Братская ГЭС - Евгений Евтушенко

БОЛЬШЕВИК

Я инженер-гидростроитель Карцев.Я не из хилых валидольных старцев,хотя мне, мальчик мой, за шестьдесят.Давай поговорим с тобой чин чином,и разливай, как следует мужчинам,в стаканы водку, в рюмки - лимонад.

Ты хочешь, - чтобы начал я мгновеннопро трудовые подвиги, наверно?А я опять насчет отцов-детей.Ты молод, я моложе был, пожалуй,когда я, бредя мировым пожаром,рубал врагов Коммуны всех мастей.

Летел мой чалый, шею выгибая,с церквей кресты подковами сшибая,и попусту, зазывно-веселы,толпясь, трясли монистами девахи,когда в ремнях, гранатах и папахея шашку вытирал о васильки.

И снились мне индусы на тачанках,и перуанцы в шлемах и кожанках,восставшие Берлин, Париж и Рим,весь шар земной, Россией пробужденный,и скачущий по Африке Буденный,и я, конечно, - скачущий за ним.

И я, готовый шашкой бесшабашносрубить с оттягом Эйфелеву башню,лимонками разбить витрины вдрызгв зажравшихся колбасами нью-йорках, -пришел на комсомольский съезд в опорках,зато в портянках из поповских риз.

Я ерзал: что же медлят с объявленьемпожара мирового? Где же Ленин?«Да вот он...» - мне шепнул сосед-тверяк.И вздрогнул я: сейчас ОНО случится...Но Ленин вышел и сказал: «Учиться,учиться и учиться...» Как же так?

Но Ленину я верил... И в шинелия на рабфак пошел, и мы чумелина лекциях, голодная комса.Нам не давали киснуть малахольноМаркс-Энгельс, постановки Мейерхольда,махорка, Маяковский и хамса.

Я трудно грыз гранит гидростроенья.Я обличал не наши настроения,клеймя позором галстуки, фокстрот,на диспутах с Есениным боролсяза то, что видит он одни березки,а к индустрийной мощи не зовет.

Был нэп. Буржуи дергались в тустепе.Я горько вспоминал, как пели степи,как напряженно-бледные клинкинад кутерьмой погонов и лампасовв полете доставали до пампасов,которые казались так близки.

Я, к подвигам стремясь, не сразу понял,что нэп и есть не отступленье - подвиг.И ленинец, мой мальчик, только тот,кто, - если хлеба нет, коровы дохнут, -идет на все, ломает к черту догмы,чтоб накормить, чтобы спасти народ.

Кричали над Россией паровозы.К штыкам дрожавшим примерзали слезы.В трамваях прекратилось воровство.Шатаясь, шел я с Лениным проститься,и, как живое что-то, в рукавицегрел партбилет - такой, как у него.

И я шептал в метельной круговерти:«Мы вырвем, вырвем Ленина у смертии вырвем из опасности любой!Неправда будет - из неправды вырвем!Товарищ Ленин, только слезы вытрем -и снова в бой, и снова за тобой!»

В Узбекистане строил я плотину.Представь такую чудную картину,когда грузовиками - ишаки.Ну, а зато, зовущи и опасны,как революционные пампасы,тревожно трепетали тростники.

Нас мучил зной, шатала малярия,но ничего: мы были молодые.Держались мы, и, не спуская глаз,все в облаках, из далей неохватных,как будто басмачи в халатах ватных,глядели горы сумрачно на нас.

Всю технику нам руки заменяли.Стучали мы кирками, кетменями,питаясь ветром, птичьим молоком,и я счастливо на топчан валился.А где-то Маяковский застрелился.(А после был посажен Мейерхольд.)

Я за день ухайдакивался так, чтодымилась шкура. Но угрюмо, тяжколомились мысли в голову, страшны.И я оцепенело и виновноне мог понять, что делается - словнодве разных жизни были у страны.

В одной - я строил ГЭС под вой шакалов.В одной - Магнитка, Метрострой и Чкалов,«Вставай, вставай, кудрявая...», и вихрьаплодисментов там, в кремлевском зале...В другой - рыданья: «Папу ночью взяли...» -и - звезды на пол с маршалов моих.

Я кореша вопросами корябал,с Алешкой Федосеевым, прорабом,мы пили самогон из кишмиша,и кулаком прораб грозил кому-то:«А все-таки мы выстроим Коммуну!» -и, плача, мне кричал: «Не плакать! Ша!»

Но мне сказал мой шеф с лицом аскета,что партия дороже дружбы с кем-то.Пронзающе взглянул, оправил френчи постучал значительно по сейфу:«Есть матерьялы - враг твой Федосеев...А завтра партактив... Продумай речь...»

«Так надо!» - он вослед не удержался.«Так надо!» - говорили - я сражался.«Так надо!» - я учился по складам.«Так надо!» - строил, не прося награды,но если лгать велят, сказав: «Так надо!»,и я солгу, - я Ленина предам!

И я, рубя с размаху ложь в окрошку,за Ленина стоял и за Алешкуна партактиве, как под Сивашом.Плевал я, что мой шеф не растерялся,а рьяно колокольчиком старалсяи яростно стучал карандашом.

Я вызван был в Ташкент. Я думал - этодля выясненья подлого навета.Я был свиреп. Я все еще был слеп.Пришли в мой номер с кратким разговороми увезли в фургоне, на которомнаписано, как помню, было «Хлеб».

Когда меня пытали эти суки,и били в морду, и ломали руки,и делали со мной такие штуки -не повернется рассказать язык! -и покупали: «Как насчет рюмашки!» -и мне совали подлые бумажки,то я одно хрипел: «Я большевик!»

Они сказали, усмехнувшись: «Ладно!» -на стул пихнули, и в глаза мне - лампу,и свет меня хлестал и добивал.Мой мальчик, не забудь вовек об этом:сменяясь, перед ленинским портретом,меня пытали эти суки светом,который я для счастья добывал!

И я шептал портрету в исступленье:«Прости ты нас, прости, товарищ Ленин...Мы победим их именем твоим.Пусть плохо нам, пусть будет еще хуже,не продадим, товарищ Ленин, души,и коммунизма мы не продадим!»

Мы лес в тайге валили, неречисты,партийцы, инженеры и чекисты,начдивы... Как могло такое быть?Кого сажали, знали вы, сексоты?И жуть брала, как будто не кого-то,а коммунизм хотели посадить.

Но попадались, впрочем, здесь и гады...Я помню, из трелевочной бригады«мой шеф» в лохмотьях бросился ко мне.А я ему ответил не без такта:«Мне партия дороже дружбы. Так-то!»Он с той поры держался в стороне.

Я злее стал и в то же время мягче.Страданья просветляют нас, мой мальчик,и помню я, как, сев на бурелом,у костерка обкомовец свердловскийЕсенина читал нам, про березки,и я стыдился прежних слов о нем.

Война... Я помню, шибко Гитлер начал...Но, «враг народа», - для победы нашейя на Кавказе строил ГЭС опять.Ее в скале с хитринкой мы долбили,и «хейнкели» ночами нас бомбили,но не могли, сопливые, достать.

Вокруг, следя, конвойные стояли,но ты не понимал, товарищ Сталин,что, от конвоя твоего вдали,тобой пронумерованные зеки,мы шли через моря и через рекии до Берлина с армией дошли.

Никто героем здесь не назывался.Над нами красный стяг не развевался,но бились мы за Родину свою.И мы, сомкнувшись, как под красным стягом,отпор давали власовцам, блатягами прочей контре, будто бы в бою.

«Врагом народа» так же оставаясь,я строил ГЭС на Волге, не сдаваясь.Скрывали нас от иностранных глаз.А мы рекорды били. Мы плевали,что не снимали нас, не рисовалии не писали очерков про нас.

Но я старел, и утешала Волгаи шелестела мне: «Еще недолго...»А что недолго? Жить? Сутул и сед,я нес, вконец измотан, свою муку,когда в уже слабеющую рукуДвадцатый съезд вложил мне партбилет.

Не буду говорить, что сразу юность -ах, ах! - на крыльях радости вернулась,но я поехал строить в Братске ГЭС.Да, юность, мальчик мой, невозвратима,но посмотри в окно: там есть плотина?И, значит, я на свете тоже есть.

Я вижу, ты, мой мальчик, что-то грустен.Ты грусть свою заешь соленым груздеми выпей-ка, да мне еще налей.Разбередил тебя? Но я не каюсь:вас надо бередить... Ну, а покаместпродолжу я насчет отцов-детей.

Ты, помни, видя стройки и плотины,во что мой свет когда-то обратили.Еще не все - технический прогресс.Ты не забудь великого завета:«Светить всегда!» Не будет в душах света -нам не помогут никакие ГЭС!

Ты помни наши звездные папахи,горевшие у нас в глазах пампасы,бессонницу строительных ночей,«Я большевик!» - под той проклятой лампойи веру в жизнь за лагерной баландой...Ни в чем таких отцов предать не смей!

Ты помни всех, кто корчевал и строили кто не лез в герои - был героем,себе не накопивши ни копья.Ты помни комиссарскую породу -они не лгали никогда народу,и ты не лги, мой мальчик, никогда!

Но помни и других отцов - стучавших,сажавших или подленько молчавших, -в Коммуне места нет для подлецов!Ты плюй на их угрозы или ласки!Иди, мой мальчик, чист по-комиссарски,с отцовской правдой против лжи отцов!

И ежели тебе придется туго,ты не предай ни совести, ни друга:ведь ты предашь и мертвых и живых.Иди, мой мальчик! Знай, готовясь к бою:Алешка, я и Ленин за тобою.И клятвой повтори: «Я большевик!»

ДИСПЕТЧЕР СВЕТА