Кровь, пот и чашка чая. Реальные истории из машины скорой помощи - Рейнолдс Том

Сам я во время работы медбратом проходил курс по консультированию, но он только укрепил меня во мнении, что все консультанты – хипстеры, пытающиеся доказать свою «значимость».

Консультант засыпала меня вопросами о том, что я буду делать, если у меня найдут ВИЧ (ответ: смирюсь, что уж), и посоветовала никому не рассказывать об анализах, если я не собираюсь потом оглашать результат (ответ: любой и так это может узнать, если прочтет у меня на сайте). Дальше последовали еще разговоры: слишком скучные, чтобы цитировать их здесь.

Больше всего меня поразило даже не то, что в «комнате для консультаций» стояли единственные на всю больницу удобные кресла, а сари (это такое индийское платье), в которое нарядилась консультировавшая меня дама. Вроде бы ничего особенного, но консультант была даже «белее» меня. Я привык видеть «белых» женщин в разных мусульманских нарядах – тут вопрос религии, – но сари, насколько мне известно, имеет отношение не к религии, а к культуре. Такое впечатление, что в своем «толерантном, мультикультурном, предоставляющим всем равные возможности» мире она всячески стремилась продемонстрировать антирасизм. Это неплохо с учетом того, что я, например, отношусь у нас на станции к 20 %-му меньшинству. Никаких проблем, мы же в Ньюэме… тут кого только нет… но я что-то сомневаюсь, что она произведет на выходцев из Азии неизгладимое впечатление, нарядившись в индийский костюм.

Может, мне стоит явиться на работу с ритуальным чехлом на пенисе, как папуасу?

Результаты анализа на ВИЧ будут готовы к 28-му…

Я приложил все усилия, чтобы мой пост не прозвучал расистски, и ни в коем случае не хотел никого оскорбить. Нет какой-то «расы», которую я особенно ненавижу: я терпеть не могу их все.

«Ненавидеть всех» – это отличная жизненная философия.

Маленькие победы

Второй вызов за день был к пожилой женщине, предположительно мертвой. Соседи вызвали полицию, а полиция позвонила нам. Обычно на таких вызовах мы взламываем дверь, что нередко заканчивается травмой (у меня), и только для того, чтобы обнаружить за ней хладный труп.

Мы добрались до дома и были встречены соседями, которые провели нас на задний двор: заглянув через окно, мы увидели в кресле старушку, очень бледную, неподвижную… и явно мертвую.

И тут же отскочили, перепуганные: покойница сделала вдох!

Она дышала примерно шесть раз в минуту, и жить ей определенно оставалось недолго. Я поспешил к передней двери и выбил ее (одним ударом, чего мне никогда раньше не удавалось). Мы с напарником поспешно загрузили пациентку в наш фургон, решили, что нет смысла проводить на месте реанимационные мероприятия, начали делать ей искусственное дыхание с помощью мешка и подключили к мониторам сердечных ритмов и пульса (тот был сильный и равномерный).

В больнице нас уже ждали, так как мы уведомили о своем приезде. Перевозка пациентки заняла не больше 2 минут, и сразу по прибытии реанимационная команда взялась за дело: интубация, искусственная вентиляция, катетер в вену и анализы крови. Медсестра вызвала родственников пациентки, врачи составили план лечения. Я ушел из отделения, уверенный в том, что женщина получает все необходимое.

Мы убрали в своей скорой и пополнили запас медикаментов, а потом отправились на следующий вызов; каждый раз, заезжая в больницу, я заглядывал в реанимацию проверить, как дела у той пациентки. Ей собирались сделать компьютерную томографию головы и перевести в палату интенсивной терапии. Прибыли члены семьи, и после короткого обсуждения было решено ограничиться паллиативом (то есть обеспечить ей отсутствие боли и не делать никаких инвазивных процедур, чтобы пациентка умерла спокойно). Верное решение, на мой взгляд: после такого продолжительного кислородного голодания она все равно бы долго не прожила, потому что мозг ее наверняка серьезно пострадал.

