Пепел родного очага - Александр Никонов

– Гусейн-Али.

– Что ему надо? Случилось что-нибудь?

Хункарпаша повернулся на стуле всем телом и увидел, как по щекам жены ползут слезы. Наконец она ответила:

– Случилось, Паша. Амира ранили.

Хункарпаша вскочил со стула и забегал по комнате, не обращая внимания на боли в ноге.

– Так, так! Ах, стервец, обманул деда. А все успокаивал: «Это не опасно, это не опасно! Я только туда и обратно!» – передразнивал он. Потом вдруг остановился. – Ты хоть скажи, куда его ранило-то: опасно, нет?

– Я не знаю, он ничего не сказал. Сказал только, что он лежит в госпитале.

– И ты не спросила!

Хункарпаша устремился к телефону.

– Я сам позвоню, я сам все узнаю.

– Да нет их сейчас дома, они к нему поехали, в госпиталь.

– Тогда я сам поеду! Прямо сейчас! Где мои новые штаны?! – гремел он. – Вечно засунут куда-то, а потом не найдешь ничего! Бардак в доме!

Жена подошла к нему, еще колючему и разгоряченному, обняла и склонила голову на его плечо.

– Паша, ну куда ты поедешь! Ведь ночь на дворе. Давай подождем до утра, а? А утречком, рано-рано, и поедем.

Она услышала шумный вздох, словно усталый, старый паровоз выпускал последние пары, и почувствовала, как обмякли и задрожали его плечи.

Ночь они не спали. Хункарпаша то лежал, уткнувшись в подушку, то вставал и бродил по комнате, то и дело поглядывая в окно, словно торопя наступающий день. Он даже закурил на кухне трубку, чего с ним не бывало ни разу. Надия исподтишка следила за мужем, сжимая под подушкой в руке приготовленные на всякий случай таблетки и подремывая через каждые полчаса. Хункарпаша заснул перед самым рассветом, и жена долго не решалась его будить.

В Махачкалу, укутанную синим рассветом и белесыми туманами, ползущими с моря и из русел речушек, они въехали, когда еще не поднялось солнце. И только сейчас вспомнили, что не знают, в какой госпиталь ехать. Решили сначала заглянуть к сыну.

На звонок долго никто не отвечал. Они уже подумали, что несчастные родители с детьми дежурят у постели Амира, когда вдруг за дверями услышали стук и голос Гусейн-Али:

– Кто там?

– Это мы, сынок, – ответила мать.

Пока пили чай, Гусейн-Али рассказывал:

– Слава Аллаху, все обошлось, пуля попала в левую руку и не раздробила кость. Правда, крови много потерял. Говорит, что перевязывать было некогда, вырывались из окружения.

– Из какого окружения! – не вытерпел Хункарпаша. – Он же, стервец, сказал, что будет сопровождать какой-то груз.

Гусейн-Али долго молчал, боясь прервать отца и вызвать его гнев, потом продолжал:

– Я сам так думал. Ведь от него ничего не добьешься! Я только сегодня узнал, что милицейское начальство решило собственными силами провести операцию в Тандо. Они, наверное, думали, что придут в село, отнимут у ваххабитов оружие и этим все кончится! А их там встретили огнем из автоматов и пулеметов. Хорошо, что федералы пришли на выручку, а то бы… – Гусейн-Али удрученно махнул рукой и замолчал.

Жена Гусейн-Али постоянно плакала, промокая слезы носовым платком, а Надия, как могла, ее утешала:

– Хватит плакать, дочка. Все, слава Богу, обошлось. Он молодой, на нем все скоро заживет.

А хозяйка отвечала:

– Сколько раз отговаривали его, чтобы он не шел в эту проклятую милицию. Ведь он институт кончил, специальность у него хорошая, отец предлагал место на своем заводе. А он – ни в какую! Что за молодежь пошла, никак не хотят слушать старших, все норовят по-своему сделать.

Надия про себя улыбнулась. Молодежь, молодежь! А разве они сами не были молодыми, разве Хункарпаша не женился на ней наперекор своим родителям, разве сама мать Амира не уехала из своего села, чтобы опять же наперекор своим родителям поступить в институт! И так было во все времена, так есть и так будет. Надия не помнила кто, но кто-то из знакомых стариков, сказал, что до двадцати лет люди болеют болезнями отцов, до сорока излечивают их в себе, а после сорока стараются излечить их в других. Наверное, прав был этот старик. Но вслух Надия сказала совсем другое:

– А ты терпи, дочка. Такая уж нам, женщинам, выпала доля, что мы должны терпеть за себя, за детей, за внуков, за всех родных людей.

В госпиталь решили ехать все вместе. Перед отъездом Гусейн-Али, как ответственный руководитель крупного предприятия, по телефону долго кому-то втолковывал, что нужно сделать обязательно с самого утра, как провести планерку, а в конце сказал, что сегодня обязательно еще будет на заводе. Хункарпаша слушал, гордился сыном и усмехался поведению сына-хитреца: на завод он мог и не приехать, но его подчиненные целый день будут в рабочем напряжении, и, значит, на предприятии будет все крутиться и вертеться.

В госпитале их долго не пускали к Амиру. Даже влияние Гусейн-Али не помогло, который постоянно кому-то звонил по телефону, упрашивая пустить его к сыну. Он только чертыхнулся:

– Черт знает что, для них не существует ни авторитетов, ни влияния. Ну, погодите, вы еще ко мне придете, кланяться будете, клянчить будете: «Помогите, помогите!» А я еще подумаю, дать или не дать, дармоеды чертовы.

Хункарпаша посмеялся над сыном:

– Ну вот, а ты говорил, что тебя уважают и даже боятся. А тебя даже последний санитар на порог не пускает.

Гусейн-Али не смутился:

– Так положено, они своего начальника боятся, я – своего, а тот еще кого-то. Так вот и живем всю жизнь под начальниками. Это вам хорошо, отец, над вами никаких начальников уже нет.

– А она? – спросил Хункарпаша, показывая большим пальцем на мать.

Гусейн-Али улыбнулся и сказал:

– Это самый хороший начальник, какого я знаю.

Потом им объявили, что начался врачебный обход, и они еще час протомились в вестибюле. Наконец к ним вышла медсестра.

– Можете пройти к больному. Только наденьте халаты и не шумите.

Гусейн-Али долго кряхтел, пока натягивал халат на свое грузное тело, и в палату так и пошел в халате на одном плече.

Амир лежал с закрытыми глазами, и когда открыл их, не сразу узнал своих родных. На бледном его лице расцвела кривая улыбка, и он прошептал:

– Бабушка, дедушка.

Сначала бабушка, потом мать поцеловали его в щёку и отошли в сторону. Отцу Амир просто пожал руку, а деда прижал к себе здоровой рукой и зашептал:

– Дедушка, ты меня не ругай, ладно.

Не ожидавший таких слов, Хункарпаша заморгал глазами и ответил:

– Да что ты, внучек, за что же тебя ругать-то. Ты ведь нас защищал. Я вот тоже воевал. Выходит и меня ругать надо? Нет, внучек, меня за это награждали. Глядишь, и тебе что-нибудь нацепят. – Амир улыбнулся. А дед, отстраняясь от внука, спросил: – Ты скажи хоть, как себя чувствуешь?

Амир оглядел всех счастливыми глазами и ответил:

– Клево.

Все засмеялись, а Амир добавил:

– Сказали, что через неделю выпишут. Рука почти не болит, так, чуть-чуть. Самое главное, кость не задело. – Внезапно губы его задрожали. – А в нашем отделении парня одного убили. Когда нас отправляли сюда, он еще живой был…

Хункарпаша слушал внука и ой как! понимал его. Он тоже помнил свое состояние, когда в их разведгруппе убило первого. Это был простой парень из Подмосковья, веснушчатый, веселый, дерзкий и бесстрашный. И убили его не в прямом бою, а уже тогда, когда они проползли линию фронта и видели бугры своих окопов. Тогда им не повезло, они возвращались пустыми, а тут кто-то из немецкого охранения просто так, наобум, пустил очередь из пулемета, и одна пуля угодила разведчику прямо в сердце. Разведгруппа тащила его до своих, еще не зная, что он мертв. Через каждые сто шагов они прослушивали его сердце, ощущали тепло его тела, им казалось, что сердце еще бьется. Тогда Хункарпаша несколько дней жил, словно в прострации: автоматически ел, ходил, смеялся, спал, но каждую минуту ощущал около себя еще живого подмосковного паренька и никак не мог поверить, что того уже нет на этом белом свете…

Бабушка долго лежала на груди внука и все плакала, а Амир гладил ее по седым волосам и успокаивал, подражая деду:

– Не надо, бабушка, плакать, ведь все хорошо, я жив и почти здоров. И зачем женщины всегда плачут: от горя плачут, от счастья плачут, от лука и дыма тоже плачут.

Поняв, что внук над ней подшучивает, Надия подняла голову, быстро отерла слезы и с негодованием посмотрела на Хункарпашу:

– Это ты учишь своих внуков смеяться над старшими! Я тут плачу, у меня сердце разрывается, а они смеются, негодники! – Она снова повернулась к внуку. – Если ты еще раз будешь смеяться над бабушкой, я насыплю тебе перца в пирожки с курагой!

Амир прижал здоровую руку к груди и простонал:

– Ой, бабушка, только не это! Это самое страшное наказание! Я так люблю пирожки с курагой. Простите меня, я больше не буду!

– То-то же, – ответила Надия, вставая с колен. – Женщины знают, чем пронять мужчин! Что бы они делали без нас, – добавила она, обняв пригорюнившуюся невестку.