История России в мелкий горошек - Дмитрий Олейников

Она выступает не только как важная часть любовно-этического треугольника вместе с Орловым и Таракановой. Императрица действует на страницах романа самостоятельно, раскрываясь перед читателем как правительница и как женщина. Нельзя сказать, чтобы, разрабатывая ее образ, писатель воздержался от фактических ошибок. С ними, как и ранее, дело обстоит хорошо. Чтобы читатель почувствовал степень их концентрации на странице авторского текста, приведем безобидный пример – описание Радзинским утра Екатерины II:

«Теперь время ее личной работы. В эти три часа, до девяти утра, она обычно пишет письма своим любимым адресатам – Вольтеру, Руссо или барону Гримму… Или пишет пьесы. Говорят, у ее пьес есть тайный соавтор – писатель Новиков, последователь Вольтера, просветитель. Пройдет время, и императрица посадит своего соавтора в тюрьму. Ибо к тому времени произойдет французская революция и взгляды просвещенной императрицы переменятся. А писатель Новиков не сумеет переменить своих взглядов. Неповоротливый литератор!» В одном маленьком абзаце – три грубейшие исторические ошибки.

Во-первых, французский просветитель Жан-Жак Руссо не входил в число любимых авторов Екатерины, императрица с ним никогда не переписывалась. Дело в том, что Руссо, в отличие от Вольтера, Дидро, Гримма, был чрезвычайно негативно настроен по отношению к России и одним из первых европейских авторов начал трудиться над идеей «русской угрозы». «Лучше б было пожелать, чтоб этот народ никогда не стал образованным», – писал он о русских. В своем трактате «Антидот» («Противоядие»), вышедшем в 1770 г. и направленном против брошюры члена Французской Академии аббата Шаппа д'Отрош «Путешествие в Сибирь», Екатерина писала: «Он задается вопросом: «Далеко ли он (русский народ. – О.Е.) пойдет?», на который отвечает: «Я этого не знаю». А вот я знаю; и вопреки господину Руссо из Женевы… и вопреки аббату я решусь сказать, не боясь ошибиться, что он пойдет, и что пойдет далеко: достаточно посмотреть на те богатырские шаги, которые им уже сделаны за семьдесят лет», т. е. со времен Петра I.

«Еще такие же семьдесят лет, и мое пророчество подтвердится», – заканчивает Екатерина. Императрица не знала, сколь непрост и извилист будет путь у народа, который она взялась защищать, но пошел он действительно далеко: через две мировые войны, через развал и восстановление собственной государственности, через лишение элементарных человеческих прав и через поголовную грамотность – в лагеря и в космос… Поэтому ошибка с Руссо – не мелочь, она вскрывает не только характер взаимоотношений Екатерины II с просветителями, но и ее отношение к собственной стране.

Во-вторых, русский просветитель Н.И. Новиков никогда не был соавтором пьес Екатерины II, он вообще пьес не писал, а занимался журналистской и издательской деятельности. Причем его идейные позиции всегда были настолько далеки от позиций императрицы, что, едва начав выпускать журналы «Трутень» и «Живописец», он немедля вступил с журналом Екатерины «Всякая всячина» в острую полемику. Екатерина выступала во «Всякой всячине», естественно, не от своего имени, как предполагает Радзинский, вложивший в уста императрицы целый пассаж с похвалами своей литературной деятельности в беседе с Алексеем Орловым. Именно потому, что руководство журналом со стороны императрицы было анонимно, в обществе имелась возможность вести с ним открытую полемику.

Екатерина рекомендовала своим оппонентам: «Никогда не называть слабости пороками, не думать, чтоб людей совершенных найти можно было, никому не думать, что он весь свет исправить может». Новикова такая позиция чрезвычайно раздражала. «Госпожа прабабка наша (так называла себя «Всякая всячина». – О.Е.), – восклицает он, -…порокам сшили из человеколюбия кафтан… Но таких людей человеколюбие приличнее было бы называть пороколюбием». «Кто только видит пороки, не имев любви, – возражает Екатерина II, – тот неспособен подавать наставления другому». О каком соавторстве при столь разных взглядах на мир может идти речь? Разве здесь дело во французской революции?

Кстати, и поклонником французских просветителей Новиков не был. Ему принадлежит наиболее ранняя попытка в журнале «Кошелек» выступить с развенчанием просветительской философии как нравственно и религиозно несостоятельной; не забудем, что Новиков был масоном: мартинистом, затем розенкрейцером – а эти течения очень далеко уводили от французской просветительской философии.

