквозь пронзила его грудь. Везирь вскрикнул и упал наземь. Поднялся шум. Падишах, опасаясь за свою жизнь, поспешил в свой дворец. Послышались крики: «Хватай! Лови!» От страха я опять потерял сознание.

Когда я пришел в себя, то оказался в комнате европейского хирурга. Он перевязывал мне рану.

О юноша! Так как мой жизненный путь еще не был завершен, рана моя зажила. Но изо дня в день усиливалась моя душевная боль. Я еще не совсем выздоровел и был слаб, но товарищи мои решили тронуться в путь. Они вынесли меня на улицу. Мне стало ясно, что не суждена мне близость с тон единственной жемчужиной, но мысль о ней была дорога моему сердцу... Дело дошло до того, что я никого не хотел видеть, и был безразличен ко всем мирским делам.

Извелся я в тоске по тоненькому стану

И этих томных глаз отравному дурману.

Желаемый нектар из уст не получил,

В отчаяньи теперь зализываю рану.

Тебя я и вблизи безропотно любил,

И в тайном далеке любить не перестану.

Отправляясь в путешествие, мы должны были пройти мимо тех мест, и я сказал себе:

Так как нет надежды на сближение с возлюбленной,

Лучше отдалиться от людей всего мира.

Поэтому я остановился здесь, собрал со всего света известных строителей, камнетесов, рисовальщиков и, потратив значительную сумму, построил храм, изваял эту статую. Оставшееся свое достояние и наличные деньги я разделил между наследниками. Оставил себе лишь тысячу туманов и отдал их своему верному и преданному слуге, который спас меня. На это золото он ведет торговлю и ежегодно доставляет мне достаточный запас питания. И с того времени я живу в этом горном уголке, любуюсь изображением той красавицы и тем утешаю себя:

Когда теснят несбыточные муки,

К подолу грез протягиваешь руки.

Дервиши! Когда я услышал о красоте и изяществе, совершенстве и прекрасном нраве, величии и знатности той солнце-ликой, я вдруг почувствовал волнение и заинтересованность. Я поднялся с места, поцеловал руку этого человека, полного скорби и боли, и сказал:

— О, почтенный! Откажись от воздержания на пути дружбы, доброты и сострадания. Я сейчас потерял и веру, и сердце.

Угнетает любви безответное бремя,

Я от страсти киплю и унижен все время.

Старец удивился моему возбужденному состоянию и сказал:

У любви величавы и грозны права,

Ведь за хвост ты, играя, не дергаешь льва!

Я сказал ему:

— О старец, клянусь любовью, что на этом пути я не пожалею головы своей. Пока не достигну желаемого — не успокоюсь. Или я добьюсь возлюбленной, или душа из меня вон! — Я так упрашивал и умолял его, что вызвал-таки в нем сочувствие. После долгих увещеваний и наставлений о путях, дорогах и правилах путешествия ой преподал мне уроки любовных обхождений, благословил меня и дал горсть серебряных и золотых монет. Я поменял одежду, попрощался как полагается и в расстроенных чувствах, с опечаленным сердцем спустился с той горы в долину. День и ночь, плача и сгорая от тоски, я носился по степям, нигде не находя успокоения. Повидал очень много необычного, удивительного и, преодолев множество трудностей и пережив мучения, наконец добрался до тех мест. Волосы мои отросли до пояса, сам ослабел и обессилил. Некоторое время, словно одержимый, я искал по всем уголкам и направлениям ту красавицу. Нигде я не встретил даже дуновения великодушия или запаха сочувствия. Целый год я искал счастья свидания с ней и превратился в предмет детских насмешек в тех местах. В конце концов такая жизнь мне надоела и я был готов умереть. В одну из ночей, наплакавшись вволю, я уснул. Когда настало утро, я выбрался из своего укрытия в развалинах и с обезумевшим сердцем побежал к базару. Когда добежал до перекрестка, увидел, как, падая и поднимаясь, разбегается народ: забираются на крыши домов, на любую возвышенность. Вмиг базар опустел. И вот появился величественный юноша, сильный, как барс, львоподобный, с сияющим, подобно солнцу ликом, с налитыми, словно чаши, кровью глазами, с волосами, свисающими, как ивовые ветви, в кожаной куртке, перепоясанной инкрустированным поясом, с цепью, замотанной вокруг головы, с булатным мечом на боку и со щитом за спиной, с пеной ярости на губах. Он был, словно несущий бедствие клокочущий и бурлящий поток. За ним шли два блистательных' четырнадцатилетних раба, с ног до головы усыпанные жемчугами и драгоценностями. Они несли на плечах погребальные носилки. Когда они дошли до перекрестка, по знаку юноши опустили носилки на «землю. Юноша подошел к носилкам, опустился на колени и стал кричать, а затем голосом, раздирающим сердце и терзающим слух, произнес этот бейт:

Бессонны небеса, низринутые ниц,

Кровь застит мне глаза, срывается с ресниц.

Затем, словно весеннее облако, стал проливать слезы и так причитал, что среди людей поднялось смятение и многие из них от его опаляющего душу голоса попадали без чувств. Народ заволновался. Юноша плакал и причитал, а потом вскочил с места и трижды, хлопая в ладони, обошел вокруг табута — погребальных носилок — и затем опять двинулся вперед. Рабы подняли носилки и тоже пошли за ним. Дервиши!

Любовь скорей потянется к тому,

кто близок болью сердцу моему.

Светильник, чей фитиль уже дымится,

скорей других ответно загорится.

Увидев все это и услышав его слова, я вдруг почувствовал, что, как сумасшедший, теряю самообладание. После длительного волнения и смятения я наконец был способен размышлять: «Эти заботы, что свалились на меня, вполне закономерны и нет другого средства их устранить кроме как доброй помощи друга. Сколько ты скитался, прислуживал и унижался, так не лучше ли постучаться в двери безумия и уцепиться за подол этой благородной жемчужины!.. Возможно, именно этим путем сумеречная печаль обратится в утреннюю радость и сыщется ключ к этой запертой двери».

С этими мыслями я последовал за тем юношей.

Люди, заметив, что я пошел за ним, схватили меня, бедолагу, за ворот и стали говорить:

— Ты, неразумный чужестранец! Тебе что, жизнь надоела и душа просится вон из тела?!

Я же, прикинувшись безумным, не слушал их слов. И тут появился повидавший жизнь человек и сказал:

— Друзья, как говорится: «Безумец рад, когда видит еще одного безумца». Поэтому не трогайте этого несчастного, не терзайте его сердце ногтями наставлений и предоставьте его самому себе.

Люди поняли, что я не послушаюсь их запретов и оставили меня в покое. Я же поспешил за юношей. Народ разбегался перед ним, а я следовал за ним. Каждый, кто видел меня в таком состоянии, прикусывал палец в сожалении. Юноша продолжал идти. Он слышал разговоры вокруг, но шел, не оглядываясь. Наконец он дошел до огромного дома и вошел в него. Я, пораженный, остался стоять на улице. Через некоторое время мальчик-слуга открыл дверь и предложил мне войти. Когда я вошел, увидел прекрасный сад и величественное здание. Я вошел в дом и увидел того отчаянного юношу восседавшим на почетном месте. На возвышении стоял табут, в ногах которого горела стеариновая свеча. Юноша, опустив голову, сидел в глубокой задумчивости. В руках он держал шестиглавую палицу. Как только я вступил в дом, я прочел молитву и поприветствовал его. Он, разгневанный, встал с места и сказал: