История России в мелкий горошек - Дмитрий Олейников

Совсем иначе выглядит образ русских в записках, составленных императрицей для себя и не предназначенных для постороннего глаза. В небольшом рассуждении «Мысли о тирании» Екатерина писала: «Не удивительно, что в России было среди государей много тиранов. Народ от природы беспокоен, неблагодарен и полон доносчиков». Приведенные примеры можно продолжать. Одни оценят их как свидетельство двуличности Екатерины II, другие – как живое отношение человека к своему народу: то восхищение, то апатия и разочарование. Вспомните Ф.М. Достоевского; никто не говорил русским так много хорошей и плохой правды о них. Однако в обоих случаях у Екатерины II, в отличие от Радзинского, речь идет не только о физических, но и о нравственных качествах народа. В первую очередь ее радовали и тревожили именно они.

Отношение императрицы к Русской Православной Церкви было сложным. И речь здесь не о том, что Екатерина, соединяя в своем лице светского и духовного главу Российской империи, добросовестно относилась к своим официальным обязанностям: держала посты, участвовала в торжественных церковных церемониях, знала все православные праздники, посещала монастыри, делала богатые вклады и т. д. Дело также не в том, что, когда интересы светской жизни страны требовали, императрица жертвовала интересами Церкви интересам государства: провела секуляризацию церковных земель, закрыла целый ряд обветшавших и малолюдных монастырей, не разрешила духовенству участвовать в Уложенной комиссии, боясь серьезного противодействия своим реформам. Дело во внутреннем чувстве религиозности, которое у нее, как и у любого ученика философии Просвещения, уже пошатнулось.

Тем не менее она никогда не позволяла Вольтеру в письмах колких выпадов против православия, какие философ нередко делал против католичества. В юности долго колебавшись прежде чем сменить веру, Екатерина с годами все глубже осознавала мистическое значение своего выбора. В записке «О предзнаменованиях» она пометила: «В 1744 году 28 июня… я приняла Грекороссийский Православный закон. В 1762 году 28 июня… я приняла всероссийский престол… В сей день… начинается Апостол словами: «Вручаю вам сестру мою Фиву, сущую служительницу». Следует отметить, что свое правление Екатерина воспринимает как службу тем, кому ее «вручили».

Теперь самый щекотливый вопрос – национальный. У Радзинского императрица так старается уверить читателей в том, что она уже не немка, что ей, естественно, не веришь. Заметим сразу, рассуждения о двуличности и притворстве Екатерины II, в которых ее так часто обвиняли и историки, и литераторы (вспомним у Пушкина – «Тартюф в юбке»), во многом основывались на невозможности понять, как немка-лютеранка могла стать русской и искренне полюбить чужую страну. Ведь сплошь и рядом были обратные примеры.

Здесь мы затрагиваем очень сложную и далеко еще не изученную тему о патриотизме в большой империи. Удивительно, но, подчеркивая свое расположение ко всему русскому, Екатерина II вовсе не отказывалась от себя как от немки. В ее переписке с бароном Гримом времен обострения отношений с Пруссией можно встретить замечания о том, что противники императрицы в Берлине забыли, с кем имеют дело: она сама немка и не позволит себя обмануть. Бытовые привычки императрицы: подчеркнутая чистоплотность, личная экономность, любовь играть в карты «по-маленькой», т. е. не разоряясь, ранние пробуждения и ранний же уход ко сну, обед, работа и прогулки строго по часам, пунктуальность и деловая обязательность – это ли не черты немецкой принцессы?

«Как же тогда быть с русскими сказками и поговорками, которые, говорят, знала Екатерина?» – спросит читатель. «А также с народными вышивками, которые она собирала, древнерусскими рукописями, которые пыталась читать», – добавлю я. Как быть с ее необыкновенно образным и богатым русским языком, который она совершенствовала в течение всей жизни? Слава Богу, хоть право на знание языка за императрицей признали. А всего лет десять назад легко было столкнуться в научной среде с некомпетентным мнением о том, что Екатерина II так и не выучила языка своего нового отечества. Автор этих строк посвятил русскому языку Екатерины специальную статью и прекрасно помнит удивление на лицах многих представителей ученой публики и недоуменное пожимание плечами. Екатерина II? Говорила? По-русски? Вы что-то путаете, девушка. По-французски. Есть письма? Государственные бумаги? И все на русском? Не может быть! А знаменитое «исчо»? Нет никакого «исчо»? А что есть? Штабеля папок с архивными документами, написанными Екатериной II собственноручно по-русски. Почти без грамматических ошибок.

