Голоса - Борис Сергеевич Гречин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бугорин хмыкнул:
«Ну, смотри ещё сам: какие из студентов исследователи? Что они там тебе сочинят?»
«Это хорошая группа, там умненькие ребята».
«Ага, ага, как же, — откликнулся он с откровенной иронией. — Помню с прошлого года, какие умненькие…»
«И жанр, Владимир Викторович, жанр не тот! Тут нужна не наука в чистом виде, а, как вы сами сказали, наука с элементами шоу, в стиле сценических завываний Радзинского».
«В том-то и дело, что мы не знаем, что точно нужно, ещё достанется нам за кустарщину, высмеют нас по всему миру, опозорят, как Каштанку на арене…»
«Каштанку не опозорили, она хорошо выступила», — тут же нашёлся я.
«А-а-а! — с неприязнью протянул он. — Всё-то ты знаешь, все-то концы у тебя схвачены! Ведь ты… ты же пользуешься моим безвыходным положением! Ведь ты пристал ко мне с ножом к горлу! Красиво это, по-твоему?»
Я развёл руками:
«Ну, давайте не делать так! Напишу в оргкомитет, что ошибка вышла, верну аванс».
«Вот-вот! — удовлетворённо и с некоторым злорадством заключил завкафедрой. — Это и называется «с ножом к горлу»! С паяльником в зад… Так и знал, что ты именно это и скажешь!»
Ещё немного мы помолчали. Бугорин в свою очередь развёл руками, как бы повторяя или, может быть, передразнивая мой недавний жест:
«Ну давай! Давай! Твори, выдумывай, пробуй! Но имей в виду: если хоть один студент откажется от твоей этой, как его, псевдолаборатории, мы не имеем права их заставлять! И если хоть одному из них не понравятся эксперименты в учебном процессе и он куда донесёт или там сболтнёт родителям, и они пожалуются, то я всех собак повешу на тебя! Ты только и будешь виноват! И с Вишневской тоже сам договаривайся, я тебе не помощник! И с всеобщей!»
Имелась в виду кафедра всеобщей истории, педагоги которой принимали у четвёртого курса ряд зачётов в конце апреля.
«Не будет, значит, никакого распоряжения об официальном освобождении группы от занятий», — вздохнул я, несколько притворно. Наличие такого распоряжения укрепляло бы мои позиции, а в его отсутствие заведующий кафедрой мог бы отказаться от своих слов и выставить меня виновником срыва учебного процесса. Что же, подумалось мне, заявление написать и тогда будет не поздно, а я ведь ещё вчера размышлял о том, не написать ли его, поэтому стоит ли копья ломать? И, наконец, если Бугорин так поступит, это будет исключительно непорядочно, а с непорядочным человеком лучше не работать, он все равно обнаружит свою непорядочность, не сейчас, так позже, поэтому что я теряю?
«Ещё бы тебе распоряжение! — подтвердил мой начальник. — Ишь чего! Видал фигуру из трёх пальцев?»
«Видал… И всё же спасибо, Владимир Викторович», — сдержанно поблагодарил я.
«Ладно, ладно», — Бугорин махнул рукой в направлении двери, как бы показывая мне, что пора мне и честь знать.
Значит, нужен ему этот грант, значит, вопрос его ухода на более высокую должность пока не решён ни в положительную, ни в отрицательную сторону, прикидывал я, выйдя из кабинета начальника. Но почему тогда вчера он повёл себя так барственно, равнодушно, почти по-хамски? И зачем две недели назад нарочно не отдал мне положение о конкурсе? Или не нарочно? Или я зря пытаюсь увидеть интригу там, где есть простая небрежность, граничащая с равнодушием к делу и сотрудникам? Даже и это равнодушие, конечно, объясняется: мыслями он уже не на кафедре, а в более высоких сферах. Неужели и я таким стану, когда и если усядусь в его кресло?
[16]
Но эти грустные мысли в обед все выветрились из моей головы. Я уже всей душой был внутри нового проекта. После обеда я вошёл в аудиторию триста один, где меня ждала сто сорок первая группа, неся в обеих руках высокую стопку книг.
Мне кажется, я весь лучился энтузиазмом, но студенты сначала этого не заметили. Книги, которые с шумом приземлились на преподавательский стол, вызвали вздохи.
«Мы всё это будем сегодня читать?» — жалобным голосом спросила меня Лиза Арефьева.
«Мы будем это читать!» — ответил я с молодой энергией. По аудитории пронёсся новый карикатурный стон.
«Может быть, ещё и конспектировать?» — почти неприязненно уточнила Акулина Кошкина, та самая Акулина, которая терпеть не могла, когда её называли полным именем.
«Мы будем это, может быть, и конспектировать! — был мой новый ответ. — Ну-ну, всё, хватит, не нойте! У меня есть для вас важное объявление».
И в двух словах я рассказал им свою задумку, как и то, что уже получил принципиальное одобрение заведующего их выпускающей кафедры.
«Обратите внимание на то, что я не ставлю вас перед фактом, — прибавил я в конце своего объяснения. — Вы ещё можете отказаться — вы имеете на это право. Я собираюсь поговорить с каждым из тех педагогов, кто у вас принимает зачёт в ближайшую сессию, о том, чтобы вам эти зачёты поставили «автоматом», на основе конспектов, может быть… Но я не могу это обещать, учитывая, что двое из них — с кафедры всеобщей истории! Дорог каждый день, поэтому я очень хотел бы, чтобы вы приняли решение сейчас. Вам нужно время, чтобы посоветоваться друг с другом?»
Нет, им не нужно было время! Глаза у них загорелись. Борис Герш, встав с места, картинно приложил руку к сердцу и проговорил с комическим акцентом:
«Вам, Андрей Михайлович, весь еврейский народ сегодня говорит спасибо в моём лице! Вы к нам сегодня явились как Оскар Шиндлер и Моисей со скрижалями завета! — эта фраза вызвала, конечно, общий смешок. — Нет, без шуток, Андрей Михайлович, — продолжил Герш, — вы спасаете нас вашим проектом. Это невероятно кстати!»
Я всё же попросил группу проголосовать мою идею, и все десять студентов дружно подняли руки «за».
Альфред Штейнбреннер — в моей группе был один немец, из так называемых русских немцев — попросил слова и задал мне вопрос о методах и методологии нашей будущей работы.
«Я вижу эту методологию пока неясно, — признался я. — Сейчас я только могу сказать, что вы сможете взять каждый своё направление, и одновременно групповая работа вроде «умственного штурма», совместного обсуждения гипотез, тоже окажется плодотворной. Может быть, мы захотим ставить нечто вроде «следственных экспериментов» или коротких сценок, чтобы погрузиться в психологию наших персонажей».
«Следственных экспериментов? — серьёзно уточнила со своего места Ада Гагарина, староста группы, известная
