Орлеанская девственница - Вольтер

Конец песни седьмой

ПЕСНЬ ВОСЬМАЯ

Как наш рассказ возвышен и приятен,Как ум и сердце образует он,Как в нем отражены без всяких пятенИ доблесть, храбрых рыцарей закон,И право королей, и верность жен!Имеет сходство он с богатым садом,Который доставляет радость взглядам.В нем целомудрие всего видней,Цветок, затмивший все цветы собою,Как лилия, в невинности своейБлистающая дивной белизною.

О девы, юноши, прошу я вас,Прочтите сей божественный рассказ.Принадлежит он мудрому Тритему[67];Ученый пикардиец и аббатИоанну и Агнесу взял как тему.Как я его ценю, и как я рад,Что явно отдавал он предпочтеньеТебе, полезное, простое чтенье,Пред хламом современных повестей,Которые живут так мало дней,Безвкусный плод фантазии туманной!Правдивая история ИоанныПереживет и зависть и года.Так торжествует истина всегда.

Однако об Иоанне д'Арк тебе я,Читатель мой, не расскажу сейчас,Затем что ныне занимают насЛишь Дюнуа, Тримуйль и Доротея,На то причины веские имея.Мы с полным основаньем знать хотим,Что с ними сталось, как живется им.

Вы помните, как, защищая славуФранцузского монарха, весь в поту,Тримуйль отважный, гордость Пуату,БлизОрлеанских стен попал в канаву.Оруженосцами был наш геройИзгрязной ямы поднят еле-еле,Помятый, с поврежденною рукой,С кровоподтеками на нежном теле.Его хотели в город отнести,Но тут явилась новая забота:Закрыты были в Орлеан путиУсилиями дерзкого Тальбота.Тогда решили, в страхе пред врагом,Тримуйля кружным отнести путемВ Тур, город твердый в вере и законе,Покорный христианнейшей короне.Здесь из Венеции заезжий плутЕму довольно ловко руку вправил,Кость лучевую к плечевой приставил.Оруженосцы же понять дают,Что к королю вернуться он не может,Что враг везде теснит нас и тревожит.«Что ж, если так, – наш рыцарь молвил тут, —Раз мне не суждено решать победу,Я хоть к любовнице своей поеду».

Итак, превратностям теряя счет,В Ломбардию свершает он поход.Там перед городскими воротамиБыл окружен и сдавлен наш героиБесчисленной и глупою толпой,В Милан спешащей, хлопая глазами,Стуча подкованными башмаками.Купцы, крестьяне, дети, всякий сброд,Бенедиктинцы, горожане; в ходПускают кулаки, всем душно, тесно,Бегут, кричат: «Скорей, пустите нас!Такие зрелища не каждый час!»

Тут паладину сделалось известно,Какого празднества так жадно ждетЛомбардский добрый и простой народ.«О Доротея! Страшное известье!» —Кричит он и, пришпорив вдруг коня,Всех опрокидывая и тесня,Несется через людное предместье,Вдоль узких улиц к площади туда,Где бьется благородный Дюнуа,Где растерявшаяся ДоротеяГлядит, поверить истине не смея.Не мог бы и Тритем картины тойНам передать, со всем своим искусством,Дать имена разнообразным чувствам,Возникшим в сердце девы молодой,Возлюбленного встретившей, как в сказке.Какие кисти, ах, какие краскиЖивописать могли бы этот вид,Где все смешалось: боль былых обид,И исчезающая безнадежность,И радость, и смущение, и стыдИ где растет, все поглощая, нежность?Освобожденная от козней зла,Она лишь слезы сладкие лилаВ его руках, а рыцарь благородныйОт счастья целовал поочередноТо Дюнуа, то деву, то осла.

Прекрасный пол, по окнам и балконам.Рукоплескал, сочувствуя влюбленным;Монахи убегали прочь. ВдалиКостра полуразрушенного балкиИмели вид необычайно жалкий.С его развалин медленно сошлиКрасавица и Дюнуа. Он видомСоперничать бы мог с самим Алкидом[68],Который, победив в стране могилТройного пса[69], тройную Эвмениду[70],Алкесту мужу гордо возвратил,Ревнуя, но не подавая виду.

