Дети смотрителей слонов - Питер Хёг

Вера-секретарь семенит проворно, но осторожно, словно денщик великого полководца, ступающий по опасной вражеской территории. А Минни Торласиус-Дрёберт не сводит обожающего взгляда со своего мужа.

Профессор показывает на купальные шапочки и обращается к епископу.

— Я воспользовался возможностью для проведения эксперимента. В самом ближайшем будущем мы сможем идентифицировать ген, отвечающий за пристрастие к наркотикам. И вызывающий локальное повреждение мозга.

Если сказать, что епископ демонстрирует заинтересованность, это будет явным преувеличением. Всем своим видом она хочет показать, что проблем с головой на Финё и так хватает, так что нечего докучать ей всякими глупостями.

Но мы уже два года знаем Торласиуса-Дрёберта как выдающегося оратора и блестящего учёного, который неустанно стремится к новым знаниям. Так что он немедленно обращается к графу.

— А что можно сказать, — говорит он, указывая на меня, — о перспективах выздоровления мальчика? И не следует ли нам воспользоваться возможностью и сканировать его мозг?

Граф Рикард оказывается в сложном положении. Ему непонятно, как себя вести. Он смотрит через плечо профессора и машет рукой.

— Это просто маленькие голубые гномики, — объясняет он. — Они живут под террасой. Я показываю им, чтобы они подошли поближе.

Мне вдруг вспоминаются слова о том, что даже если и нет никакой двери, не стоит сдаваться, надо продолжать стучать. Потому что оказывается, что хотя Анафлабия Бордерруд вряд ли может претендовать на то, чтобы стать актрисой, всё-таки можно представить для неё какое-то будущее в шоу-бизнесе — осознав перспективу появления маленьких голубых гномиков под ногами, она внезапно высоко подпрыгивает, на мгновение зависая в воздухе.

Торкиль Торласиус замирает на месте. Он пристально смотрит на графа, постепенно смиряясь с мыслью, что по сравнению с происходящим все его самые смелые предположения о наркотическом гене и повреждении мозга ничего не стоят.

Вот тут-то, когда перед вратарской площадкой образуется полный хаос, слово берёт Тильте.

— Мне нужно взять с собой кое-какие вещи, — говорит она. — Но они тяжёлые, мне их не донести. Не могли бы вы помочь мне, господин профессор?

При других обстоятельствах фраза о тяжёлых вещах наверняка вызвала бы подозрение у Торласиуса и у епископа. Но внимание обоих отвлечено. Торкиль Торласиус осознал лишь, что молодая женщина спросила его, может ли он поднимать тяжести. Он распрямляется.

— Я член Академического боксёрского клуба, — говорит он.

Он уже готов снять пиджак и закатать рукава рубашки, чтобы продемонстрировать Тильте свои бицепсы, но Тильте делает знак и останавливает его.

— Как это мило с вашей стороны, профессор. Вы можете зайти ко мне в комнату через десять минут?

Когда Тильте закрывает дверь в нашу комнату, я складываю руки на груди. Мне не свойственно таить в себе злобу, но ведь за последние полчаса Тильте не только опорочила мою в общем-то безупречную репутацию, но и решила бросить меня на произвол судьбы.

Но не успеваю я раскрыть рот, как Тильте подносит палец к губам.

— Ларс и Катинка, — шепчет она, — ты заметил? Похоже, тут какая-то амурная история.

На всякий случай сообщаю, если вы вдруг не знаете, кто такие амуры, что это такие маленькие жирненькие ангелочки, которых иногда изображали на старых открытках, и вот две такие открытки Тильте и держит сейчас в руках.

Многие на Финё считают, что Тильте потеряла интерес к земной любви, после того как её оставил Якоб Аквинас Бордурио Мадсен, который внезапно осознал своё призвание и отправился в Копенгаген, чтобы учиться на католического священника и провести остаток жизни в молитве и воздержании. Но мы, близко знающие Тильте, понимаем, что она, несмотря на несчастья и разочарования, в глубине души осталась романтиком, она очень любит фильмы, в которых герои, воссоединившись, плывут в сторону заходящего солнца на розовой гондоле под музыку, липкую, как двухкомпонентный клей. Иногда мне кажется, что Тильте восстаёт против фразы «Они жили счастливо до конца дней своих» в первую очередь потому, что это слишком мало, она считает, что любовь, которая продолжается лишь пятьдесят или шестьдесят лет, просто курам на смех — нам нужна вечность. И с той же готовностью, с которой она помогает людям прийти в себя после того как их бросили, с тем же воодушевлением она обнаруживает влюблённости ещё до того, как сами влюблённые осознают их, и придаёт им ускорение — вот зачем она вечно таскает с собой пачку открыток, которыми сейчас и размахивает перед моим носом.

