1968 - Патрик Рамбо

— Ну и рожа! — сказал он.

— Знал бы заранее, захватил бы с собой бритву.

— Заранее? Ты что, спятила? Сейчас надо импровизировать, жить сегодняшним днем!

— У меня есть маленький эпилятор для ног, вон в том ящичке…

Она повесила халат и нырнула в теплую воду, а Порталье в это время вертел двумя пальцами игрушечный бритвенный станок:

— А поменьше ничего нет? Такое ощущение, что я уже видел эту сцену у Хичкока[51]. Убегая от преследования, Кэри Грант бреется в туалете на вокзале… Фильм «Смерть гонится по пятам»…

— А за нами жизнь гонится по пятам. Чем хвастаться своими познаниями, ныряй лучше ко мне, товарищ!

И она принялась брызгать на него обеими руками.

Маршрут большой всеобщей демонстрации был известен, о нем объявили заранее, так что на всем пути, от северных кварталов до Данфера, на тротуарах и в окнах толпились любопытные и сочувствующие. В 15:30 рабочие профсоюзы вышли с площади Республики, студенты — с Восточного вокзала, на Севастопольском бульваре все несколько сот тысяч человек слились в единый поток. Университетские любители и профессионалы из партийных организаций все еще не особенно доверяли друг другу. Полиции нигде не было видно. «За полицию у нас Всеобщая конфедерация труда», — сказал кто-то из студентов. «Эти юные буржуа нам не указ», — говорили профсоюзные активисты, но им пришлось уступить, допустив в огромную процессию черные флаги.

На бульваре Сен-Мишель шумная толпа переминалась с ноги на ногу в ожидании, когда появятся первые ряды демонстрантов. А тем временем две женщины с Правого берега снизошли до того, чтобы пробраться в Латинский квартал, которого они немного побаивались. Одна из них, Соланж Порталье, супруга знаменитого хирурга и мать Ролана, от отчаяния готова была кусать себе ногти, не будь они такими длинными и накрашенными. Она надела жемчужно-серый костюм и черные чулки с вышивкой. Несмотря на макияж, она была бледна. Вторая, Моника Жюрио, сопровождала подругу, радуясь, что у нее нет детей в том возрасте, когда поджигают машины. Она была на несколько лет моложе подруги и, чтобы подчеркнуть это, по-спортивному накинула свитер на плечи, перевязав рукава узлом. Солнечные очки, поднятые на манер обруча, не позволяли ее курчавым каштановым волосам спадать на лоб. Соланж молила бога о том, чтобы хоть увидеть сына, чтобы он был здоров… Но что за безумная толпа! Чтобы не слишком выделяться, хотя кругом было много таких же прохожих» дамы подали пятифранковую купюру грязному, как чушка, лжестуденту, который размахивал консервной банкой, повторяя как заведенный: «Сбор в пользу жертв репрессий… Сбор в пользу жертв репрессий…» А рядом седовласый господин, на вид такой приличный, занимался, по мнению дам, совершенно недостойными вещами. Он рассказывал молодым людям:

— Полиция впервые применила высокотоксичный газ, похожий на тот, какой американцы используют против вьетнамцев и негров.

— Префектура это отрицает, — сказал другой господин в рубашке и джемпере.

— Само собой, но были взяты пробы. Этот газ с высоким содержанием перхлората аммония долго не выветривался из закрытых помещений, из квартир, из полицейских фургонов. Он действует на печень, на почки, а при высокой концентрации становится смертельным…

— Вот они! — закричал мальчик, оседлавший ветку платана.

С дальнего конца бульвара Сен-Мишель доносился гул, он приближался и нарастал с невиданной силой. Слышались песни и лозунги, но слов было не разобрать. Людской поток двигался к пересечению с бульваром Сен-Жермен, послышалось: «Де Голля в богадельню!», «Десять лет — этого хватит!» Соланж Порталье достала из сумочки театральный бинокль, надеясь среди тысячи лиц высмотреть сына. «Я уверена, он участвует в демонстрации, — сказала она своей подруге мадам Жюрио, — я просто уверена…» Впереди шествия шла, улыбаясь, сияющая одиннадцатилетняя девочка с конским хвостом и в корсаже в клеточку. За ней в первом ряду, под транспарантом «Солидарность студентов, преподавателей и трудящихся» и перед восемнадцатью красными флагами все узнали идущих бок о бок Гесмара, Соважо и Кон-Бендита, которые всего за пару дней стали настоящими символами студенческого движения. С балконов, с деревьев, с крыш, из толпы зевак неслись овации. Все ощутили необыкновенную мощь этого многолюдного шествия.

— Посмотри-ка на этого высокого парня в белой водолазке, просто красавец! — сказала мадам Жюрио мадам Порталье.

