Том 21. Жизнь Клима Самгина. Часть 3 - Максим Горький

— Дядя Микол…

Швырнув одно ружье на землю, дворник прыжками бросился к нему. Самгин закрыл глаза…

Он не слышал, когда прекратилась стрельба, — в памяти слуха все еще звучали сухие, сердитые щелчки, но он понимал, что все уже кончено. Из переулка и от бульвара к баррикаде бежали ее защитники, было очень шумно и весело, все говорили сразу.

— Неплохо вышло, товарищи!

— Научимся понемножку…

— Яков рассчитал верно!

Студент Панфилов и медник провели на двор солдата, он всхлипывал, медник сердито говорил ему:

— Это, брат, тебе — наука! Не лезь куда не надо! Солдатик у ворот лежал вверх спиной, свернув голову набок, в лужу крови, — от нее поднимался легкий парок. Прихрамывая, нагибаясь, потирая колено, из-за баррикады вышел Яков и резко закричал:

— Прошу угомониться, товарищи! Солдата и Васю уберите в сад! Живо…

Пьяным смехом смеялся дворник; Клим никогда не слыхал, чтоб он смеялся, и не слыхал никогда такого истерически визгливого смеха мужчины.

— Два ружья отбил, — выкрикивал он, — ловко, братцы, а?

Он приставал ко всем, назойливо выкрикивая то — братцы, то — товарищи.

«Как будто спрашивает: товарищи ли, братцы ли?»

Поведение дворника особенно удивляло Самгина: каждую субботу и по воскресеньям человек этот ходил в церковь, и вот радуется, что мог безнаказанно убить. Николая похваливали, хлопали по плечу, — он ухмылялся и взвизгивал:

— Кабы не я — парнишке каюк!

Из ворот осторожно выглядывали обыватели, некоторые из них разговаривали с защитниками баррикады, — это Самгин видел впервые, и ему казалось, что они улыбаются с такой же неопределимой, смущающей радостью, какая тревожит и ласкает его.

Рядом с ним встал Яков, вынул из его руки браунинг, поднес его близко к лицу, точно нюхая, и сказал:

— Их надо разбирать и чистить керосином. Этот — в сырости держали.

Он опустил револьвер в карман пальто Самгина и замолчал, посматривая на товарищей, шевеля усиками.

— Вы — ранены?

— Колено ушиб, — ответил Яков и, усмехаясь, схватил за плечо Лаврушку: — Жив, сукин кот? Однако — я тебе уши обрежу, чтоб ты меня слушался…

— Товарищ Яков! — умоляюще заговорил Лаврушка, — дайте же мне винтовочку, у Николая — две! Мне же учиться надо. Я бы — не по людям, а по фонарям на бульваре, вечером, когда стемнеет.

Яков, молча надвинув ему шапку на глаза, оттолкнул его и строго крикнул:

— Товарищи — спокойно! Плясать — рано! По местам!

Мимо Самгина пронесли во двор убитого солдата, — за руки держал его человек с ватой в ухе, за ноги — студент Панфилов.

— Ночью на бульвар вынесете. И Васю — тоже, — сказал, пропуская их мимо себя, Яков, — сказал негромко, в нос, и ушел во двор.

Самгин вынул из кармана брюк часы, они показывали тридцать две минуты двенадцатого. Приятно было ощущать на ладони вескую теплоту часов. И вообще все было как-то необыкновенно, приятно-тревожно. В небе тает мохнатенькое солнце медового цвета. На улицу вышел фельдшер Винокуров с железным измятым ведром, со скребком, посыпал лужу крови золою, соскреб ее снова в ведро. Сделал он это так же быстро и просто, как просто и быстро разыгралось все необыкновенное и страшное на этом куске улицы.

Вздрогнув, Самгин прошел во двор. На крыльце кухни сидел тощий солдатик, с желтым, старческим лицом, с темненькими глазками из одних зрачков; покачивая маленькой головой, он криво усмехался тонкими губами и негромко, насмешливым тенорком говорил Калитину и водопроводчику:

— Что я — лезервного батальону, это разницы не составляет, все одно: в солдата стрелять нельзя…

— А тебе в меня — можно? — глухо спросил угрюмый водопроводчик.

Яков сидел рядом с крыльцом на поленьях дров и, глядя в сторону, к воротам, молча курил.

— Мне тебя — можно, я солдат, присягу принял против внутренних врагов…

Водопроводчик перекинул винтовку в левую руку, ладонью правой толкнул пленника в лоб:

— А если я тоже — солдат?

— Ну — это врешь.

— Вру?

— Оставь, Тимофеев, не тронь, — сказал Калитин, рассматривая пленника.