Была домой в носилках снесенаКрасавица. За ней скакали следомДва рыцаря, привыкшие к победам.Наутро благородный Дюнуа,Прекрасную чету застав в кровати,Сказал: «Мне кажется, здесь лишний я!Не буду нарушать часы объятий.Пора мне бросить этот край; меняЗовут мой повелитель и Иоанна;Я к ним вернусь. Я знаю, постоянноТоскует Дева о своем осле.Денис, заботливый к родной земле,Явился мне сегодняшнею ночью.Поверьте мне, я зрел его воочью.Божественного зверя он мне дал,Чтоб дам и королей я защищал:Теперь он требует меня обратно.Я Доротее послужил. И мнойРасполагает ныне Карл Седьмой.Вкушайте же плоды любви приятной.В моей руке нуждается престол.Не терпит время, ждет меня осел».

«Я на коне последую за вами», —Любезный Ла Тримуйль сказал в ответ.И Доротея говорит: «Мой свет,Я тоже еду – знаете вы сами,Уж я давно хочу утешить взор,Увидеть пышный королевский двор,Агнесу, отличенную владыкой,Иоанну, славную душой великой.Вы – мой спаситель, вы – любовь моя,За вами я последую хоть в битву.Но на костре, когда читала яМарии-деве тайную молитву,Я ей дала торжественный обетПаломницей отправиться в Лорет,Коль уцелею случаем чудесным.Святая дева, услыхав меня,Вас ниспослала на осле небесном,И спасена была я из огня.Я вновь живу: обет свершить должна я,А то меня накажет пресвятая».

«Мне по сердцу такая речь, – в ответЕй молвил добрый Ла Триймуль. – Обет,По-моему, свершить необходимо.Позвольте вас сопровождать. ЛоретДавно уж ждет меня как пилигрима.Летите, благородный Дюнуа,Полями звездными к стенам Блуа.Нагоним мы чрез месяц вас, не боле.А вы, сударыня, господней волеПокорная, направьте путь в Лорет.Достойный вас даю и я обет:Доказывать везде, во всяком месте,Кому угодно, шпагой и копьем,Что вы пример являете во всемЛюбой замужней и любой невесте,Как высший образ красоты и чести».Она зарделась. Между тем оселНогою топнул, крыльями повелИ, быстро исчезая с небосклона,Мчит Дюнуа туда, где плещет Рона.

Цель Ла Тримуйля – славная Анкона;Идет он с дамой, с посохом в рукахИ в страннической шляпе. Божий страхИх речи наполняет, взоры кротки,Висят на их широких поясахЖемчужные и золотые четки.Перебирал их часто паладин,Читая тихо «Ave». ДоротеяМолилась тоже, глаз поднять не смея,И «я люблю вас» был припев одинМолитв, несущихся среди равнин.Они проходят Парму и Модену,Идут в Урбино, видят и Чезену,Открыт им всюду ряд прекрасных зал,Их чествует то князь, то кардинал.Наш паладин, день ото дня вернее,Свершая благородный свой обет,Везде твердил, что в целом мире нетПрекрасней женщины, чем Доротея,И, прекословить рыцарю не смея,Никто не спорил: вежливость всегдаПоддерживали эти господа.

Но наконец на берегах Музоны,Близ Реканати, в округе Анконы,Блеснул вдруг пилигримам, как звезда,Хранимый небом дом святой мадонны,Обитель благодати и труда;Корсаров эти стены отразили,И некогда их ангелы носилиПо беспредельным облачным полям,Как бы корабль, плывущий по волнам.В Лорето ангелы остановились,И там же стены сами водрузились.Все, что искусства составляет честьИ что великолепного в нем есть,Наместники небес, владыки света,Чтоб отличить святое место это,Рассыпались здесь в щедрости своей.Любовники спешат, сойдя с коней,Колена преклонить в священном страхеИ сделать вклад. От них берут монахиДары на украшение церквей,И пилигримов наших благосклонноУстами их благодарит мадонна.