— Моника, что ты такое говоришь…

Но она все-таки навела бинокль на лидера Студенческого союза.

— Да, недурен…

Когда первые ряды прошли мимо обеих женщин, фальшиво горланя «Интернационал», толпа зевак, которая ринулась вперед, смешиваясь с демонстрантами, увлекла мадам Порталье и мадам Жюрио за собой. Двести или триста метров дамы прошли вместе со всеми. Моника Жюрио очень разволновалась, но старалась не подавать виду. Догадливая мадам Порталье, которую толпа все плотнее прижимала к подруге, спросила:

— Что с тобой? У тебя щеки горят!

— Ужасная жара…

— Берлин! Рим! Варшава! Париж! — кричали подростки, размахивая транспарантом.

«Лицеисты XVI округа за демократическую реформу образования». Появились люди с надетыми на них плакатами: «13 мая 1958 — 13 мая 1968, с юбилеем, генерал!» Они хором пели: «Десять лет — и хватит!» Еще через шесть рядов шагали лидеры профсоюзов под огромной надписью красными буквами на желтом фоне «Всеобщая конфедерация труда». Недавно избранный председателем Жорж Сеги, потный, с одутловатым, багрово-красным лицом и в дорогом шерстяном костюме с безупречно отглаженными складками на брюках, шел в сопровождении верных помощников, которые уже знали, что всеобщая забастовка не встретила особой поддержки. За ними шла более скромная Демократическая федерация труда с неброским плакатом «За общее дело». Дальше — коммунисты, генеральный секретарь Вальдек-Роше вытирал блестящую лысину. Еще два месяца назад он был абсолютно уверен, что до начала сентября не случится ничего экстраординарного. Рядом с ним шли встрепанный Ролан Леруа и вечно недовольный Марше. За ними было видно депутатов от Федерации левых сил: Франсуа Миттерана[52] с вопросительной миной, Шарля Эрню с его неизменной узкой короткой бородкой от виска до виска, Ги Молле[53]. Мендес Франс держался среди молодежи, подальше от аппаратчиков. Были там и преподаватели, и ученые из Национального совета научных исследований, и актеры…

Когда зазвонили колокола Сорбонны, мадам Порталье и мадам Жюрио удалось наконец выбраться из толпы. Прежде чем ринуться прочь мимо зданий на улице Вожирар в сторону, противоположную движению демонстрации, они успели разглядеть на куполе студентов, развернувших вперемежку красные и черные флаги. Слишком утомленные, дамы не стали ждать продолжения событий. Группы людей в касках вышли из здания университета и попытались присоединиться к шествию, неся куклу, изображавшую повешенного жандарма. Их не пропустили крепкие парни из службы охраны порядка Всеобщей конфедерации труда с красными лентами в петлицах:

— Это вам не карнавальное шествие!

— Коммунисты, приспешники Москвы!

За этим происшествием наблюдали Порталье и Теодора, затерявшиеся в медленно движущейся, но полной решимости толпе. Они расстались с Марко и Родриго, которые вместе с демонстрантами направились дальше к Лион де Бельфор, а сами выбрались из потока, расталкивая всех плечами. Пора было идти в Сорбонну.

— Может, найду свой мопед, — без особой надежды сказала Тео.

— Было бы странно, если его никто не спер…

— Вот, он стоял здесь…

— Ладно, другой найдем.

Плакат на фасаде оповещал прохожих: «Университет открыт для всех: и для студентов, и для трудящихся». Сотни демонстрантов бродили по главной университетской площади, не веря, что их туда пропустили. У подножия лестницы, ведущей в часовню, музыкант в очках и с трубкой в зубах барабанил джаз на пианино. У Виктора Гюго, меланхолически взиравшего со своего постамента, на шее был повязан красный галстук, который очень его молодил. Порталье и Тео держались за руки, радуясь, что оказались наконец в Сорбонне, до которой из Нантера было так далеко. Они зашли в гости, но чувствовали себя так, словно вступают во владение желанной обителью. Все свободное пространство покрывали граффити, нанесенные краской из баллончиков, и нарисованные фломастером плакаты в стиле дацзыбао[54]. Призывы уже не имели ничего общего с узкополитическими требованиями: «Будьте реалистами, требуйте невозможного!», «Наслаждайтесь без преград!» В облицованном плиткой вестибюле у одной из мраморных нимф рука была перевязана бинтом, а на лбу наклеен лейкопластырь. Друзья просунули нос в дверь переполненной гудящей аудитории. Там требовали отставки полицейского префекта и министра внутренних дел. В галереях, на перекрестках коридоров и залов спонтанно возникали беспорядочные собрания, где студенты оживленно обсуждали все на свете, горячо споря и перебивая друг друга: