Антоний и Клеопатра - Колин Маккалоу

Еда все еще поступала понемногу через горы, что позволяло отдалить голод, но рационы пришлось уменьшить. В этом отношении Клеопатра потерпела поражение — страдал ее неримский контингент числом семьдесят тысяч. Антоний тайно выделял своим шестидесяти пяти тысячам римлян порции покрупнее. Но это стало известно царям-клиентам, которые сильно возмутились и возненавидели его за это. И посчитали Клеопатру слабой, поскольку она не сумела убедить или запугать Антония, чтобы он покончил с такой несправедливостью.

С наступлением лета в лагерях разразились брюшной тиф и малярия. Ни один человек, будь он римлянин или неримлянин, не оказался достаточно предусмотрительным или воодушевленным, чтобы взяться муштровать пехоту и тренировать флот. Почти сто сорок тысяч людей Антония сидели без дела, голодные, больные и недовольные, и ждали, когда кто-то сверху придумает выход. Они даже не требовали сражения, и это было верным признаком, что они уже сдались.

Потом Антоний придумал выход. Стряхнув с себя уныние, он собрал свой штат и объяснил.

— Нам повезло, мы находимся поблизости от реки Ахеронт, — сказал он, показывая на карте. — Октавиан здесь, и ему не так повезло. Он получает питьевую воду с реки Ороп, протекающей далеко от его лагерей. Вода подводится по половинам полых стволов деревьев, которые он заменил терракотовыми трубами, привезенными Агриппой из Италии. Но в данный момент ситуация с водой у него ненадежная. Мы отрежем его снабжение и заставим его переместиться ближе к реке. К сожалению, расстояние, которое мы должны пройти, чтобы обеспечить внезапность удара, сводит на нет полномасштабную атаку пехоты, по крайней мере в начале.

Он говорил очень уверенно, пальцем показывая на карте соответствующие территории. Настроение в палатке улучшилось, особенно благодаря тому, что Клеопатра молчала.

— Деиотар Филадельф, ты возьмешь свою и фракийскую кавалерию. Реметалк будет твоим заместителем и возглавит бой. Я знаю, тебе предстоит долгий путь по восточной стороне бухты, но Октавиан этого не заметит, потому что слишком далеко. Марк Лурий возьмет десять римских легионов и будет следовать за тобой буквально по пятам, по возможности. А тем временем я переправлю пехоту через бухту и помещу ее в лагерь прямо у стен Октавиана. Он не очень встревожится, а когда я предложу сразиться, он проигнорирует меня. Он слишком окопался, чтобы бояться. После того как твоя пехота, Лурий, встретится с кавалерией Деиотара Филадельфа, вы выведете из строя водовод Октавиана и потом заберете его продовольственные склады на севере. Узнав, что случилось, он выйдет, чтобы расположиться по берегу Оропа. И пока он будет этим занят — и пока Агриппа будет помогать ему, — мы уедем в Египет.

Все повеселели. Это был отличный маневр с очень хорошим шансом на успех. Но недовольство по поводу того, что римляне питаются лучше, продолжало расти. Фракийский командир сбежал, перешел к Октавиану и выдал весь план Антония. Октавиан смог перехватить кавалерию частью своих собственных германцев. Сражения не было. Деиотар Филадельф и Реметалк сразу перешли к Октавиану и вместе с германцами напали на приближавшихся пехотинцев. Те повернулись и побежали в сторону Акция.

Услышав об этой катастрофе, Антоний направил туда остатки конницы галатов под руководством Аминты и выступил сам, чтобы повернуть свои легионы. Но когда Аминта встретился со своими коллегами и германцами, он предложил себя и свои две тысячи конницы Октавиану.

Отчаявшийся Антоний отвел свои легионы обратно в Акций, убежденный, что в этом ужасном месте нельзя выиграть никакой сухопутной битвы.

— Я не знаю, как вырваться на свободу! — крикнул он Клеопатре, высохшей, как мумия. — Боги покинули меня, как и удача! Если бы ветер дул как всегда в это время, Октавиан ни за что не смог бы пересечь Адриатику! Но ветер дул так, как нужно было Октавиану, и разрушил все мои планы! Клеопатра, Клеопатра, что мне делать? Все кончено!

— Успокойся, — тихо сказала она.

