Уютная душа - Мария Воронова

У них имелись основания не любить Максимова. В свое время он был назначен официальным оппонентом на защите докторской диссертации Миллера.

Как было принято, Дмитрий Дмитриевич повез ему экземпляр работы, бутылку хорошего коньяка и «болванку» максимовского отзыва. Обычно коньяк выпивается, диссертация проглядывается по диагонали, в отзыв вписываются замечания, «не снижающие научной ценности работы», а потом оппонент выступает на заседании ученого совета, участвует в банкете, и на этом его обязанности завершаются. Но профессор Максимов был не из таковских!

Работа Миллера была новаторской. Хирургия метастатических опухолей позвоночника находилась еще в зачаточном состоянии, и вполне рядовые для современного человека вещи выглядели тогда дерзким вызовом официальной медицине.

— Я не могу согласиться с вашими идеями, — сообщил Максимов. — То, что вы предлагаете, — это утопия, дикость, бред.

— Вы и не должны соглашаться! На то вы и ученый, чтобы иметь свое мнение.

Но вместо того чтобы написать отзыв, Максимов стал требовать переделать работу. Он считал, что необходимо сравнить отдаленные результаты у больных, перенесших операцию, и тех, кто получал симптоматическое лечение. Но это было невозможно, поскольку операции, которым посвящалась диссертация Миллера, стали проводиться всего три года назад, и не прошло еще достаточно времени, чтобы отследить отдаленные результаты. Кроме того, операции эти делались обычно по жизненным показаниям, то есть в первую очередь Миллер устранял непосредственную опасность для жизни больного, а потом уже задумывался о влиянии операции на избавление от опухоли.

Диссертацию сняли с защиты. Из-за бюрократической процедуры поменять содержание работы было проще, чем оппонента, и Миллер, скрипя зубами, принялся переписывать ее. Он часами сидел в сыром и холодном архиве, перебирая кучи историй болезни, чтобы подтвердить вполне очевидную истину — люди с метастатическими опухолями позвоночника, не получив специального лечения, быстро становятся инвалидами и умирают.

За два месяца диссертация была переделана. По мнению научного консультанта Криворучко, она изменилась к худшему, глава об отдаленных результатах выглядела уродливым грибом-паразитом на стройном дереве миллеровской хирургической мысли, но с этим уже ничего нельзя было поделать.

Однако Максимов не угомонился. Изучив переделанную работу, он сказал, что все равно идеи Миллера псевдонаучны, поэтому отзыва он писать не будет.

«Все-таки вы еще очень молоды для докторской диссертации, — снисходительно улыбнулся он. — Давайте поступим так: принесите мне все, что написали, я посмотрю, посоветую…»

Между тем день защиты был уже назначен.

— Вы не можете отказаться дать отзыв, — сказал Миллер, — поскольку это входит в круг ваших должностных обязанностей. Но вы имеете полное право дать отрицательный отзыв. Пишите все, что считаете нужным. Я даже не буду настаивать на том, чтобы вы заранее ознакомили меня с содержанием отзыва, хотя это тоже ваша обязанность. Встретимся на защите, и пусть члены ученого совета нас рассудят.

И Максимов струсил! Понимая, что в честной схватке Миллер легко одержит победу и, если захочет, выставит его, Максимова, идиотом, он написал положительный отзыв, причем в разделе «замечания» указал лишь на стилистические неточности.

Защита прошла блестяще.

С тех пор утекло немало воды, но два профессора продолжали здороваться сквозь зубы. В принципе Миллер не держал зла на несчастного Максимова и даже уважал его за трудолюбие и упорство. Максимов действительно пахал как проклятый, но вспахивал он, увы, бесплодную почву… Это был классический случай человека не на своем месте. Наверное, он и сам понимал, что до профессорского уровня не дотягивает, ведь ученый должен быть не только добросовестным статистиком, но еще и генератором идей. А у Максимова, кажется, не хватало даже фантазии своровать научную мысль у какого-нибудь молодого талантливого ученого.

Но Криворучко при упоминании Максимова заводился с пол-оборота.

«Выше галстука он настоящий Буратино! То есть голова у него деревянная, — пояснял профессор для непонятливых. — Наш доблестный друг вползает в науку задницей вперед, собирая и обобщая никому не нужный материал, в сто пятый раз доказывая очевидные истины. Изливает чернильные облака, как осьминог, дурость свою маскирует».

Максимов был профессором медицинского факультета университета, недавно его назначили главным нейрохирургом города. Миллер не знал, имел ли он покровителя или достиг своего положения благодаря трудолюбию. Как бы то ни было, Дмитрий Дмитриевич считал себя обязанным уважать человека, добившегося таких успехов.

Хирургом Максимов был слабым, самостоятельно делал только самые простые операции, из-за чего в городе над ним подшучивали. Миллер, наоборот, считал, что трезво оценивать свои возможности и не рисковать чужой жизнью в угоду собственным амбициям — прекрасное качество.

…Несколько минут он честно слушал оратора — вдруг порадует общественность свежей научной идеей? Увы, чуда не случилось, шел обычный нудный бубнеж о применении новых методов физиотерапии в лечении корешкового синдрома. От скуки Миллер послал шутливую эсэмэску Веронике Смысловской, потом попытался освоить игру «Черви», но ничего не понял и отказался от этой затеи. Убрав телефон, он уставился на докладчика, лениво размышляя, почему его так бесят хорошие манеры Максимова и его пристрастие к классическому стилю в одежде.

Максимов неизменно носил костюмы с галстуками и невыносимо напоминал в них гробовщика, даже если костюм был не черным. Миллер не считал себя знатоком мужской моды и не мог определить, куплен костюм в хорошем магазине или на ближайшем вещевом рынке, но каково бы ни было его происхождение, на максимовской фигуре он всегда сидел уныло.

Сам Дмитрий Дмитриевич рос в семье с петербургскими аристократическими корнями и до автокатастрофы, унесшей жизнь отца и рассудок матери, успел получить хорошее воспитание. Казалось бы, он должен был ценить манеры коллеги, который всегда вставал, если в комнату входила женщина, и никогда не путал, следует подать руку самому или дождаться, пока это сделает старший товарищ. Речь Максимова изобиловала интеллигентскими: «соблаговолите» и «окажите любезность», но почему в его обществе Миллер чувствовал себя так, словно тот беспрерывно скребет вилкой по тарелке? Почему, когда Максимов подавал старой профессорше руку, помогая сойти с трибуны, всем казалось, будто происходит что-то неприличное?