Эффективный Черчилль - Дмитрий Медведев

На этот раз Черчилль отреагировал на удивление спокойно.

— Элиот Рузвельт написал глупую книгу, — сказал он своему врачу, лорду Морану, во время работы над одной из своих картин. — Он атаковал меня.

Сделав несколько мазков кистью, политик добавил:

— Меня не волнует, что он говорит. Элиот не из тех, кто стоит со мной на одном уровне.

По словам Морана, «взгляд Уинстона был прикован к холсту, его голос звучал отрешенно. Такое ощущение, что он больше думал о картине, чем об Элиоте Рузвельте. В этом весь Уинстон — великодушный, благородный, не желающий раздражаться из-за мелких политических дрязг»[81].

Тем не менее Черчиллю было над чем задуматься. Как верно заметил профессор Кембриджского университета Дэвид Рейнольдс, все эти публикации «не оставили Уинстону никаких сомнений в том, что будет ждать его репутацию в „истории“, если только он сам не станет одним из историков»[82].

ВОСПОМИНАНИЯ СОВРЕМЕННИКОВ:

— Элиот Рузвельт написал глупую книгу, — сказал Черчилль своему врачу, лорду Морану, во время работы над одной из своих картин. — Он атаковал меня.

… — Меня не волнует, что он говорит. Элиот не из тех, кто стоит со мной на одном уровне.

По словам Морана, «взгляд Уинстона был прикован к холсту, его голос звучал отрешенно.

В этом весь Уинстон — великодушный, благородный, не желающий раздражаться из-за мелких политических дрязг».

С изданием мемуаров Черчилль получил бы возможность легализовать свое отношение ко многим недавним событиям. Более того, не трудно было предположить, что ни один историк, собирающийся писать о Второй мировой войне, не обойдет этот труд. Как и не обойдет вниманием точку зрения британского премьера. И уж если не поверит в нее окончательно, то по крайней мере примет к сведению.

Черчилль все это великолепно понимал и раньше. Первые мысли о новом литературном проекте появились у него задолго до окончания боевых действий. Вот, например, что записал личный секретарь британского премьер-министра Джон Колвилл в своем дневнике в декабре 1940 года:

«После войны Уинстон удалится в Чартвелл писать книгу об этой войне, книгу, которая уже, глава за главой, постепенно выстраивается в его голове. Этот момент как раз для Уинстона — он не собирается продолжать свою карьеру в период послевоенного восстановления»[83].

В ноябре 1941 года Черчилль беседовал с лордом Камроузом. В письме к своему сыну Сеймуру Камроуз оставил об этой встрече следующее воспоминание:

«Я заговорил с ним о его положении после войны. Уинстон ответил, что на сегодняшний момент он собирается уйти в отставку, как только „мы завернем за угол“. Под этим он, безусловно, понимает победу. Хотя Уинстон и не сказал об этом открыто, я уверен, что он также подумывает и об улучшении финансового положения своей семьи. А сделать это он сможет только, если начнет писать»[84].

О публикации новой книги, автором которой будет Уинстон Черчилль, подумывали и крупнейшие издательства. Не прошло и четырех недель, как вермахт вторгся в Польшу, а издававший «Мировой кризис» Торнтон Баттервортс уже связался с главой Адмиралтейства:

«Хотя мы находимся только в самом начале войны, придет время, когда авторы смогут отложить оружие и снова взять в руки ручки для описания этого конфликта»[85].

Баттервортс надеялся, что публикацию второго «Мирового кризиса» Черчилль доверит именно ему. Но тот ответил сухим посланием, не сулящим больших надежд.

Летом 1940 года британский премьер получил новое заманчивое предложение от лорда Саутсвуда из «Odhams Press» — 40 тысяч фунтов за четыре тома о Второй мировой войне. Черчилль ответил: «Пока у меня нет возможности заниматься этим делом»[86].

Весной 1941 года поступило новое предложение, на этот раз на 75 тысяч фунтов. Однако, несмотря на почти двукратное увеличение суммы, издатели получили от секретаря Черчилля Кэтлин Хилл стандартный ответ, что о публикации мемуаров не может быть и речи, пока он занимает пост премьер-министра.

После капитуляции Германии, парламентских выборов в Великобритании и отставки Черчилля предложения от воротил книжного бизнеса хлынули нескончаемым потоком.

Принимая во внимание все эти факты, публикация послевоенных мемуаров представляла собой серьезное искушение. Но Черчилль не торопился браться за новое литературное предприятие. В конце июля 1945 года он сказал секретарю кабинета сэру Эдварду Бриджесу:

«Я не уверен, буду ли вообще писать мемуары об этой войне. Я склоняюсь к тому, чтобы написать, но эта работа займет, как минимум, года четыре, а может быть, даже и пять»[87].

В следующем месяце в беседе с лордом Камроузом Черчилль заметил, что «в настоящий момент он решил не публиковать военные воспоминания при жизни»[88]. Эту же мысль политик повторил в конце августа, определив возможную дату выхода мемуаров: через десять лет после своей смерти.

Что же останавливало Черчилля? Просто во второй половине 1945 года он еще так и не решил, что ему делать с теми «угрозами» (в терминологии SWOT-модели), которые таил в себе новый проект.

В соответствии с налоговым законодательством того времени, вступив 3 сентября 1939 года в должность первого лорда Адмиралтейства, Черчилль официально приостановил свою «профессиональную деятельность» писателя. В случае нарушения данного обязательства каждое написанное им слово попадало под сложную систему налогообложения, заставляя отчислять в казну с каждого фунта 19 шиллингов и 6 пенсов[89], то есть 97,5 процента дохода.

Черчиллю приходилось пускаться на всевозможные хитрости, чтобы обойти эти драконовские меры. Например, когда в ноябре 1940 года он взялся за издание сборника своих речей, ему пришлось обратиться за помощью к своему сыну Рандольфу. Именно его имя будет стоять на обложке сборника, освобождая, таким образом, Черчилля-старшего от обвинений в возобновлении литературной деятельности. Последующие пять сборников речей, которые методично выходили ежегодно в период с 1942 по 1946 год, официально отбирались и редактировались журналистом «Sunday Dispatch» Чарльзом Идом.

Со сборниками речей все эти уловки еще могли сработать, но при публикации мемуаров были совершенно бесполезны. Да Черчилль и не обнадеживал себя на этот счет. Когда в августе 1945 года американские издательства предложат ему гонорар в 1 миллион долларов (250 тысяч фунтов), он с грустью заметит: