Камера хранения - Нюта Федермессер

– Нормально.

– А что ты его только по часам к себе пускаешь?

– Да чтобы не мешал.

– Лёв, ну надо же стараться дружить…

– Я стараюсь…

– Да?

– Ну да…

– Ну ладно, обними его. А то мы с папой когда умрем, вы же будете самыми близкими друг у друга, понимаешь?

– Ага.

– Ну позови мне его.

– Миша-а-а-а! Быстро иди к маме на пару слов, она сейчас поругает тебя, что ты мне мешаешь.

– Алло…

– Мишуль, привет!

– Привет…

– Ты что такой хмурый?

– А ты что, меня ругать будешь?

– Да нет.

– А, ну тогда не хмурый. Все хорошо, мам, мы поели. Сейчас камень переворачивать будем.

– А зачем?

– Правило рычага учить. Камень шестьсот килограммов весит. Чтобы его перевернуть, дедушка притащил два лома и какой-то брусок и хочет нас физике учить!

– Круто.

– Ну все, я пошел.

– Миш, а давай мы с тобой тоже придумаем что-нибудь такое секретное, на двоих.

– Давай. А что?

– Ну давай мороженое тайком вдвоем съедим?

– Давай. Ну пока, мамуль.

– Пока, Мишуль, и скажи дедушке, что денег на телефон я положу.

Ненавижу быть на связи по телефону…

Завхоз

Я странный человек. Трудный. Внешний мир считает меня или открытой, общительной, очень сильной – таким борцом с драконами и защитником слабых, простой и доступной в общении; или, напротив, интриганкой, умело скрывающей за ширмой добродетели личный коммерческий интерес, стервой, ну и какие еще там есть синонимы. Я не то и не другое.

Я закрытая, и меня истинную очень мало кто знает. Я просто совершенно не способна переносить унижения, противостоять хамству, терпеть боль, поэтому я стараюсь сделать так, чтобы уважение к человеку и к его внутренним потребностям и комфорту стало повсеместной нормой. При этом я очень авторитарна, я требую от людей преданности, трудоголизма; я перфекционист, и меня бесит халтура и безразличное отношение к делу.

Я очень люблю видеть результат своего труда. Поэтому обожаю всякую домашнюю работу – мыть посуду, гладить, убирать, люблю собаку причесывать. Короче, люблю наводить уют и порядок. Если бы я выбирала для себя должность в хосписе – я бы хотела быть завхозом. А вот совещания, заседания, документы и рутину я ненавижу.

Париж

Мой муж Илья вырвал меня на три дня из Москвы в Париж. Я страшно не хотела ехать. Причина одна – до фига работы в Москве, потом нагонять… Но вроде на три дня не много, и Париж был в жизни только однажды, галопом, часов за шесть.

Илья тоже был один раз проездом, и у него ужасно неудачная вышла поездка, с плохими воспоминаниями. Вот и я без настроения приехала, в голове его слова про грязь, про мерзкий дождь, про разочарование Эйфелевой башней, про хамство в метро. Нас из аэропорта довез типичный шереметьевский разводила, за сто восемь евро до гостиницы (вместо ожидаемых сорока). А я не расстроилась почему-то, он так убежденно и самозабвенно объяснял, почему надо ехать именно с ним, а остальные все жулики, и мы повелись…

А потом он расслабился и явно возил нас кругами, зато в начинающихся сумерках я увидела все знакомые по школьным слайдам и фотографиям виды. И из подсознания вылезает (как у многих «London is the capital of Great Britain»): la place de la Concorde, l’Arc de Triomphe, les Invalides, le Pont-Neuf, les fenetres de ma chambre donnent sur la rue…[6]

И слышится мамин голос: «Нютка, если бы я в жизни повстречала живого француза, я бы за ним пошла на край света, лишь бы говорил… говорил… Нют, ну почитай из учебника стихи какие-нибудь». И сами собой из меня огромными пластами вываливаются стихи Аполлинера, Превера, тексты песен… Илья удивляется.

На бульваре Сен-Жермен я уже прекрасно ориентируюсь, могу экскурсию провести в любую сторону, – именно эта часть Парижа была моим экзаменационным билетом. Гостиница – особняк XVII века, потрясающий персонал, как прислуга в «Красном и черном», в спальне кровать с балдахином, и в ведерке со льдом – бутылка. А потолок из старых деревянных балок с металлическими скобами. Напротив – букинистический книжный, и какой-то похожий на престарелого артиста покупатель в красных высоких кроссовках перебирает открытки. Это Латинский квартал (Le Quartier Latin). Моя мечта детства – учиться в Сорбонне, это за углом. Надо дойти поглядеть. Да и погода прекрасная, тепло, после Москвы хочется расстегнуть ворот, приятно снять и сунуть в карман ненужные перчатки и шарф. А Сена и остров Сите вот просто в двухстах метрах, мимо нескольких булочных, brasserie, cafe… Сена удивительно быстрая, бурлит и перекатывается и как-то очень эмоционально себя ведет. Еще чуть вперед от реки, от нашего особняка минут пятнадцать, виден Notre Dame. Но это завтра, а сегодня надо успеть поесть. И конечно, разбегаются глаза. Справа на уличном лотке креветки-мидии-устрицы с лимоном, слева из корзин торчат багеты, рядом ресторан с названием Cafe de Paris.

Когда мы снова выходим на эту улочку через час, у входа трио играет джаз, а прохожие танцуют очень расслабленно, парами, и те, кто подальше, у перекрестка, тоже пританцовывают, а напротив музыкантов чудный цветочный магазин с разноцветными фрезиями, мамиными любимыми, в витрине. И конечно, я опять ее вспоминаю, как бы ей тут понравилось и как она легко и притягательно для папиных глаз начала бы сейчас пританцовывать ее любимый джаз… и как просто купила бы фрезии, не думая о сдаче и о том, что она тут на три дня всего, а они завянут, и в тысячный уже раз поражаюсь ее умению расслабляться и радоваться мелочам, умению, которое передалось моей сестре Маше и обошло стороной меня.

И конечно, подступают слезы, и через них я вижу, как одна из танцующих барышень подходит к музыкантам и поет:

Heaven, I’m in heaven

And my mom and dad are dancing

Cheek to cheek…[7]

С пользой прожить этот день

Мы с сыном Мишкой в Новый год ходили кормить бездомных. Нам нужно было как-то с пользой прожить тот день, потому что не было морального права на праздник. Я потратила свою премию на покупки, и мы собрали шестьдесят пакетов: тушенка, сахар, чай, кофе, доширак, сосиски, пригоршня конфет, набор одноразовых столовых приборов, пачка влажных салфеток, пачка сигарет и зажигалка, набор лекарств и лейкопластырь. Не успели купить химические грелки. Ну и порадовались, что вроде ночь была не холодная…

Мы думали, на Чистых прудах бездомных будет около пятидесяти человек, а было больше сотни.