Любовников в харчевне ждет обед.Был за столом ближайший их соседКакой-то англичанин, злой, надменный,Приехавший сюда издалекаИ втайне насмехавшийся слегкаНад этою обителью священной.Британец истинный, не знал он сам,Зачем скитается. Платил он вдвое,Как за антики, за поддельный хламИ презирал святых и все святое.Он в жизни признавал одну лишь цель —Вредить французам; звался – д'Арондель.Теперь он путешествовал, скучая.Любовница была с ним молодая,В дороге развлекавшая его,Еще надменней друга своего,Еще заносчивей, еще грубее,Но хороша и телом и лицом,Прелестна ночью, нестерпима днем,Порывиста в кровати, за столом, —Во всем она несхожа с Доротеей.Барон прекрасный, гордость Пуату,Сначала ограничился приветом,Затем упомянул про местность ту,Потом сказал о том, как он обетомСебя связал, тому немного дней,Доказывать везде, пред целым светом,Достоинства любовницы своей,А после заявил британцу прямо:«Я верю, благородна ваша дама;Она прекрасна и притом скромпаИ, хоть молчит все время, несомненно,Блистательным умом одарена.Но Доротея с нею несравненна.Признайте это; я отдать готовВторое место ей без дальних слов».Британец гордый, с ним сидевший рядом,Тримуйля смерил леденящим взглядомИ вымолвил: «Поймете вы иль нет,Что безразличны мне и ваш обет,И то, что ваша милая подругаИз знатного или простого круга?Пусть каждый удовольствуется тем,Что он имеет, не хвалясь ничем.Но так как вы, столь дерзко и столь ложно,Предположили, что хоть раз возможноПеред британцем первенство занять,Я должен вам сейчас же доказать,Что нас, британцев, и в подобном делеЗатмить еще французы не успелиИ что моя любовница лицом,Плечами, грудью, крупом, животомИ даже, я сказал бы, чувством чести,Конечно, вашей не чета невесте.А мой король (хоть толку мало в нем)Прикончит вашего одним щелчком,С его мясистой героиней вместе».«Ну, что же! – Ла Тримуйль ответил, встав. —Идем, узнаем, кто из нас не прав.Мне кажется, я защитить сумеюФранцузов, короля и Доротею.Но я намерен, как заведено,Вам предоставить выбрать род дуэли,Верхом иль на ногах – мне все равно,Исполню все, чего б вы не хотели».«Нет, на ногах! – ответил грубый бритт. —Не думаю коню предоставлять яПлоды и труд подобного занятья,И к черту все – нагрудник, панцирь, щит!Не признаю их даже на войне я.Сегодня жарко, и удобней намСражаться голыми за наших дам:Наш поединок будет им виднее».«Извольте, сударь! Как угодно вам!» —Француз любезно молвил. Доротея,От страха за любовника бледнея,Была в душе, однако, польщена,Что возбудила этот спор – она;Но страшно ей, как бы суровый бриттНе проколол Тримуйля милой кожи,Которую тайком и не без дрожиОна слезами нежными кропит.А д'Арондель был занят англичанкой.Всегда спокойна, с гордою осанкой,Вовек не проливала слез она;Ей нравились тревога и война,И петушиный бой в ее отчизнеСлужил ей главным развлеченьем в жизни.Она звалась Юдифь де Розамор,Цвет Кембриджа, честь Бристольских контор.

Вот ваши доблестные паладиныГотовы к бою посреди равнины,Обрадованы оба, что пришелЧас битвы за красавиц и престол.Подняв высоко головы, всем теломВполоборота встав движеньем смелым,Врагу не уступая ни на шаг,Они скрестили сталь блестящих шпаг.Не наслажденье ль наблюдать за ними,Их взмахи различая, их прыжки,Следить за их движеньями крутыми,За тем, как сыплют искры их клинки!Так созерцал в восторге иногда яНа юге где-нибудь, под ясным Псом,Весь горизонт, от края и до краяГорящий ослепительным огнем:За молнией другая чередом.

