Приватная жизнь профессора механики - Нурбей Гулиа

Я, гордый тем, что меня будет слушать весь класс вместо преподавателя, взахлёб рассказывал весь урок про царя 'Деметре-самопожертвователя', который несколько лет затратил на поезку в Орду, только для того, чтобы ему там отрубили голову, а Грузию - не трогали. Или про князя Дадиани, который, когда поймали его соучастников по заговору, раздели их и приковали к скале под палящим солнцем, пришёл на место казни сам, разделся и лёг рядом, хотя его никто не обвинял. В результате - отпустили всех! Но не учёл всего этого тов. Шуандер, когда я, уже в одиннадцатом классе, выучив Конституцию СССР наизусть (для меня это было тогда пустяком), пришёл к нему пересдавать тройку. Коварный 'наймит' школьного руководства и родительского совета спросил меня про право гражданина СССР на свободное перемещение по стране. Я и объяснил ему, что гражданин СССР может перемещаться по стране, выбирая себе место для жизни и работы по своему усмотрению.

- Значит, любой колхозник из Марнеули (село близ Тбилиси) может приехать в Тбилиси или в Москву, жить там и получить работу?

Я прекрасно понимал, что его никто не отпустит из колхоза и не пустит в Тбилиси, а тем более в Москву, но не знал, что и говорить.

- Вот ты и не знаешь вопроса! Как и любой гражданин СССР, колхозник из Марнеули, по конституции СССР имеет право приехать жить и работать как в Тбилиси, так и в Москву! - дидактически заключил Шуандер, бесстыдно глядя на меня широко раскрытыми честными глазами. Хорошо ещё, что двойку не поставил!

Но, нет худа без добра. Когда я, окончив школу, поступал в Грузинский Политехнический институт, то попал, как это и было положено, на собеседование к проректору института, патриоту Грузии по фамилии Сехниашвили. Тот развернул мой аттестат зрелости, и широкая улыбка расплылась на его лице.

- Что, ты чем-то не согласен с Конституцией СССР? - ласково спросил он меня, - а то все пятёрки и только по Конституции - тройка! В ответ я только потупился, глупо улыбаясь.

- Ничего, - сказал проректор, - мы тебя здесь научим понимать нашу Конституцию, - он сделал ударение на слове 'нашу', и поставил галочку около моей фамилии в списке. Я сдал все пять вступительных экзаменов на высший балл. Я действительно хорошо готовился к экзаменам. И я поступил. А туда же без экзаменов пытались поступить золотые медалисты с моего же класса, отлично понимающие Конституцию СССР, но не прошли. Не выдержали собеседования с проректором. Вот она - относительность добра, зла и справедливости, работающая даже на Кавказе!

Но до одиннадцатого класса ещё надо было дожить, а пока я только переходил в шестой класс. Так вот, кроме 'Мужчины и женщины' и 'Физиономики и хиромантии' Эжена Ледо, я читал Гёте, Вольтера, Тургенева, Чехова, Гаршина, Леонида Андреева, Горького ('Детство', 'Мои университеты'), а также Диккенса (мне так близок был его Дэвид Копперфильд!), 'Дон-Кихота' Сервантеса (который так понравился мне, что я нашёл и изучил подробную биографию самого Сервантеса - она очень необычна!), 'Гаргантюа и Понтагрюэля' Рабле, Джорджа Филдинга, Жорж Санд, Эдгара По, Конан Дойла, Киплинга, Фейхтвангера и многое другое, что просто обязан был читать школьник. Особое место занимали в моих книгах сказки - братьев Гримм, Гауфа, Перро, арабские сказки, в том числе 'Тысяча и одна ночь', грузинские и абхазские сказки, сказки народов мира, 'Мифы классической древности'. Не говоря уже о русских народных сказках в каком-то удивительном издании, где была 'непечатная' лексика. Вот эти-то книги, а не 'Как закалялась сталь', определили моё мировоззрение, достаточно несовременное, но проверенное веками.

Что касается физического самоусовершенствования, то я и его не забывал. Дома у нас были старинные весы, а к ним разновески - гири, от пятидесяти грамм до одного пуда, целый набор. И я регулярно тренировался с ними по найденным мной старинным методикам. Кроме того, я раздобыл и повесил на веранде кольца, а в дверной проём просовывал сменный турник. Подтягивался я раз по 50, даже на одной руке - по два раза; это уже к 13-14 годам. И вот такого-то богатыря били и оскорбляли одноклассники!

