Дурочка - Светлана Василенко

– Прости и прощай! – говорит.

Отпустила Туба стремя.

23

– Так и уехал? – спросил Чубатый.

– Так и уехал. На Руси себе женку нашел, Евдокией ее, бают, звали. Детки у них пошли.

– А Туба?

– А Туба речной царицей стала. В Ахтубе до сей поры живет, в реке. Днем она плещется, с людьми вместе плавает. Но кто зазевается – догонит, за ноги схватит и на дно к себе утащит. Особенно малых ребят и девчат любит топить. Оно и понятно: скучно ей на дне, играцца ей с ними хочется, ведь совсем дитё еще… А как ночь настает, кличет Туба своего золотого коня и под степью на золотом коне скачет…

– Под степью? На золотом коне? – поднял голову Чубатый.

– На нем. Говорят, хан Мамай когда убегал, все свое золото расплавил и во весь рост – золотого коня – отлил! Схоронил коня в степи.

– Где ж он его зарыл? – облизнул сухие губы Рябой.

– Про то не знает никто. Уж сотни лет того золотого коня ищут – не найдут никак. Бают, как ночь, конь золотой с Тубой под степью скачет, золотыми копытами под землей стучит. А днем на место возвращается, где его Мамай закопал: лежит, весь день отсыпается… – сказал Петр. – Только в одну ночь в году не зовет Туба золотого коня, не кличет. Раз в году, в ночь на Ивана Купала, выходит Туба на берег, на иву плакучую садится и Дмитрия зовет, приговаривает: «Где ты, светлое красно солнышко, красно солнышко, князь Дмитрий! Ты приди ко мне, красной девице. И свети во весь, во весь долгий день. Надо мною…» И всю-то ночь она по Дмитрию плачет. Да так жалобно, тоненько так…

Вдруг заплакал кто-то в ночи: жалобно, тоненько, – и замолк.

– Чу! – Петр привстал. – Слыхали?! Она плачет!

И опять заплакал кто-то жалобно, как ребенок, – и опять замолк.

Повскакали рыбаки, в темноту – хоть глаз выколи – вглядывались.

И третий раз заплакал кто-то горько-горько, неудержимо.

Заозирались.

Плакали совсем рядом, у костра.

Подошли – Ганна у рассохшейся лодки сидит, в рыбацкую куртку с головой закуталась, плачет.

Лицо открыли: будто дождем лицо залито. Плечики от плача дрожат.

– А ведь правда она это! Туба! Ханская дочь! – изумился Чубатый. – Вишь, услышала про своего Дмитрия и заплакала.

– Ханская? – переспросил Рябой. – Тогда надобно сдать ее властям!

– Это зачем же? – удивился Чубатый.

– Хан – по-нашему будет – царь, – сказал Рябой. – Ведь так?

– Ну, так, – согласился Чубатый.

– А раз так, то она по-нашему – царская дочка. Так?

– Ну, так, – опять согласился Чубатый.

– Вот и выходит, – сказал торжественным голосом Рябой, – что мы царскую дочь у себя укрываем!..

Стихли все. Молча на Рябого смотрели.

Петр к нему в своей драненькой фуфаечке бочком близко-близко подошел, в лицо тому глянул.

– Ишь ты! – непонятно чему восхитился.

Да как жахнет кулаком Рябого по лбу!

Наклонился над ним, когда тот упал, со лба его комара снял.

– Вот, – показал комара остальным. – Комарика убил! Гада сосущего…

Засмеялся:

– Добро сделал Стенька Разин, что комара не заклял. Наши-то, рыбаки астраханские, все к нему приставали: «Закляни да закляни у нас комара. Спасу, мол, от комарья нету!» А Стенька им отвечает: «Не закляну, – говорит, – вы же без рыбы насидитесь!» Так и не заклял.

Отошел Петр от Рябого, к костру подсел, подбросил поленьев в костер.

Рябой кряхтя с четверенек встал, утерся, на Ганну угли глаз уставил.

– А все ж расспросить девку надо! – повторил с угрозой.

– Ты опять за свое? – повернулся к нему Петр.

– Клады пусть укажет! – закричал Рябой. – Где отец ее, Мамай, золотого коня зарыл. А не скажет – властям ее сдать! Пусть допросят. Они любого говорить заставят!

Ганна со страхом взглянула на Рябого. Побежала, спряталась за спину Петра.

Петр с земли поднялся.

– Ты вот что… Ты от девочки отстань! – Рябому сказал. И строго добавил: – Не бери грех на душу! Запомни! Мы – рыбаки, артель Христова: никого не сдаем, не предаем! Когда Христос на землю с неба спустится второй раз, то к нам первым придет, нас первых спросит: как вы тут без Меня были? Что мы Ему ответим?

Укутал Ганну потеплее.

– Спи, – сказал. – А мы рыбки тебе наловим, утром ухи наварим…

Повернулся к остальным Петр, закричал:

– Эй! Рыбаки! Вставайте! Андрей! Иван! Яков старший да Яков младший! Семен! Фаддей! Филипп! Матвей! Варфоломей! Фома! Айда на лодки! Сети поставим: скоро рыба пойдет…

Заплескались лодки в реке.

Рыбаки закинули сети.

Тихо стало.

Слышно было, как Петр над рекою молится:

– Честные ангелы-архангелы наши! Берегите и стерегите нашу рыбную ловлю: во всяк час, во всяк день и во всяку ночь. Силою честного и животворящего креста Господня, сохраняй нас, Господи, рыболовов, на древе крестном распятый Иисус Христос!..

Ганна закрыла глаза. Легла на землю. Ухо к земле приложила. Услышала: конь золотой под землей скачет, золотыми копытами стучит.

Сладко заснула.

24

На рассвете почуяла Ганна: перешагнул через нее кто-то осторожно.

Открыла глаза. Увидела чью-то спину, пошевелилась.

Человек оглянулся на нее – Рябой. Наклонился.

– Спи-спи-спи, – прошептал испуганно.

И пошел, озираясь, от костра к дороге.

Повернулась на другой бок Ганна, заснула.

25

Через минуту проснулась опять. Вскочила будто ужаленная.

Выбежала на дорогу: Рябой быстро шел по дороге к деревне.

Испугалась Ганна. К рыбакам сказать побежала.

Рыбаки у потухшего костра, как богатыри убитые, лежали, крепко спали.

Заметалась Ганна. Куда спрятаться, не знала.

Побежала к реке тогда, к броду.

Спустилась к воде, смотрит: как корабль, верблюд по реке плывет, Сулеймен.

Пошла ему навстречу. Сулеймен подплыл к ней. Обняла его за шею руками, на спину влезла, села.

26

Вставало солнце.

Из воды верблюд с Ганной выходил.

Чубатый проснулся, увидел.

– Ах, – ахнул, – Туба! Ханская дочь!

Ударила Ганна босыми пятками верблюда в бок.

Побежал верблюд в степь.

27

Ехала Ганна на верблюде по степи. Есть захотела. Смотрит – в балке вдоль по склонам дикий терн растет. Слезла с верблюда, вниз спустилась.

На колючих кустах, как чернильные капли, черный терен висел.

Потянулась рукой к терну – тернием руку до крови оцарапала.

Облизала кровь, опять потянулась – уколола теперь палец.

Осерчала на терен Ганна, пошла на куст грудью: ощетинился куст терновыми иглами, не подпускает.

Опустилась на землю. Уколотый палец болел сильно. Вверх его подняла, подула.

Вдруг из ниоткуда, будто с неба спустилась, прилетела стрекоза. Шелестя слюдяными крыльями, села на палец.

Замерла, увидев Ганну. Удивленно на нее уставившись, смотрела.

Замерла и Ганна. Выдохнуть боясь, стрекозу разглядывала.

У стрекозы было легкое, почти невесомое, будто ненужное ей, сухое тело. У стрекозы были легкие, прозрачные, как воздух, крылья. На круглой же голове ее помещались два огромных глаза. Они были во всю голову и вместо головы – глаза. Она будто думала глазами. Стрекозу, словно легкую и невесомую душу, спустили с небес на землю – смотреть.

Когда насмотрится – улетит в небо.

Напряженно – выпуклым твердым внимательным взглядом, будто запоминая ее, – смотрела стрекоза на Ганну.

Так и смотрели друг на друга: глаза в глаза.

– Раз верблюд здесь, то и она здесь, – вдруг услышала Ганна знакомый голос. – Далеко не ушла. В балке небось спряталась!

На склоне балки рядом с верблюдом стоял Председатель. Прямо на Ганну смотрел и не видел: солнце глаза слепило.

Размышлял вслух:

– Девчонку поймаем, а верблюда в колхоз заберем. Верблюд может двести дней не жрать. Без жратвы работает. Выгодное животное для колхоза!

К нему подошел Рябой, не видя, тоже слепо, посмотрел на Ганну.

Ганна попятилась. Хрустнула под ней одна веточка – выдала.

– Вот она! – повернув голову, закричал Председатель, указывая на Ганну пальцем.

Рябой бросился вниз, побежал к Ганне.

Ганна быстро легла на живот, поползла, как уж, под терновник. Терновник остья свои спрятал, пропустил Ганну.

Перед Рябым ощетинился, не пускал.

Рябой начал куст ломать. Окровавив руки, выдернул куст. Спряталась Ганна за другой куст. Выдернул и этот.

Побежала Ганна через колючую чащу. Рябой двинулся за ней напролом. Оглянулась Ганна, видит – Рябой ее догоняет, – спряталась за чахлый куст. Не дыша за кустом сидела.

– Вон она! – сказал Председатель сверху, указывая на Ганну.

Рябой повернулся, пошел прямо на Ганну. Углями глаз Ганну жег. Схватил куст, стал ломать. Затрещали ветки, словно кости. Наклонился, хотел Ганну схватить – шипы будто ножи в его глаза вонзились. Потухли угли. Зарычал Рябой, как раненый зверь. Закружился на месте, кровавыми глазами на Ганну слепо смотрел, окровавленными руками Ганну поймать пытался.