Я давно не испытывал к пациентам такого сочувствия, как к той старушке, но почему-то она действительно была мне небезразлична, и не только из-за моей слабости к «хрупким пожилым дамам». Поправиться она не могла, но мы все равно надеялись. Она боролась за жизнь, возможно, всю предыдущую ночь. Благодаря нашему вмешательству и действиям персонала больницы она умерла не в одиночестве, а семья получила возможность проститься с ней.

Маленькая победа, но иногда это все, что нам остается. «Грузим и едем»?

Вчера нас вызвали к мужчине 27 лет, диабетику, впавшему в кому. Ехать было каких-то 4–5 миль, но движение в Ньюэме по субботам – это сплошная катастрофа, к тому же один переулок, по которому мы обычно срезаем путь, оказался закрыт из-за дорожных работ. Мы потратили на дорогу 14 минут, потом вскарабкались на пятый этаж, а оказавшись в квартире, сразу услышали истерические рыдания. Наверное, я уже говорил, что этот знак обычно указывает на большие неприятности.

Протиснувшись мимо большого дивана, мы вошли в спальню, где обнаружили спасателя, который качал пациенту в легкие воздух с помощью специального мешка. Мужчина неподвижно лежал на полу. Рядом с ним, сидя на постели, безутешно рыдала девушка: как выяснилось позднее, его невеста. Мы подключили пациента к сердечным мониторам и обнаружили синусовый ритм. Встав рядом с ним на колени, я проверил пульс – удар, удар, удар… потом перерыв на 10 секунд. Одновременно я расспрашивал девушку: больной – инсулинозависимый диабетик, который, похоже, пропустил несколько уколов. Утром он стал как-то странно суетиться, а потом рухнул на пол. Все произошло после их ссоры.

С синусовым ритмом на мониторе пациент находился в состоянии «электрической активности сердца без пульса», а при таком состоянии применять дефибриллятор нельзя, так что я взялся за реанимационные мероприятия. Изо рта у него брызнула кровавая слюна, прямо мне на лицо, но в этот раз на лоб, а не в рот (не хотелось бы, чтобы это стало традицией).

После одного круга первичных реанимационных мер (3 минуты спустя) пульс появился снова, а у пациента начались судороги и мышечный спазм. Глюкометр показал «ВЫСОКИЙ» сахар в крови (то есть показатель переваливал за 32 ммоль/л при норме от 4 до 7). Я сразу подумал о диабетическом кетоацидозе, состоянии, которое развивается при избыточном уровне глюкозы в крови и грозит остановкой сердца. Мы мало чем могли помочь пациенту на месте, так как он нуждался в лечении, которое оказывают только в больницах.

Решив его «грузить и ехать», мы с напарником притащили в квартиру инвалидное кресло, на себе проволокли мужчину через двери, проход к которым загораживал диван, и усадили. В это момент я почувствовал у себя на ноге струйку мочи и увидел, что пациент побледнел как мел. Снова проверил пульс: опять остановка сердца.

Надо было решать: снова браться за реанимацию, чтобы еще раз запустить сердце, которое тут же остановится, или тащить его в скорую, подвергая кислородному голоданию, и везти в больницу, где устранят причину остановки сердца?

Я решил, что лучше ехать: если пульс и вернется, то только на короткое время, и тут ничего не поделаешь, пока не упадет сахар в крови. Тащить пациента по лестнице было крайне тяжело: у меня спину сводило, пока мы его волокли вниз с пятого этажа по крутым ступеням, а потом еще 100 метров катили по тротуару до машины. Загрузив мужчину и его невесту в скорую, мы, снова по пробкам, повезли его в ближайшую больницу. Десять минут я делал ему искусственное дыхание и непрямой массаж сердца, пока напарник пробивался через поток машин, тормозил и разгонялся, перестраивался, выезжал на встречную полосу, в общем, делал все, что в его силах.

Все это время сердечный ритм пациента оставался «асистолическим», то есть сердце вообще не билось. Сотрудник службы спасения до нашего приезда качал ему воздух мешком, а я в остальное время проводил реанимационные мероприятия, так что мы сделали все возможное, чтобы сохранить ему жизнь. По дороге его невеста рассказала, что у него уже останавливалось сердце, когда он перестал колоть себе инсулин, но в тот раз он, как вы понимаете, выжил.