Не забывал я и сексуальное совершенствование. Мне как-то попалась рукописная книга ('самиздат') - перевод, якобы с индийского, о развитии мужского 'хвостика'. Например, там было написано, как удлинить этот 'хвостик' до любого, приемлемого для жизненных ситуаций, размера. Нужно было взять бамбуковую палку соответствующей толщины и длины, расщепить её вдоль на две половинки, надеть на 'хвостик', предварительно растянув его, и скрепить в таком состоянии шнурком. Так нужно было держать, не снимая около месяца, потом, когда плоть вытягивалась, брать новую палку - подлиннее, и т.д. Написано было, что вытянуть 'хвостик' можно было до полуметра. А потом, когда длины хватало, надо было придать 'хвостику' диаметра и силы. Для этого, оказывается, использовались камни различной тяжести (вот где пригодились разновески!), которые надо было привязать к 'хвостику', и усилием воли поднимать их. По мере развития силы и диаметра, вес камня увеличивался.

Удивительные люди - индусы! Культ секса у них такой, как у нас сейчас культ денег! Но деньги - это, в общем то, бумажки, игра, а 'хвостик' в полметра длиной и с шампанскую бутылку диаметром - это вещь! Но такие габариты показались мне излишними и неудобными для практической жизни, а вот рекомендованные максимальные в доверительной книге 'Мужчина и женщина' (специально не называю их, прочтите и сами увидите!), подошли бы! Дефицитный бамбук, конечно, был заменён картонной трубкой, неудобные камни - разновесками, и индийская методика себя полностью оправдала!

В довершении самоподготовки я достал брошюрку 'Самоучитель по борьбе 'Самбо', и как следует проштудировал её. Так как партнёров у меня не было, удалось выучить только самые примитивные приёмы: мои любимые 'удушающие' захваты, захваты рук с последующим их 'выламыванием', а также подножки и удары ногами. Эти несколько приёмов я выучил до автоматизма, тренируясь на деревянных палках и свёрнутых трубой матрацах.

Я был готов к труду (в том числе и сексуальному!) и обороне (от злых одноклассников!). Для этой же цели я, вслушиваясь в разговоры людей, тех же одноклассников, запомнил и выписал самые неординарные ругательства, составив неожиданные комбинации из них, как на русском, так и на армянском языках. Периодически повторяя их, я был готов 'обложить' самой грязной бранью достойную кандидатуру.

И в довершении всего я начал ходить в зал штанги, и помогла мне в этом : соседка Рива. Наша Рива, по отчеству Ароновна, к тому времени преобразилась в солидную даму-билетёра из Филармонии, и стала называть себя Риммой Арониевной, грузинкой по национальности. Благо, фамилии грузинских евреев отличит от подлинно грузинских только специалист. Она очень удачно вышла замуж за бывшего боксёра Бреста Файвеля Боруховича, который стал Фёдором Борисовичем. Я, с его подачи, называл его 'дядя Федул' - так более по-русски,- шутил он.

Он был репрессирован за антисоветскую деятельность - поговаривал с друзьями, что неплохо было бы переехать в Израиль, который с подачи Сталина организовали в 1948 году. Друзья, конечно же, заложили Федула, и сидел он до 1953 года, когда по Бериевской амнистии весной его отпустили. Квартиру в Москве он потерял, ему предложили несколько городов на выбор, и он выбрал Тбилиси, где еврейская община сразу же нашла ему невесту - нашу Риву. Всё произошло очень быстро, и у нас появился сосед - муж Ривы.

Мастер спорта, бывший чемпион СССР в легчайшем весе, ученик знаменитого Градополова, дядя Федул был очень интеллигентным и грамотным человеком. Мы быстро подружились с ним, и он подучил меня кое-каким приёмам из бокса. Дядя Федул стал воспитывать Риву, создавать из неё Римму, как Пигмалион, но получалось не сразу. Вот пример. Дядя Федул ездил иногда в Баку и покупал там по-дешёвке у браконьеров икру. А в Тбилиси Рива её понемногу продавала, в основном, соседям. Однажды она уронила на пол эмалированный таз, наполненный икрой, и острые как стёклышки осколки эмали прилипли к икре. И Рива не нашла ничего умнее, как перемешать икру, чтобы осколки не были бы видны, и так продавать эту смертельную смесь соседям.

Но дядя Федул, узнав об этом, сразу же строжайше запретил производить какие бы то ни было операции с икрой, и решил осторожно и понемногу съесть её, причём вместе со мной.

- Нурик, иди икру кушать! - звал постоянно дядя Федул, и мы садились на два табурета друг против друга, ставили между собой на третий табурет злополучный таз, и чайными ложечками, медленно, тщательно обсасывая каждую икринку, поедали 'смертельный' деликатес. При этом мы внимательно смотрели в глаза друг другу.

- Попался мне осколок, попался! - радостно произносил время от времени кто-нибудь из нас, вынимая изо рта эмалевый 'кинжальчик'. Не помню уже, доели ли мы этот таз до конца или нет, но икру, на сей раз, я окончательно возненавидел.