Исторические новеллы - Ашер Бараш

своих низменных желаний и злого сердца, что не станет самовольно поступать с народом по желанию своему? Тогда народ превратиться в раба, и назначенные царем военачальники и поставленные над народом чиновники будут поддерживать в царе злую волю против своего народа», — думал провидец.

Не было мира в душе Самуила. Он все время взвешивал доводы за и против. Иногда ему казалось, что царь, стоящий над народом, будет народ угнетать и, притесняемый, народ отойдет от заветных святынь; а иногда ему казалось, что царь, вознесенный над народом, возвеличит и народ, принесет порядок и благополучие государству, и заслужит оно у соседей славу гордого льва. Может быть, так и будет?

До сих пор ни с кем он не делился своими мыслями и сомнениями, даже с лучшими своими учениками в Найоте, на которых он возлагал большие надежды, веря, что именно они унаследуют дух учения. Ничего не говорил он им, хотя иногда ему очень хотелось поговорить с ними. Когда-то он думал о своем первенце Йоэле, о том, что, возможно, он и возглавит государство; впоследствии он стал взвешивать шансы второго сына, Авия, но потом отказался от обоих. Ни один из них, как он понял, не обладает качествами, нужными для такого поприща, тем более, что и в Беер-Шеве они показали себя с дурной стороны. Он стал присматриваться к Гаду, к тому самому Гаду, которого его друзья называли прорицателем. Но Гад этот выглядел жалко — ни осанки, ни вида, мал ростом, хром, да и болезненный. Такого народ не признает, не станет почитать, не будет бояться. Если уж Богу угодно, чтобы над его народом был царь, — так пусть это будет мужчина благообразный, привлекательный, степенный, потомок людей, чтимых в народе.

А ведь нет. смелее героев, чем сыны из колена Биньямина, о котором еще Иаков говорил, что он «как волк, готов растерзать врага, утром он ест свою добычу, а к вечеру делит трофеи»… А каков тот человек, которому подобает быть царем над народом своим? Он должен обладать бесхитростным сердцем, быть чистым духом, хотя и не учить все время Тору, но быть готовым соблюдать все предписания Завета и то, чему будет учить его провидец. Он должен быть сильным и в то же время честным, обладать и мощью, и верой. Народ будет бояться и почитать его, в нем найдет одновременно и господина, и брата, близкого всем, но соблюдающего должное расстояние. Человек этот будет честно править народом до последнего вздоха. Будет делить с рядовым солдатом все тяготы военных походов. Будет, как факел, как светоч, освещающий путь смелым воинам в их битвах с врагом. Он будет тем человеком, ради которого люди будут жертвовать собой для блага народа, и будут делать это от чистого сердца.

Так и эдак думал обо всем этом Самуил. Куда бы он ни приходил, он был вынужден прислушиваться к голосам, требующим от него поставить царя над народом. Он стал приглядываться к людям, встречавшимся на его пути, узнавать подробности о них, прислушиваться к их речам, может, в ком-нибудь и найдет он того, кого Бог предназначил для великого служения — быть Его Мессией. Искал и не находил. Бывало, покажется ему, что вот он, тот, кого он ищет, но потом понимал, что ошибся.

XIV

Как-то на рассвете, возвращаясь в Раму из Бет-Эля, Гилгала, Минны и далекой Беер-Шевы, поднялся он в гору верхом на своей маленькой белой ослице. И вспомнил он про дом Киша, что находится в Гиве, хотя и прошло уже десять лет с тех пор, как он в последний раз посетил его. Тогда он ночевал в доме Киша, которого все считали смелым и честным, с чистым, как у ребенка, сердцем. и волей, твердой, как железо. Тогда, перед самым отъездом. Киш подвел к нему своего «мизинца». самого младшего сына, мальчика, которого родила ему Шломот, его молодая жена, единственного сына, оставшегося в живых после смерти остальных. Никогда до того, нигде во всей стране Самуилу не встречался такой благообразный мальчик, как сын Киша: орлиные глаза, на лице — непорочность и вера, весь — понимание, печатью мудрости было отмечено его лицо. Мальчик притягивал к себе, но вместе с тем и удерживал на почтительном расстоянии, и, несмотря на это, все же что-то влекло, привязывало к нему. Киш сказал, что мальчику десять лет, но по росту ему можно было дать не менее тринадцати. Образ мальчика запомнился ему, не выходил из сердца, и Самуил часто вспоминал его. Иногда ему хотелось снова посетить Гиву, зайти к Кишу в дом, но какой-то внутренний голос его удерживал: не ходи туда — для великого предназначен этот мальчик, тебе еще предстоит столкнуться с ним и узнать его.

Вот и теперь, труся верхом на веселой ослице в гору и думая о распрях и сомнениях в связи с выбором царя, он вдруг вспомнил облик сына Киша. Он вспомнил, как его ладонь легла на голову этого мальчика, благословляя его. И Самуил даже поднял руки, поднес их к носу и понюхал, так явственно ему показалось, что запах волос мальчика с тех далеких лет трепещет на его ладонях, не выветрился, не улетучился. Он не знал его имени, Киш не назвал его тогда, а Самуил не стал спрашивать, так что имя оставалось ему неизвестным все эти годы. Пока имя это — тайна для него, но наступит день, и он его узнает. Внутренний голос, сердце, подсказывают ему, что день этот близок.

Ослица ускорила бег, почуяв близость дома, стойла и возможность отдохнуть, поваляться, кувыркаясь на траве. Она пошла аллюром, будто желая ускорить темп мыслей седока.

С того дня, когда тревожные мысли о судьбе государства начали преследовать Самуила, то и дело всплывал перед ним, как видение, образ сына Киша.

Он так запечатлелся в его сознании и так укоренился в его душе, что ему трудно было избавиться от ощущения, что именно на этом мальчике лежит печать высокого предназначения. Когда в нем просыпается критическое отношение к царям вообще, он начинает ненавидеть образ мальчика, желая изгнать его из памяти и сознания. Тогда он видит царя строптивым, непоследовательным, навлекающим беду на свой