Мыс Доброй Надежды - Елена Семеновна Василевич

— А, что с них за корысть, с этих моих баб… — вытирая губы, махнул он рукой.

— Оставь их тут, нам от них будет корысть… — подошел к жнеям бригадир с косой.

— Да они ж никто серпа в руках не держали, — окинул испытующим взглядом своих пассажиров водитель.

— Ишь ты, пани какие! — ехидно подхватила языкатая бабенка, втыкая серп в сноп жита.

— Дайте мне. — Лида ловко взяла серп из ее рук и, сплюнув на ладонь, взмахнула им.

— Гляди ты, вроде и ничего, — удивился шофер.

— Вот ее и оставь нам. — Бригадир рассчитанным движением бывалого сердцееда подкрутил черный, просмоленный табаком ус. Он не отрывал глаз от Лидиных оголенных до плеча смуглых рук, ее статной фигуры и лица, разгоряченного и общим вниманием, и работой, от которой давно отвыкла. А Лида, не слушая, что говорилось вокруг, или только делая вид, что не слушает, не обращая внимания на эти подначки и взгляды, захватывала в горсть пучок густого, высокого, как тростник, жита, взмахивала серпом и, укладывая на жнивье срезанные колосья, не распрямляясь шла дальше.

Нажав сноп, она свила тонкое крепкое перевясло и, словно поясом, туго его скрутила.

— Ого, эту можно нам! — согласились и женщины.

— Не забыла, как серп в руках держать.

…Нет, она не забыла этого.

Воспитываясь в сиротстве, Лида не знала работы, с которой бы она не справилась. Когда-то, еще девчонкой-подростком, вместе с восходом солнца выходила со старшей сестрой на «сотки». Мать топила печь, хлопотала по хозяйству, а они, материна подмога и опора, изо всех сил старались не отстать от соседок, от взрослых женщин.

Управившись дома, приходила на загон, на узкую их полоску, мать, приносила завернутый в полотенце завтрак: миску творога со сметаной, горку душистых ржаных блинов и «варенье» — вишни, перетертые с сахаром.

Мать составляла в кучу несколько снопов, устраивала тень и, постелив на землю полотенце, звала дочек. Их не надо было долго упрашивать — дожинали наперегонки и в охотку за еду.

Чтобы не терять даром времени, мать не сидела с ними — она завтракала дома, — брала серп и быстро принималась за дело. Соседки завидовали доброй, слаженной их работе:

— Ты, Реня, со своими девками все колхозные трудодни огребешь. За вами не угонишься.

А Реня, тогда еще молодая, красивая, прямо расцветала от гордости.

— А кто их, эти самые трудодни мои, огребает? Все они, девчонки, в них моя сила.

А эта ее сила тем временем сидела за снопами, в тенечке, уминала все подчистую.

Надя, на год постарше Лиды, после еды любила полежать, понежиться. Но младшая не позволяла и минуты упустить. Расправившись с вареньем, тут же принималась тормошить сестру:

— Вставай, Надька, живее. Вот Степаниха уже едет, а за нею не угонишься, как полетит…

Потягиваясь и не разжимая век, Надя лениво бормотала:

— Принес ее черт. Тарахтит уже с этими своими сметанниками (так прозвали в селе детей Степанихи — толстощеких, словно лоснящихся, румяных погодков Галечку и Колечку).

Соседки по загону недолюбливали Степаниху: редко кто мог осилить ее в поле.

Надя, позевывая, поднималась и лениво следовала за тоненькой, гибкой, как лозинка, Лидой.

На ходу поднимая оброненный колосок, Лида выговаривала сестре:

— Смотри, сколько люди уже нажали, пока мы с тобой баклуши бьем. А ты еще бы не прочь.

Они очень разные были во всем. Надя — рослая, беленькая, с толстыми, до колен косами, светлоглазая, кровь с молоком. Лида — смуглая, худенькая, с беспокойными темными глазами. Румянец не окрашивал ее щек, а словно подогревал изнутри тонкую, нежную кожу.

Старшая — безотказная, медлительная. Младшая — непоседа, мгновенно загорается, особенно если видит, что привлекла к себе внимание, всегда во всем забегает вперед.

Так и росли они: зимой — в школе, летом — на поле. Самый младший из детей, братишка, тоже даром хлеб не ел — либо телят колхозных пас, либо в конюшне помогал.

Жили не хуже других, и порой люди им еще и завидовали.

— А что ей делается… — «Ей» — то есть матери. — Дети такие до работы хваткие. И саму еще на коне не обскачешь.

Надя стала учительницей, вышла тоже за преподавателя, работала в той же школе, где когда-то училась. Детей у них с мужем не было.

Лида сразу, как вышла замуж, обзавелась дочкой. И пока муж учился, натерпелась всего — и забот, и хлопот, и нехватки. А потом жизнь словно на взгорок выскочила — перебралась в Минск, к мужу, получал он достаточно, и оделись, и квартиру обставили. Родился сын, о котором мечтал Андрей, еще когда ждали Таню. Избавившись от постоянных забот, как бы экономнее прожить день, получив возможность не работать, заняться детьми, Лида не столько почувствовала, сколько внушила себе, что истинное предназначение женщины вовсе не в том, чтобы вечно, спеша и опаздывая, носиться из дому на работу и с работы домой. Ее подлинное призвание — воспитывать детей и следить за порядком в доме.

Вспомнить обо всем этом Лида не успела, конечно, за тот короткий срок, пока дожинала второй сноп.

— Ну что? — Возвращая серп разбитной бабенке и сделав шаг к машине, Лида бросила взгляд на бригадира.

— Такие руки, хоть и с маникюром, нам сгодились бы. Ты, милка моя, и наших баб кой-кого за пояс заткнешь, — похвалила пожилая женщина, наблюдавшая эту сцену.

— Такую дамочку я бы первый в свой колхоз взял, — с искренним сожалением вздохнул бригадир. И тут же, чтобы доказать, мол, и мы не лыком шиты, пружинисто, по-молодому, шагнул к Лиде и, приложив руку к сердцу, учтиво склонил голову. — Преклоняюсь перед вашими золотыми руками.

Лида, словно в нее бес вселился, только сверкнула озорно глазами и пошла к машине.

— Ах ты черт старый! — не удержалась бойкая бабенка. — Гляди как сомлел перед молодою да городскою…

— Вот женке скажем…

— Пусть бы нам когда так поклонился, так нет этого… Видали вы его?..

— Бывайте здоровы! — уже из окна машины крикнула Лида.

— По коням! — скомандовал водитель.

Бригадир снял шапку и помахал вслед такси. Лида тоже махнула ему рукой.

…Только теперь в такси разговорились.

— Интересно, куда вы едете? — видимо решив, что в обществе этой женщины можно будет приятно скоротать остаток пути, спросил, повернувшись вполоборота к Лиде, единственный пассажир-мужчина, капитан.

Она уловила в его голосе этот не безобидный для нее оттенок, и мгновенно лицо ее стало холодным, безразличным.

— Куда? К мужу, — ответила, глядя ему в глаза.

— А-а… — неопределенно протянул капитан. Однако, быстро преодолев замешательство, задал второй, не очень уместный вопрос: — А где