Ожерелье королевы - Тереза Эджертон

— Сколько тебя еще ждать? Ты думаешь, нам делать больше нечего, кроме как терять здесь время ради твоего удовольствия?

Ис сжалась, хотя и поняла, что жестокие слова относились не к ней. Они предназначались маленькой сутулой гоблинке, которая сидела на низкой скамеечке в углу мансарды, сшивая платье по шву быстрыми и ровными стежками.

— Я уже как раз закончила, — маленькая швея-толстопятка завязала последний узелок и откусила нитку. Это было странное маленькое существо — кожа да кости — с большими мясистыми ступнями, а ее прическа больше всего походила на крысиное гнездо.

— Я починила заклинание, насколько могла, только у меня было очень мало времени.

Мадам Соланж выхватила работу у нее из рук. Это был плащ из шкурки морского котика, очень старый, поношенный и на вид чрезвычайно ветхий. Когда-то это было платье, достойное благородной леди, очень тонкой работы. По подолу и по обшлагам рукавов мех был выщипан, по тонко обработанной коже шел сложный узор, вышитый хрустальным бисером, а истончившаяся шкурка глубоко пропиталась тяжелым мускусным ароматом, запах до сих пор еще сохранился. Но мадам и не думала любоваться старинной работой. Она вывернула плащ наизнанку и расправила на коленях. Тончайшая шелковая подкладка блеснула и исчезла, и Ис и маленькая швея увидели — прямо сквозь мадам — дощатый пол позади нее.

— Юная госпожа пусть носит плащ кожаной стороной наружу, пока не доедет до дворца, — предупредила толстопятка. — Я ни за что не могу поручиться — ткань очень старая, а шить пришлось быстро, но, пока она будет идти от кухни до бального зала, заклинание должно продержаться.

— Если оно не продержится, мы все будем очень сожалеть, — в голосе мадам звенела ярость, — и ты — в первую очередь.

Она бы сказала и больше, но в этот момент на пороге появилась изящная фигура, лишь отдаленно напоминающая мужскую, и мгновенно привлекла внимание всех трех женщин.

На лорда Вифа стоило посмотреть. Пышно разодетый, в камзоле нежнейшего сиреневого цвета, расшитом серебром, он был нарумянен, напудрен, и на лице его красовались мушки. После паузы, позволившей присутствующим вдоволь на него налюбоваться, он жеманно просеменил в комнату, выставил затянутую в шелк ногу и исполнил глубокий и замысловатый поклон, направленный куда-то между Ис и ее устрашающей воспитательницей.

— Пора. Ваш экипаж и ваш эскорт ожидают вас.

Ис прекрасно знала, что ее «экипаж» представлял собой всего лишь шаткую повозку торговца всякой всячиной, а ее эскорт — разношерстную компанию бродячих актеров под предводительством выдававшей себя за гадалку гоблинки из олухов, пользующейся дурной репутацией. Нелепо и унизительно, что та, кому по праву суждено было править всем миром, вынуждена прибыть к порогу короля на телеге, но тут уж ничего не поделаешь.

Так что Ис придержала язык и позволила лорду Вифу помочь ей надеть плащ, расправила старую котиковую кожу так, чтобы не было видно ни тафты, ни кружев, затем накинула просторный капюшон, чтобы прикрыть россыпь напудренных локонов.

Она уже шла к двери, когда маленькая рука с шишковатыми пальцами робко коснулась края ее плаща.

— Госпожа моя, ваши туфли. Они блестят.

Ис наклонилась и посмотрела вниз. Насколько она могла судить, потрепанный край ее плаща доставал до самого пола. Но, наверное, маленькая швея заметила какой-то блеск из-под подола, когда Ис шла по комнате. Пожав плечами, Ис нагнулась, приподняла обручи кринолина и кружевные юбки и сняла свои парчовые туфли с алмазными каблуками. Чулки из тончайшего жемчужно-серого шелка, конечно, пострадают, но жалеть их не стоило, учитывая, как много она надеялась сегодня приобрести.

— Ожерелье, — сказала мадам Соланж. — Лучше спрятать его до наступления подходящего момента.

Без единого слова Ис расстегнула замок и уронила двойную нитку холодных камней в вырез платья.

— Только не говорите мне ничего о чародеях, я вас умоляю, — сказав это, Люциус Саквиль-Гилиан горько усмехнулся. — Не надо мне историй про прекрасных и кошмарных гоблинских колдуний, потому что я почти убежден, что их никогда не существовало. А если они действительно были, если это не всего лишь хорошо продуманная мистификация наших предков, то тогда мы и есть их прямые потомки.

Совсем не обидевшись, как мог ожидать Люциус, король Джарред в ответ тоже рассмеялся.

— Это еще одна страница из твоей Всемирной Истории? «Опровергая все», да? И сколько фактов ты уже опроверг? Его кузен пожал плечами.

— Насколько я помню, последний раз я насчитал восемьдесят три.

Это был очень скромный подсчет. Люциус переписывал историю с восьмилетнего возраста, история его книги, в отличие от истории, в ней описанной, была долгой и содержательной.

— Ты же понимаешь, — сказал Джарред, — что твои слова совершенно возмутительны. И все-таки ты обладаешь таким невероятным даром убеждения, что я не удивлюсь, если под конец нашего разговора мы с Френсисом тоже будем «почти убеждены».

Третий присутствующий, доктор Френсис Перселл, не сказал ничего, но взгляд у него был встревоженный. По приглашению философа Перселла король и Люциус встретились в его мастерской-лаборатории, чтобы слегка перекусить перед балом. То, что разговор за столом красного дерева неизбежно перерастет в дискуссию, философ вполне мог предугадать, ибо в свое время был воспитателем обоих юношей. Но что во время последней перемены блюд (голуби, суп из каштанов и пирог с дичью) дискуссия примет такое опасное направление, он явно не предполагал.

— Нам всегда говорили, — продолжал Люциус, откинувшись на стуле и изящно скрестив мускулистые ноги в белых шелковых чулках, — что с того самого момента, когда люди низвергли империю и стерли чародеев с лица земли, мир вел почти совершенное существование. А почему? Потому что Наши Высокочтимые Предки, создавая новую цивилизацию, установили определенные законы, передали нам по наследству определенные принципы и вплели определенные привычки и страхи в саму ткань общественного устройства, и все это для того, чтобы поддерживать это почти идеальное состояние до бесконечности. Но действительно ли мы унаследовали лучший из возможных миров?

Несколько мгновений в комнате царила тишина, король и ученый обдумывали эти слова. Тишину нарушал только шум огромного механизма, работавшего этажом выше. Для Джарреда так и осталось загадкой, почему философ предпочел устроить свою мастерскую в часовой башне Линденхоффа. Возможно, Перселл просто находил звук движущихся рычагов и шестерней, постоянное жужжанье и тиканье успокаивающими.

— Думаешь, нет? — спросил Перселл, поправляя очки в золотой оправе.