Пуатевинцу удалось, не целя,Царапнуть подбородок д'Аронделя,И тотчас же он прыгает назадИ ждет атаки. Англичанин гордый,На забияку бросив гневный взгляд,Ему наносит вдруг рукою твердойУдар в бедро; и, нежное, оноГорячей кровью вмиг обагрено.

Они, в пылу воинственной забавы,Желали умереть во имя славыСвоих любезных, чтоб узнать скорей,Которая прекрасней и милей;Но в это время путь держал в обительЗемель его святейшества грабитель,Искавший отпущения грехов.Носил разбойник имя Мартингера,На преступленье был всегда готов,Но в нем горела истинная вера,И, в покаянье не жалея сил,Быть начисто прощенным он любил.Он на лугу заметил двух красоток,Перебиравших крупный жемчуг четок,Их лошадей, их вьюченных ослов;Увидел их – и с ними был таков.Он англичанку вместе с ДоротеейЗахватывает, их добро беретИ исчезает, молнии быстрее.

А поединок между тем идет.Бойцы сражаются, тверды, упрямы,За честь французской и британской дамы.Наш добрый Ла Тримуйль заметил вдругЛюбовницы своей исчезновенье.Он быстро озирается вокруг:Его оруженосец через лугКуда-то убегает в отдаленье.Британец тоже замер и стоит.Окаменев, они не знали сами.Что предпринять, и хлопают глазамиДруг против друга. «О! – воскликнул бритт, —Нас обокрали, бог меня простит!Сражаясь, мы покрылись только срамом;Бежим скорей на помощь нашим дамам,Сперва освободим их, а потомЕдиноборство наново начнем».Наш Ла Тримуйль сошелся с ним во мненье,И, как друзья, идут они в смущеньеНа поиски. Но, сделав два шага,Один кричит: «Ах, шея! Ах, нога!»Другой за лоб хватается рукою;И, не имея более в грудиОгня, необходимого герою,Когда готовится он храбро к бою,Оставив пыл и ярость позади,Едва дыша, не в силах двигать ноги,Они упали посреди дороги,И кровь их заалела на песке.Оруженосцы были вдалеке,Идя по следу дерзостного вора.Герои же, без денег, без призораИ без одежд, покинуты, одни,Считали, что окончены их дни.Куда-то проходившая старуха,Увидев их, лежащих на пути,И христианского исполнясь духа,В свой дом их приказала отнести,Дала лекарства, привела в сознаньеИ в прежнее вернула состоянье.

Старуху эту все в округе тойСчитали мудрой, чуть ли не святой:В окрестностях Анконы мы б едва лиКого-нибудь почтенней увидали,В ком явственней была бы благодать.Не стоило труда ей предсказатьИ засуху, и дождевую влагу,Она больных умела врачеватьИ обращала грешников ко благу.

Герои наши, ей поведав все,Совета испросили у нее.Задумалась старуха, помолчала,Открыла рот и наконец сказала:«Бог милостив! Любите дам своих,Но дайте мне навеки обещаньеНе убивать себя во имя их.Узнать суровейшие испытаньяПодругам вашим ныне пробил час;Поверьте, я жалею их и вас.Скорей оденьтесь, на коней садитесь,Смотрите же, в пути не заблудитесь;Мне богом вам поручено сказать:«Чтоб их найти, вам надо их искать».

Был восхищен столь бодрыми словамиНаш Ла Тримуйль, а бритт, пожав плечами,Задумчиво сказал: «Я верю вам.Мы тотчас же поедем по следамРазбойника. Но только для погониНужны вооруженье, платье, кони».Она в ответ: «Все это вам дадут».По счастью, некий очутился тутПотомок Исааков и Иуд,Обрезанного люда украшенье,Всегда готовый сделать одолженье.Израильтянин, видя случай их,Деньгами их ссудил, как все евреи,И, как велось еще при Моисее,Из сорока процентов годовых;Нажитой этим способом полушкойОн поделился со святой старушкой.

Конец песни восьмой