Украинский Брестский мир - Ирина Михутина

Генеральный секретариат по докладу Петлюры постановил отказать в пропуске советских войск и решил искать соглашения с донским правительством, ссылаясь на будто бы полученные от Каледина обещания прекратить преследования донецких шахтеров {58}. На самом деле в разговоре с Поршем по прямому проводу, опубликованном 17(30) ноября, член войскового правительства Поляков отрицал притеснения рабочих и советовал не доверять их жалобам, утверждая, что применяются лишь оборонительные меры против анархических элементов {59}.

Петлюра со своей стороны заверил Крыленко, что в Екатеринославской губернии (к ней в то время административно принадлежала часть угольного бассейна) казачьи войска будут заменены украинскими {60}, что, конечно, не могло удовлетворить Петроград. Так завязался первый узел конфликта. Генеральные секретари не спешили реагировать на предложение направить своих представителей в Брест, уточняя, в какую делегацию их пригласили – по заключению мира или перемирия {61}. Как видно, они рассчитывали на согласованное выступление с правительствами отделившихся республик и областей, которым направили свое собственное предложение, в конце концов так и оставшееся без ответа. Лишь 28 ноября (11 декабря) после дополнительного напоминания из Ставки начальника штаба М. Д. Бонч-Бруевича правительство Центральной рады назначило на переговоры о перемирии не делегатов, а наблюдателей «для информации и контроля, чтобы перемирие было заключено по возможности в соответствии с нашей платформой и не во вред Украинской Народной Республике» {62}.

Конференция по перемирию возобновилась 29 ноября (12 декабря). Украинские наблюдатели – депутат Украинской центральной рады, украинский социал-демократ Н. Г. Левицкий, молодой лидер Национально-революционной партии, член Малой рады Н. М. Любинский и капитан Г. В. Гасенко, адъютант генерального секретаря по военным делам Петлюры, прибыли в Двинск, к пункту перехода через линию фронта, 1(14) декабря, накануне завершения переговоров.

В сделанном позже докладе своему правительству Левицкий пожаловался, будто петроградские делегаты умышленно не стали дожидаться киевлян, чтобы разом прибыть в Брест, а затем Л. Б. Каменев якобы передал по прямому проводу в Двинск, что украинцам и вовсе «нечего ехать в Брест» {63}. Однако, согласно записи этого разговора на телеграфной ленте, Каменев приветствовал присоединение украинских представителей к советской делегации, ожидавшей их еще в Петрограде, и сообщил, что 2(15) декабря переговоры скорее всего завершатся. Из этого Левицкий сам сделал вывод: «Я Вас понял в таком смысле, что наша поездка [в] Брест будет запоздалой, так как мы успеем приехать после подписания перемирия и быть может, я думаю, нет необходимости совершать эту поездку. Нам важно знать подробные условия перемирия и с тем мы можем уехать» {64}. Каменев и Иоффе тут же изложили основные параметры действительно подписанного в названный срок, 2(15) декабря, перемирия и сообщили, что после короткого перерыва, практически – до 9(22) декабря, должны начаться переговоры о мире. Украинцы, посоветовавшись между собой, 3(16) декабря все-таки прибыли в Брест, чтобы выяснить важные для них вопросы, в частности, распространялось ли на украинизированные части условие о непереброске войск с одного фронта на другой.

Правительства центральных держав до тех пор не принимали во внимание Украинской народной республики в качестве субъекта переговоров. Но прибывших в Брест посланцев Киева командующий Восточным фронтом принц Леопольд Баварский и его начальник штаба генерал-майор М. Гофман, возглавивший на переговорах о перемирии все делегации Четверного союза, с интересом расспросили о состоянии и составе украинской армии: дисциплине, боеспособности, настроении и даже форме. Австрийцы интересовались позицией правительства Украинской республики в вопросе о Восточной Галиции и Северной Буковине, чье русинское (украинское) население настойчиво требовало от Вены расширения своих национальных прав {65}.