Но Тимофеев отскочил и начал делать ружейные приемы, свирепо спрашивая после каждого:

— Видал? Видал, сволочь? Видал? И, сделав выпад штыком против солдата, закричал в лицо ему:

— Тенгинского полка, четвертой роты, Захар… Яков быстро встал и оттолкнул его плечом, говоря:

— И адрес дайте ему свой. — Он обратился к солдату: — На таких вот дураках, как ты, все зло держится…

Отрицательно покачивая головою и вздохнув, тот сказал:

— Солдат дураком не бывает. А вы — царю-отечеству изменники, и доля вам…

Водопроводчик замахнулся на него левой рукой, но Яков подбил руку под локоть, отвел удар:

— Однако, товарищ, нужна дисциплина. Солдат поднял из-под козырька фуражки темные глаза на Якова и уже проще, без задора, даже снисходительно сказал:

— Ружейный прием и штацки ловко делают. Вон этот, — он показал рукою за плечо свое, — которого в дом завели, так он — как хочешь!

— Штатский? — спросил Капитан, сдвигая папаху на лоб.

— Ну да.

— Охотник? — спокойно спросил Яков.

— Приказчик, грибами торгует.

— Я спрашиваю: в отряде — охотник?

— Мы все — охотники, — понял солдат и, снова вздохнув, прибавил: — По вызову — кто желает.

Трое одновременно придвинулись ближе к солдату.

«Убьют», — решил Самгин и, в два приема перешагнув через пять ступенек крыльца, вошел в кухню.

Там у стола сидел парень в клетчатом пиджаке и полосатых брюках; тугие щеки его обросли густой желтой шерстью, из больших светлосерых глаз текли слезы, смачивая шерсть, одной рукой он держался за стол, другой — за сиденье стула; левая нога его, голая и забинтованная полотенцем выше колена, лежала на деревянном стуле.

— Вот, барин, ногу испортили мне, — плачевно сказал он Самгину.

— Плачет и плачет! — удивленно, весело воскликнул Николай, строгая ножом длинную палку. — Баба даже не способна столько плакать!

— Я вас прошу, барин, заступитесь! — рыдающим голосом взывал парень. — Вы, адвокат…

— Он копчену рыбу носил нам, — вмешался Николай и торопливо начал говорить еще что-то, но Самгин не слушал его.

«Знает меня! Когда все кончится, а он уцелеет…»

Не требуя больше слов, догадка вызвала очень тягостное чувство.

Из комнаты Анфимьевны вышли студент Панфилов с бинтом в руках и горничная Настя с тазом воды; студент встал на колени, развязывая ногу парня, а тот, крепко зажмурив глаза, начал выть.

— У-у-х! Господин адвокат, будьте свидетелем…

Я в суд подам…

— Вот болван! — вскричал студент и засмеялся. — И чего орет? Кость не тронута. Перестань, дубина! Через неделю плясать будешь…

Но парень неутомимо выл, визжал, кухня наполнилась окриками студента, сердитыми возгласами Насти, непрерывной болтовней дворника. Самгин стоял, крепко прислонясь к стене, и смотрел на винтовку; она лежала на плите, а штык высунулся за плиту и потел в пару самовара под ним, — с конца штыка падали светлые капли.

— Дайте палку, — сказал студент Николаю, а парню скомандовал: — Вставай! Ну, держись за меня, бери палку! Стоишь? Ну, вот! А — орал! орал!

Парень стоял, искривив рот, и бормотал:

— Ах ты, господи…

Открылась дверь со двора, один за другим вошли Яков, солдат, водопроводчик; солдат осмотрел кухню и сказал:

— Винтовку отдайте мне, — вот она! Яков подошел к парню и, указав на солдата, спросил очень мягко:

— Он командовал отрядом вашим?

— Он, — сказал парень, щупая ногу.

— Один?

— Старшой был, тот — убежал.

— Вы, господа, никак не судьи мне, — серьезно сказал солдат. — Вы со мной ничего не можете исделать, как я сполнял приказ…

— Нуте-с, товарищ, — обратился Яков к водопроводчику.

Самгин ушел в столовую.

«Я должен сказать Якову, что этот идиот знает меня, потому что…»

Но основания для сообщения Якову он не находил.

«Как все это… глупо! — решил он, присаживаясь у окна. — Безнадежно, неисправимо глупо».

Лаврушка внес самовар, с разбегу грохнул его на стол и, растянув рот до ушей, уставился на Самгина, чего-то ожидая. Самгин исподлобья, через очки, наблюдал за ним. Не дождавшись ничего, Лаврушка тихо сказал:

— Обязательно застрелят солдата, ей-богу!

— Одного? — вполне равнодушно спросил Самгин.

— Я бы — обоих! Какого чорта? Их — много, а нас горсточка…

— Да, — неопределенно откликнулся Самгин. Лаврушка побежал к двери, но обернулся и с восторгом сообщил:

— Одна пуля отщепила доску, а доска ка-ак бабахнет Якова-товарища по ноге, он так и завертелся! А я башкой хватил по сундуку, когда Васю убило. Это я со страха. Косарев-то как стонал, когда ранило его, студент…

Он исчез. Самгин, заваривая чай и глядя, как льется из крана струя кипятка, чувствовал, что под кожей его струится холод.