Уютная душа - Мария Воронова

— Классическая ситуация: не спеши выполнять приказ начальства, его могут и отменить, — засмеялся Миллер. — Зато нам закрыли прием до десяти вечера.

— Радость-то какая! — фыркнула старшая сестра. — Сейчас бездельем маяться, чтобы потом всю ночь ишачить! — И, показывая пример подчиненным, она налегла плечом на наркозный аппарат.

По стандарту, все медицинское оборудование оснащено колесиками и является передвижным. Но у этих древних приборов колесики давно проржавели, а кое-где и отвалились, так что транспортировка действительно была трудным делом. Оборудование отчаянно скрипело, оставляло на плитке пола глубокие царапины и норовило рухнуть на грузчиков поневоле.

Миллер вызвался помогать. Держась как можно непринужденнее, он пристроился в пару к Тане.

«Она совсем мне не нравится, — думал профессор, при каждом мимолетном прикосновении к ней ощущая волнение плоти, — то есть абсолютно не в моем вкусе. Хороший работник и приятный человек, но не секс-бомба».

Они взялись за операционный стол. Пытаясь сдвинуть с места этого мастодонта русской хирургии, Миллер смотрел, как на другом конце стола Таня морщится от напряжения, и голова его кружилась от желания…

«Поведу ее к себе, — решил он, — и будь что будет!»

Но пока он собирался с духом, переодевался, курил, Таня ушла домой. Миллер даже не успел попрощаться с ней перед ее курсами.

Глава 3

Оказывается, он был влюблен!

Клиника без Тани казалась ему пустыней, и Миллер, как подросток, считал дни до ее возвращения.

«Дело даже не в том, что она удивительно добрая и самоотверженная девушка, — думал он. — Мне хочется стать таким же, как она, хочется вновь полюбить мир. Рядом с ней мне удастся это сделать. Она потихоньку, исподволь, по капельке напитывает меня любовью к людям, как человека после долгого голодания начинают осторожно кормить — сначала по ложечке, потом еще и еще… Лишь бы ей было со мной хорошо».

Миллер намывал свои комнаты в коммуналке, стелил на кровать новое белье и ходил в магазин за хорошим кофе и шоколадом.

Первая часть воскресенья прошла за хозяйственными хлопотами. Вечером профессор начал размышлять, можно ли позвонить Тане на мобильный и пригласить ее в гости, или это неудобно.

«Она может обидеться, — думал он, понимая, что на самом деле боится сам. — Ведь по телефону всего не объяснишь. Вдруг она решит, что я просто хочу развлечься? Она ведь не знает, что я ее люблю. Говорят, что женщины всегда это чувствуют, но я очень сдержанный человек! Лучше завтра. Предложу ей отпраздновать окончание курсов. Черт с ним, сразу сделаю предложение. Женюсь! Какие могут быть игрушки?»

Миллер нервно похохатывал и боялся, что не дождется завтрашнего дня.

Утром он провел конференцию, сделал обход и отправился в оперблок. Тани нигде не было, и ему пришлось притворяться, что он пришел взглянуть на график операций.

«Может быть, она не вернулась с курсов? Она сказала, что обеспечила меня инструментами до конца недели, но ведь она не говорила, что выйдет на работу именно в понедельник. Значит, у меня есть легальный повод ей позвонить, узнать, когда она собирается на службу. Вот сейчас покурю и позвоню. Из своего кабинета, где нет любопытных ушей».

Он вышел на площадку черной лестницы. Серые бетонные ступени, перила из железных пластин, кое-где оторванных и торчащих в пролет железными щупальцами. На стенах с осыпающейся грязно-розовой краской — воззвания сексуального и политического толка. Угол возле помойного ведра в изобилии испещрен следами тушения сигарет. Миллеру стало противно, и он поднялся на один пролет. Там обнаружилась такая же картина. Тяжело вздохнув, он закурил.

Внизу хлопнула дверь, и послышались женские голоса — сестры вышли на перекур.

— Ну, Тань, как тебе с фашистом работается? — донеслось оттуда.

Миллер навострил уши. Подслушивать, конечно, нехорошо, но он же не знал, что они сюда придут! Чистая случайность. А после того как его назвали фашистом, обнаруживать себя просто неудобно, это сконфузит невоздержанную на язык сестру.

— Нормально. И почему вы все так его не любите? Странно даже.

В ответ раздался дружный смех.

— Знаешь, с тобой он стал как-то добрее. — Миллер узнал голос старшей сестры Ирины Анатольевны. — И не только к тебе, но и к нам, грешным. Разве мы могли представить, что он будет помогать нам таскать этот чертов хлам?

— Это уж точно, — подтвердила другая сестра, Дмитрий Дмитриевич не узнал ее по голосу. — Попроси мы его раньше, смерил бы нас уничтожающим взглядом и сказал: «Хорошо, я еще и инструменты за вас помою. А вы не окажете ли мне ответную любезность — не прооперируете ли аневризму сонной артерии?»

Миллер чуть не поперхнулся дымом. Именно так он бы и сказал, слово в слово.

— Не знаю, что это на него вдруг нашло, — продолжала неузнанная сестра. — Но боюсь, когда у него припадок доброты закончится, мы все огребем по полной. Уж он-то найдет способ наверстать свое, фашист недобитый.

— Девочки, а за что вы его фашистом зовете? — Голос Тани он не перепутал бы ни с чьим.

— Такой и есть! Вредный злобный гад. Конечно, ты ему угождаешь, и у него пока нет повода тебя гнобить. Но вообще не обольщайся, он ненавидит тебя так же, как все остальное человечество.

Миллер и не предполагал, что у Ирины Анатольевны, которую он уважал и ценил, сложилось такое нелестное мнение о его персоне!

— Нет, фашистом я бы его не назвала, — задумчиво протянула Таня. — И сдается мне, он совсем не злой. Просто бесстрастный и холодный человек. Так что если уж выбирать ему прозвище, то я бы предложила «мессир».

Опять раздался дружный хохот, а Дмитрий Дмитриевич подумал, что истина «подслушивающий человек рискует услышать много для себя неприятного» подтверждается на все сто.

— Нет, правда, девочки. Как и дьявол, наш Миллер не способен на сильные чувства. Зато холодность позволяет ему быть справедливым и объективным, а мы за это считаем его злым. На самом деле он просто несчастный человек, он завидует нам, как Воланд.

— Таня, что ты несешь? При чем тут Воланд?

— Воланд тоже бесстрастный и тоже завидует людям. Поэтому и вводит в искушение, играет на человеческих страстях, чтобы в очередной раз убедиться, что они толкают людей только на грех и некрасивые поступки. Наш, конечно, дьявольским промыслом не занимается, но ему тоже приятно лишний раз убедиться, насколько мерзок род людской.

Он не думал, что ему будет так больно слушать Таню! Вероника Смысловская сказала, что он не способен на любовь, но у нее были к тому основания. И бесстрастным она его не обзывала. А Таня, да как она могла? После того как он месяц проработал с ней бок о бок, и каждый его вздох, каждое движение были наполнены мучительной нежностью… Путь она не поняла его любви, но назвать его холодным… Наслушалась бабских россказней, только и всего!