Особенность внутреннего культурного климата России такова, что здесь не нужно отказываться от себя как от немца, чтоб стать русским. Князю Петру Ивановичу Багратиону, в горячке вскочившему с постели при известии об оставлении Москвы, не нужно было отказываться от себя как от грузина, чтобы испытывать горячее искреннее чувство к России. Капитану Черноморского флота Остен-Сакену, в самом начале второй русско-турецкой войны в 1787 г. взорвавшему вместе с собой корабль, который окружили турецкие суда, не нужно было забывать, что он курляндец, чтобы помнить о стране, которой он служит. И Екатерина II свободно могла сохранять многие национальные черты немки и считать себя при этом русской.

Вот слова другой императрицы, бывшей принцессы Баденской Луизы-Августы, в православии Елизаветы Алексеевны, супруги Александра I, которая в 1802 г. писала матери: «Чувствую очень сильную нежность к России, и как ни приятно мне снова увидеть Германию и думать о ней, мне было бы очень жалко покинуть Россию навсегда и буде, в силу каких-либо обстоятельств, я очутилась бы одинокою и могла бы избрать себе местожительства, я основалась бы в России даже в том случае, если бы для этого пришлось скрыться от всего мира… Это не слепое восхищение, мешающее мне видеть преимущества других государств перед Россией: я вижу ее недостатки, но вижу также чем она может стать, и каждый ее шаг вперед радует меня».

Перечисление немецких принцесс, а также простых немецких фамилий, обрусевших в России до неузнаваемости, можно продолжать… и окончить жертвенной судьбой великой княгини Елизаветы Федоровны (бывшей принцессы Гессен-Дармштадтской), вдовы убитого в 1905 г. террористом И. Каляевым великого князя Сергея Александровича, основательницы православной Марфо-Мариинской обители и больницы. В одном из писем апреля 1918 г. она говорит: «Я испытывала такую глубокую жалость к России и к ее детям, которые в настоящее время не знают, что творят. Разве это не больной ребенок, которого мы любим во сто раз больше во время его болезни, чем когда он весел и здоров? Хотелось бы понести его страдания, научить его терпению, помочь ему». Елизавета Федоровна одной из первых «понесла» страдания России: в ночь на 18 июля ее и еще нескольких членов дома Романовых сбросили в шахту в г. Алапаевске под Екатеринбургом. Великая княгиня, несмотря на собственные раны, еще несколько дней оказывала под землей помощь умирающим родным, потом молитвы и стоны из шахты прекратились…

Очень странная эта «немецкая» любовь к России! Неужели чувства названных нами женщин могут быть перечеркнуты отсутствием чувств у других их бывших соотечественниц? Например, у обеих жен императора Павла I, так и не выучивших ни слова по-русски? В ряду искренне принявших Россию немцев-эмигрантов Екатерина II была скорее правилом, чем исключением.

Теперь пора обратиться к государственным идеям, которые, по мысли Радзинского, легли в основу царствования Екатерины II. Главная из них – идея самодержавия. Вот как выглядит внутренний монолог на эту тему у писателя: «Идея самодержавия Божьей милостью есть величайшая идея нашего времени, нуждающаяся в постоянном бережении. Весь мир, все, что окружает нас сегодня, должно служить этой идее. И в том числе я сама. Что такое костюм государя? Это золото и драгоценности? Что наши дворцы? Блеск мундиров гвардии, картины из жизни богов и героев, золотые ливреи слуг, тысячи зеркал и свечей? Все это служит сей идее. Все это говорит: здесь рядом с вами – Олимп, обиталище богов… Ибо люди должны радоваться, что совсем рядом с ними живут боги. И хотя я сама так устаю от этого блеска, но Божьей милостью императрица, охраняющая идею, я должна заботиться о ней… Да, мне куда милее отдаваться в тайне прихотям своего сердца, но я не могу лишить подданных радости узнавать об этом. Все, что касается особы монарха, прекрасно и священно… И его фавориты тоже».

Вот как понимает идею самодержавия Радзинский. Несколько бесцветно, несмотря на слова о блеске и золоте. Выхолощена суть. Нет связи с реальностью (мы понимаем, писатель в те времена не жил и корону сам не носил), нет ответа на главный вопрос – зачем (помимо бутафории и Олимпа, конечно)? Должны же были быть веские, государственные причины для существования именно такой формы правления. Теперь послушаем саму Екатерину. Может, она сумеет донести до нас идею русского монархизма лучше?