Я недоверчиво наблюдаю, как она рисует сердечки на открытках.

— Я отнесу эту открытку Ларсу, — говорит она. — И скажу ему, что Катинка хочет встретиться с ним под большой акацией в саду за домом. Ты выждешь две минуты, а потом отнесёшь вторую открытку Катинке. И скажешь то же самое. По-детски правдоподобно — как ты это умеешь.

— У нас есть семь минут, — говорю я, — потом придёт профессор.

— Есть люди, — говорит Тильте, — которые за семь минут изменили всю свою жизнь.

Будь у нас больше времени и будь я в другом состоянии, я бы попросил её назвать имена тех, кому удалось за семь минут изменить свою жизнь, но тут Тильте берёт меня за руку и тянет к открытому окну.

— Это ещё не всё, — говорит она.

Окна в соседних комнатах слева и справа в такой прекрасный весенний день открыты. Оттуда доносятся тихие щелчки. Тильте оттаскивает меня от окна и закрывает его.

— Они что-то пишут на своих компьютерах, — говорю я. — Отчёт. О нас.

Тильте кивает.

— Петрус. — говорит она. — Мы сейчас выманим их из комнат — быстро, чтобы они забыли выключить свои компьютеры. Разве мы тем самым не сможем способствовать расцвету полицейской любви? И заодно выяснить, что там написано в их базе о нас, папе и маме?

Я остаюсь в комнате, а Тильте стучит в дверь Ларса и протягивает ему открытку с ангелочком. Скажу вам прямо, что до этого момента я сомневался, что так легко можно изменить жизнь влюблённых. Сомнения эти оказались полностью развеяны. Потому что в тот момент, когда Тильте возвращается назад в комнату, мы слышим за стенкой Ларса в его ванной. Некоторые детали, конечно же, сквозь стену не разобрать, но нет сомнения в том, что он одновременно пытается предпринять что-то вроде укладывания волос феном, чистки зубов и брызганья себя под мышками одеколоном — и всё это менее чем за 30 секунд, после чего вылетает из комнаты и несётся по коридору, как будто снова сдаёт вступительные экзамены в полицейское училище.

И тогда, взяв в руки другую открытку, я стучу в комнату Катинки.

Со слов Леоноры Гэнефрюд. близкого друга нашей семьи, члена буддистской общины Финё и главы компании. занимающейся культурно-сексуальными консультациями. я знаю, что на многих мужчин сильное воздействие оказывает вид женщины в форменной одежде. И сейчас вот, не для передачи другим, а исключительно между нами, могу признать, что я тоже принадлежу к таким мужчинам.

Однажды, обсуждая этот вопрос с Конни, я спросил её, не чувствует ли она чего-то подобного по отношению к мальчикам, и она, задумчиво вытянув губки, сказала, что это надо проверить, и попросила меня надеть форму её старшей сестры, которая работает посыльной в конторе пивоварни. Нам так и не удалось завершить эксперимент, потому что когда я облачился в форму — это был красный пиджак, красная юбка и туфли на высоких каблуках — и мы зажгли все светильники в гостиной, чтобы Конни могла составить себе ясное представление, в комнате появились её родители, и хотя я и пытался изо всех сил объяснить происходящее, боюсь, у них так и остались сомнения, которые мне не удалось развеять до самого отъезда Конни.

Так что когда Катинка возникает на пороге в обычной одежде, я слегка разочарован.

Джинсов и свитера недостаточно, чтобы Катинка приобрела штатский вид и стала похожа на обычную домохозяйку. По ней всё равно видно, что она умеет водить грузовик и при необходимости справится с бригадой дорожных рабочих. Но когда я протягиваю ей открытку с амурчиками и говорю, что Ларс ждёт её под акацией, на лице у неё появляется выражение, как будто она сейчас потеряет сознание, и очевидно, только благодаря специальной подготовке в антитеррористическом подразделении ей удаётся устоять на ногах. Потом её щёки окрашиваются румянцем, так что я начинаю побаиваться, уж не инсульт ли это — и вот уже она во весь опор мчится по коридору.

Она даже не закрывает за собой дверь. В дверном проёме хорошо виден компьютер. Он включён.

И не просто включён — на экране тот самый документ, в котором описывается всё произошедшее со мной, Тильте и Баскером до настоящего момента.

На экране мы читаем: «Контакт с епископом Анафлабией Бордерруд и профессором Торкилем Торласиусом-Дрёбертом, которые информированы полицией через министерство по делам церкви, что местонахождение КФ и КФ неизвестно, но другие сведения им не сообщались…»