В-третьих, Новиков был посажен в крепость вовсе не потому, что «к тому времени уже произошла французская революция», а он «так и не переменил своих взглядов». Следственное дело Новикова сохранилось, хорошо известно и изучается уже более полутора столетий серьезными учеными, в том числе и специалистами по истории русского масонства. Об этом писали Я.Л. Барсков, А.В. Семека, В.Н. Тукалевский, Е.С. Шумигорский, Т.О. Соколовская и многие другие. В годы второй русско-турецкой войны 1787-1791 гг. прусские розенкрейцеры пытались через сеть своих лож в России влиять на реальную политику страны, в том числе сноситься с наследником престола Павлом Петровичем, которому обещали помощь в овладении короной, в случае если Пруссия вместе с Польшей присоединятся к войне Турции и Швеции с Россией. В этих условиях Новиков как один из наиболее влиятельных адептов московского масонства посылал в Берлин отчеты об орденской деятельности, финансовые сборы с братьев и через архитектора В.Н. Баженова поддерживал связь с Павлом.

Но все это мелкие эпизоды, над которыми писатель даже не дает себе труда задуматься, вроде мимоходом брошенной фразы о том, что «дети богатейших московских вельмож составляют основу гвардии». Стыдно, право, не знать, что дворянские дети служили в гвардии офицерами и унтер-офицерами, проходя нижние чины дома и числясь в отпуске до окончания учения, в то время как «основу гвардии» составляли отнюдь не дворяне, как подробно показал в своей работе «Россия в середине XVIII века» петербургский историк Е.В. Анисимов, а выходцы из «разных чинов»: бывшие крестьяне, однодворцы, солдатские дети, «поповичи» и даже бывшие холопы. Немного непривычная картина, правда? Поэтому она и не находит воплощения у Радзинского. Страшновато скользить по льду, трещин которого вы не знаете.

Главный литературный прием, к которому прибегает писатель для характеристики образа Екатерины, – это внутренний монолог героини, ведущийся от первого лица. Автор как бы сам говорит за императрицу. Я попробую показать, что в реальности думала Екатерина II о тех вопросах, по которым от ее имени высказывается Радзинский.

Вот императрица рассуждает о России. «Я люблю эту страну, я обожаю ее язык. Я преклоняюсь перед физическими чертами русских – их статью, их лицами. Я считаю русскую армию лучшей в мире. Я всем сердцем приняла религию этой страны. Я ходила пешком на богомолье в Ростов. Я ненавижу в себе все немецкое. Даже своему единственному брату я запретила навещать меня в России. Я сказала: «В России и так много немцев». И сказала чистосердечно, потому что давно не чувствую себя немкой». Не убедительно? Все время создается впечатление, что Екатерина старается себя лишний раз уверить в том, что говорит правду. Именно этого эффекта и добивается автор. Мимоходом заметим, что часто используемый Радзинским оборот «эта страна» появился в русском языке совсем недавно, в конце 80-х гг…, а в XVIII в. не употреблялся.

Послушаем саму императрицу: «Я никогда ничего не предпринимала, не будучи глубоко убеждена, что то, что я делаю, согласно с благом моего государства: это государство сделало для меня бесконечно много; и я считала, что всех моих личных способностей… едва может хватить, чтоб отблагодарить его». «Россия велика сама по себе, и что я ни делаю, подобно капле, падающей в море». Теперь поверили? Не совсем? Тогда продолжим.

Что там у нас с «физическими чертами русских»? Описания народа, которым она управляет, менялись у Екатерины II в зависимости от того, с кем она в данный момент разговаривала. В беседах с иностранными корреспондентами императрица иногда увлекалась и переходила на патетический тон, называя русских «скифами», как вообще было принято в просветительской традиции, именовавшей Россию – Скифией. «Никогда вселенная не производила человека более мужественного, положительного, откровенного, человечного, добродетельного, великодушного, нежели скиф. Ни один человек не сравнится с ним в правильности, красоте его лица, в свежести его кожи, в ширине его плеч, в строении и росте; у него обыкновенно дородное, сильное телосложение, широкая борода, густые длинные волосы; он по природе далек от всякой хитрости и притворства; его прямодушие и честность защищают его от пороков. Нет ни одного конного, пехотинца, моряка, земледельца – равных ему. Ни один человек не питает такой сильной нежности к своим детям и близким, как он; у него врожденная уступчивость по отношению к родителям и старшим. Он быстр, точен в исполнении и верен».