Турки напомнили о принадлежавшем им суверенитете над пресловутыми и столь заманчивыми черноморскими проливами. Украинские представители, согласно их докладу Генеральному секретариату, заявили делегатам Четверного союза о непризнании Совнаркома правомочным заключать мир от имени всей России, на что немцы, желая по всей форме прояснить статус объявившегося нового государства, заметили, что не имеют официального уведомления о создании Украинской народной республики, потому должны считать делегатов от Совнаркома представителями всей России, и, только получив из Киева официальное свидетельство украинской государственности и украинскую декларацию о мире, они не станут обсуждать с советскими делегатами проблем, затрагивающих Украину {66}.

С этими данными украинцы, оставив наблюдателем в Бресте Любинского, вернулись в Киев за инструкциями. Немцы же, генерал Гофман и представитель внешнеполитического ведомства посланник Ф. Розенберг, согласно сообщению в Вену члена австро-венгерской делегации посла К. Мерея, стали на ту точку зрения, что украинцев следует допустить к переговорам {67}. (После поражения Германии в войне Украина, по словам эмиссара Украинской народной республики в Берлине, «перестала быть там популярной как один из неудачных экспериментов императорского правительства». Тем не менее генерал Гофман в публичных выступлениях без стеснения говорил, что это он в критическом для Германии положении «выдумал Украину» {68}.)

Это мнение нашло подтверждение на совещании рейхсканцлера Г. Гертлинга с представителями парламентских партий 7(20) декабря. В выступлении статс-секретаря ведомства иностранных дел Р. Кюльмана, которому предстояло возглавить германскую делегацию на переговорах о мире, оно было сформулировано так, чтобы исключить какие-либо обвинения во вмешательстве во внутренние дела России, ибо федералистские декларации Украинской народной республики не позволяли считать ее полностью самостоятельным государством. «Императорское правительство намерено признать независимость Финляндии и Украины лишь в том случае, если такое признание последует со стороны русского правительства», – заявил Кюльман {69}.

В Киеве, конечно, этого осложняющего обстоятельства пока не знали. Но там не было еще и готовности к немедленному миру с Четверным союзом. Напротив, в Генеральном секретариате преобладали украинские социал-демократы и социалисты-федералисты, не оставлявшие мысли занять место в ряду западных демократий – держав Согласия. Для этого следовало поддерживать боеспособность фронта хотя бы в той части, которая пролегала вдоль территории Украины. Отсюда – провозглашение самостоятельного Украинского фронта под началом командовавшего Румынским фронтом генерала Д. Г. Щербачева, который имел возможность действовать в полном контакте с союзническими военными миссиями. С точки зрения политиков Центральной рады, неприемлемым представлялся также переход к большевикам Верховного командования. Был, очевидно, расчет и на то, что с образованием самостоятельного фронта дислоцированные там части проще будет преобразовать в национальную украинскую армию.

«События, которые произошли в Ставке Главковерха, нарушили оперативную связь фронтов, что угрожает украинской территории опасностью из-за всяких возможностей вплоть до подписания мира», – такой невразумительной фразой начиналась резолюция Генерального секретариата от 23 ноября (6 декабря) о создании Украинского фронта {70}. Кроме всего прочего, в ней ложным было утверждение о нарушении оперативной связи Ставки и фронтов. При всем драматизме ситуации командные должности в Ставке и на фронтах занимались генералами и высшими офицерами, выполнявшими свой профессиональный долг согласно предписаниям о полевом управлении войсками в военное время. Нарушение этого порядка началось именно с вторжения украинских властей в непосредственное управление фронтами и их важнейшими подразделениями. Так, Симон Петлюра, минуя фронтовое командование, стал отдавать приказы службе военных сообщений, внося, по словам обратившегося к нему 29 ноября (12 декабря) начальника штаба М. Д. Бонч-Бруевича, «дезорганизацию и путаницу» {71}.

Представитель Генерального секретариата на Юго-Западном фронте И. И. Красковский 24 ноября (7 декабря) предпринял демарш против исполнявшего должность командующего фронтом генерала Н. Н. Стогова за переданное им по армиям распоряжение о прекращении огня. «Я не политик, между тем войска разделены на признающих 1) правительство народных комиссаров; 2) не признающих их; 3) признающих лишь Раду и 4) казаков, признающих лишь свои войсковые правительства», – писал генерал по этому поводу главковерху, подчеркивая серьезность положения, при котором воинские приказы потеряли силу {72}.