Юлий Цезарь - Гульельмо Ферреро

Цезарь никогда не находился в подобном затруднении. Для него дело шло о риске всем приобретенным в долгой борьбе и всем тем, на что он надеялся в будущем. В случае поражения он не мог бы долго держаться в Галлии, а его положение в Риме было бы безвозвратно погублено. Но со свойственными ему ясностью мышления и быстротой в принятии решений Цезарь понял невозможность избежать этого испытания. Он решил идти навстречу опасности, импровизируя как только мог лучше в этой второй его войне.

Прежде всего нужно было найти предлог для нее. Он начал с приглашения Ариовиста посетить его, так как он хотел с ним говорить.[78] Приглашение было высокомерным, и варвар, естественно, отвечал, что если Цезарь нуждается в нем, то сам может посетить его для желаемого разговора. Цезарь отказался и просил сделать разные уступки эдуям и секванам. Ариовист, уже раздраженный первым приглашением, отказал, и Цезарь объявил тогда, что уполномочен объявить ему войну в силу пресловутого декрета в пользу эдуев. Наученный, однако, предшествующей войной, Цезарь не хотел испытывать по пути недостатка в съестных припасах и опасался измены. Он занял Везонтион (совр. Безансон), самый большой и богатый город секванов, организовал провиантскую службу, о которой должны были заботиться эдуи и секваны, а вместо Думнорига начальником кавалерии назначил Публия Красса, сына Марка. Но когда все казалось готовым, возникло новое затруднение.

Солдаты, находившиеся под впечатлением кровавой битвы с гельветами и опасностей, испытанных в предшествующую войну, были напуганы рассказами весонтионских жителей и торговцев о германцах и Германии и в последний момент отказались выступить. Как, — говорили они, — будучи столь малочисленными, нападать на такого страшного врага? Как снабжать провиантом армию в неизмеримых лесах и диких пустынях этой непроходимой страны? Страх пробудил в них даже совестливость: эта война против царя, объявленного сенатом другом и союзником, несправедлива, и боги не допустят, чтобы она имела счастливый исход.[79] Цезарь должен был собрать своих офицеров и солдат, опровергать их доводы, предостерегать и возбуждать их самолюбие, объявляя, что, если другие не имеют храбрости, он пойдет один с десятым легионом. Этот-то по крайней мере не боится!

На следующий день армия выступила к долине Рейна. После семидневного похода она достигла долины совр. Тура (Thьr) и через некоторое время оказалась в виду армии Ариовиста. Цезарь, знавший, что Ариовист ожидает подкрепления, попытался тотчас навязать ему битву, но Ариовист в течение многих дней уклонялся, говоря своим солдатам, желая сделать их терпеливее, что пророчицы запрещают сражаться до новолуния.[80]

В это время он довольствовался тем, что угрожал сообщениям Цезаря с эдуями и секванами, занимал своих солдат кавалерийскими стычками, засадами и вылазками, не вступая в решительный бой. Одна из этих засад, однако, удалась слишком хорошо и едва не окончилась (без сомнения вследствие ошибки Цезаря) взятием одного из двух лагерей, между которыми Цезарь вынужден был разделить свою армию, чтобы облегчить снабжение ее продовольствием.[81] Неясно, что случилось потом. Может быть, Ариовист понадеялся на свои силы, или он не мог уже более сдерживать солдат, утомленных долгим ожиданием. Достоверно то, что, когда Цезарь на следующий день выстроил своих солдат вне лагеря, Ариовист принял вызов. Правое крыло римской армии разбило линию неприятельского фронта, но левое крыло было не в состоянии выдержать удар и начало уже подаваться, в то время как Цезарь, находившийся на правом фланге, не замечал этого. По счастью, Публий Красc, бывший в стороне вместе с кавалерией, понял опасность и дал приказ третьей линии резерва двинуться на помощь. Опыт войны с гельветами принес пользу: римляне выиграли битву. Ариовист стремительно бежал за Рейн, отказавшись от всех своих претензий на Галлию. Германское владычество в Галлии было сокрушено.

Именно эту победу над Ариовистом, а не победу над гельветами нужно рассматривать как первый политический и военный успех Цезаря; успех важный потому, что этой битвой он дал Риму, на известное по крайней мере время, тот род верховенства над отдельными галльскими республиками, которым до сих пор пользовался Ариовист и который мы теперь назвали бы протекторатом. Это верховенство еще нельзя было сравнивать с великими азиатскими завоеваниями Лукулла и Помпея, но оно могло стать в руках Цезаря полезным орудием для наполнения своей собственной кассы и сбора денег с целью воздействия на италийскую политику. Но в данный момент у Цезаря не было времени ни заниматься Галлией, ни как-либо использовать свою победу: он удовольствовался посылкой шести своих легионов под командованием Лабиена на зимние квартиры в область секванов и тотчас же возвратился в цизальпинскую Галлию.

Дела в Риме шли очень плохо. В Италии вовсе не подозревали о важности событий, происходивших в Галлии, и вследствие этого никто ими не интересовался. Все занимались только Цицероном, и интерес к нему все возрастал, по мере того как борьба между его друзьями и Клодием становилась ожесточеннее. Партия Цицерона имела блестящий успех на выборах: оба консула, Публий Корнелий Лентул и Квинт Цецилий Метелл, были расположены к Цицерону так же, как семь преторов из восьми и восемь трибунов из десяти.[82] Общество, очень довольное, надеялось, что этот результат ускорит желанное возвращение, тем более что Помпей после выборов дал обещание возбудить этот вопрос перед сенатом.[83] Но Клодий не был человеком, способным так легко падать духом, и зная, как просто напугать Помпея, сенат и весь политический мир, начал в дерзких речах нападать на Помпея. Потом во главе своих банд он стал разгонять все собрания сторонников Цицерона и кончил тем, что вывесил на дверях сената начало своего закона, запрещавшего впредь заниматься этим делом.[84] Испуганный Помпей, не будучи в состоянии обратиться к Крассу, не желавшему ничего делать, думал просить помощи у Цезаря, но Клодий, наглея все более и более, пригрозил сжечь его дом и убить его самого.[85] Пользуясь бездеятельностью обоих консулов, он во главе своих банд терроризировал весь Рим. Общество могло протестовать сколько хотело против изгнания Цицерона: политический мир слишком боялся страшного трибуна и был в полной его власти. Помпей кончил тем, что заперся у себя в доме и никуда не выходил.[86] В сенате никто более не осмеливался внести какое-либо предложение; только один друг Цицерона рискнул на это, да и то очень робко. Чтобы избежать запрещения, вывешенного Клодием на сенатских дверях, Секст попытался включить вопрос о Цицероне в более общую формулу, где он не был назван,[87] но из этого ничего не вышло. Клодий, пользуясь растерянностью своих противников, освятил на месте дома Цицерона маленький храм Свободы, поместив туда в качестве статуи богини — по крайней мере так рассказывает Цицерон — статую одной куртизанки из Танагры.[88] Чтобы приобрести себе расположение народа, он начал раздавать хлеб, покупая его повсюду в Италии и тратя на эти покупки деньги, привезенные Помпеем, которые должны были послужить для приведения в исполнение аграрного закона Цезаря.[89]