Уютная душа - Мария Воронова

Неужели красота ценится на несколько порядков выше, чем жизнь и рассудок?

Давно не имевший дела с государственной медициной, Розенберг думал, что его друг зарабатывает почти так же много, как он сам, и даже завидовал его возможности делать сложные операции, бесплатно пользуясь государственным оборудованием и государственными расходными материалами, и получать за них «левые» гонорары.

Но Миллер никогда не требовал со своих пациентов деньги, слишком много конвертов ему самому пришлось раздать за время болезни матери, и он слишком хорошо помнил многозначительные паузы, тонкие улыбки, все эти «вы же понимаете…».

«Вдруг передо мной такой же отчаявшийся человек, каким был я? Вдруг для него достать десять тысяч рублей так же непросто, как луну с неба? Вдруг содержание больной матери уже съело все его сбережения и фамильные драгоценности?» — думал Миллер и раздраженно отмахивался, если его спрашивали, сколько это будет стоить.

Он неукоснительно следил, чтобы за операции, не связанные с устранением непосредственной опасности для жизни, пациенты платили в кассу, то есть соблюдал интересы клиники. Но брать деньги в безвыходной ситуации, когда стоит выбор между операцией или смертью, он считал безнравственным.

— Авокадо будешь? — спросил Розенберг, указывая на пупырчатую зеленую грушу. — Не ел никогда? Тогда кладем его в нашу потребительскую корзину. Что, на одних пельменях сидишь, не готовишь себе? Жениться вам, барин, надо.

— А вам, барин?

Загородный дом Розенберга находился в коттеджном поселке на границе между Петергофом и Стрельной. На пологом склоне, ведущем прямо к заливу, каскадом стояли дома — такие разные, что поселок смело можно было назвать музеем архитектуры. Тут были и средневековые белые домики, перечеркнутые крестами балок, и южные мазанки, выглядевшие голо и нелепо без оплетающего их винограда, и даже настоящие дворцы в стиле барокко. В центре поселка красовался настоящий костел, хотя на самом деле это тоже был жилой коттедж. Но больше всего Миллера забавлял дом, которому эксцентричные владельцы придали форму египетской пирамиды. «Либо жертвы дизайнера, либо экстрасенсы, — думал он, глядя на это нелепое сооружение. — Пирамиды якобы обладают уникальной энергетикой, вот хозяева и постарались. Идиоты, конечно».

Перед рощицей асфальтовая дорожка круто поворачивала вправо, но Миллер знал: если пойти по тропинке, то, миновав ряд тощих березок, выйдешь прямо к заливу. Яша говорил, что правление уже несколько лет собирается вымостить тропинку и устроить частный пляж, но грустное запустение нравилось Миллеру гораздо больше. Приезжая к Розенбергу на уик-энд, он непременно гулял по заливу один, бесстрашно ступая по топкому илистому берегу, а потом забирался на ржавый баркас, который, судя по тому, что из щелей в обшивке росли чахлые деревца, стоял здесь очень давно.

Странно, находясь на баркасе, он не чувствовал щемящей тоски, которая неизменно охватывает человека в заброшенных домах. Наоборот, в нем просыпался азарт, тяга к приключениям и романтике, и появлялась надежда, что все еще будет хорошо. Миллер подолгу сидел на перилах баркаса, дышал сырым воздухом залива, пока не прибегали младшие девочки с криками: «Верещагин, уходи с баркаса! Обедать пора!»

Выйдя из машины, Миллер огляделся. Фонари горели через один, и глупо было бы идти к заливу в кромешной тьме.

— Ладно, в следующий раз, — вздохнул он.

Пока Яша заезжал в гараж, пока они переобувались в прихожей, дети выбежали в холл встречать отца. Миллер привычно удивился красоте всех троих. Покойная Ольга Алексеевна красотой не отличалась. «Нет ли тут какой-нибудь душераздирающей семейной тайны?» — гадал Дмитрий Дмитриевич. Внешность всех трех девочек явно противоречила законам генетики. Приемная дочь Розенберга и его собственные дочери были очень похожи между собой, но в их лицах невозможно было обнаружить черты Ольги Алексеевны или самого Яши.

— Ты у нас давно не был, — сказала старшая Милка, вытирая овощи одноразовым полотенцем.

Оставив младших досматривать по телевизору «Прекрасную няню», они устроились втроем на кухне. Милка резала салат, Яша жарил котлеты, и только Миллер бездельничал с бокалом вина.

— Если б я мог, каждый день ходил бы к вам в гости, — искренне отозвался он.

— Кто мешает? — В тонких пальцах Милки нож казался особенно огромным, и помидоры будто сами распадались на куски под его взмахами. — Расскажи, как поживает твоя сестра Олечка.

— Звонила неделю назад. Она ждет ребенка, ты знаешь?

— Кто, Олька? — удивился Розенберг. — Она же еще совсем дитя!

— Она старше Милы на три года. Вполне нормальный, даже, я бы сказал, не слишком юный возраст для деторождения.

Повздыхав о том, как быстро бежит время, Яша вооружился специальной лопаточкой и принялся переворачивать котлеты.

Наверное, приятно готовить на шикарной плите, где нет конфорок, а кастрюли нагреваются будто бы на столе. Готовить в специальной посуде, в которой ничего не пригорает, и пользоваться целым арсеналом приспособлений, а не одним ножом на все случаи жизни. Ужинать не на уголке письменного стола, а в отдельной столовой, обставленной тяжелой дубовой мебелью.

Яша не признавал модных гибридов кухня-столовая-гостиная, у него, как у профессора Преображенского, каждая комната имела свое назначение. Но у Преображенского, как известно, не было библиотеки. Розенберг же оборудовал для себя настоящую обитель ученого — в готическом стиле, с каталожными шкафами и компьютером. «Господи, как же хорошо быть богатым!» — вздохнул Миллер.

— Милка, значит, ты тоже получаешься у нас взрослая женщина, да? — спросил Яша после некоторого раздумья. — Я-то привык тебя за маленькую держать… А тебе замуж пора, оказывается. Димон, присмотрись!

— Ты с ума сошел?

— Я серьезен, как никогда. Лучшего жениха для Милки не придумать. Смотри, Милусь, какой он красавец, глаз же не оторвать. И человек хороший!.. Умный, добрый, порядочный, теперь таких и не бывает, Вот Ольга Алексеевна порадовалась бы!

Миллер повертел пальцем у виска, а Милка покраснела. «Черт, влюблена она в меня, что ли?» — мрачно подумал он.

— Но наша Милочка тоже редкий бриллиант, — продолжал Розенберг. — Второй такой во всем городе не найдешь.

— Я знаю. Если бы мне было хотя бы двадцать пять…

— Не скромничай, ты дашь фору любому молокососу. Дим, сам подумай, как бы все удачно устроилось. Ты бы приобрел прекрасную жену, Милка — мужа, а старик Розенберг — покой. Потому что иначе старик Розенберг свихнется, думая, что Милочка достанется какому-нибудь проходимцу.