Гладя его жесткие курчавые волосы, она впервые заметила, что они седеют, словно тронутые морозом. Она тоже чувствовала бессилие, испытывала ужас оттого, что ее собственные боги и боги Рима перешли на сторону Октавиана. Почему бы еще он смог пересечь Адриатическое море не в сезон? И почему еще у него появился такой способный командующий, как Агриппа? Но самый главный вопрос: почему она не предоставила Марка Антония неизбежной судьбе, а сама не убежала домой, в Египет? Из-за верности? Конечно нет! Чем она обязана Антонию, в конце концов? Он был ее жертвой, ее инструментом, ее оружием! Она всегда это знала! Так почему теперь она прилипла к нему? У него нет ни таланта, ни мужества для этого предприятия и никогда не было. Просто, любя ее, он пытался быть таким, каким она хотела. «Это Рим, — думала она, гладя его по голове. — И ни один монарх, даже такой могущественный, как египетская Клеопатра, не сможет вытравить римлянина из римлянина. Я почти преуспела. Но только почти. Мне не удалось проделать это с Цезарем и не удалось с Антонием. Тогда почему я здесь? Почему в последнее время я почувствовала, что с ним я становлюсь мягче, почему перестала унижать его?»

И вдруг с внезапностью ужасной естественной катастрофу — лавины, огромной волны, землетрясения — на нее нахлынуло прозрение: «Я люблю его!» Склонившись над ним, словно чтобы защитить, она стала целовать его лицо, руки, запястья. Ошеломленная, она узнала, как называется это чувство, которое тайком подкралось к ней, заполнило ее, победило. «Я люблю его, я люблю его! О бедный Марк Антоний, наконец-то ты отомстил мне! Я люблю тебя так, как любишь меня ты, всем сердцем, безгранично. Мое замурованное сердце содрогнулось, распахнулось, чтобы принять Марка Антония. Это клин, который он вбил в меня своей собственной любовью. Он отдал мне свою римскую душу и оказался в ночи, такой черной, что, кроме меня, он никого и ничего не видит. И я, приняв его жертву, полюбила его. Что бы ни было в будущем, нас ждет одно будущее на двоих. Я не могу бросить его».

— О, Антоний, я люблю тебя! — крикнула она, обнимая его.

Летом легаты десятками покидали Антония, сенаторы сотнями уходили к Октавиану. Это было очень легко сделать — как переплыть через бухту, ибо Антоний, впавший в отчаяние, не останавливал их. Все они обвиняли «эту женщину», причину краха. Один шпион сообщил Клеопатре странную вещь. Оказывается, когда Реметалк Фракийский с особой язвительностью критиковал Антония, Октавиан резко прервал его, крикнув: «Quin taces! Если я допускаю измену, это еще не значит, что мне нравятся предатели!»

Худший удар Антонию был нанесен в конце июня: уехал Агенобарб, не скрывавший своей ненависти к Клеопатре, говоривший об этом открыто.

— Даже ради тебя, Антоний, я и дня больше не вынесу этой женщины. Ты знаешь, что я болен, но ты, вероятно, не знаешь, что я умираю. И я хочу умереть среди римлян, на римской земле, чтобы даже запаха этой женщины не было. Какой же ты дурак, Марк! Без нее ты победил бы. С ней у тебя нет шанса.

Плача, Антоний смотрел, как гребная лодка уносит Гнея Домиция Агенобарба через бухту. Потом отослал за ним все его вещи, не слушая энергичных протестов Клеопатры.

На следующий день после отъезда Агенобарба уехал Квинт Деллий со всеми оставшимися сенаторами.

Еще через день Октавиан прислал Антонию письмо.

«Твой самый преданный друг Гней Домиций Агенобарб мирно умер прошлой ночью. Я хочу, чтобы ты знал, что я был рад его приезду и отнесся к нему с большим уважением. Как я понимаю, его сын Луций помолвлен с твоей старшей дочерью от моей сестры Октавии. Помолвка не будет расторгнута, я дал слово Агенобарбу. Будет интересно наблюдать за отпрыском пары, соединившей кровь бога Юлия, Марка Антония и Агенобарбов, правда? Метафорическое перетягивание каната, при том что Агенобарбы всегда были в оппозиции к Юлиям».

— Мне его недостает, мне его недостает, — сказал Антоний, не стыдясь слез.

— Он был моим непримиримым врагом, — сквозь зубы процедила Клеопатра.

В иды секстилия Клеопатра созвала военный совет. «Так мало нас, так мало!» — думала она, заботливо усаживая Марка Антония в его курульное кресло из слоновой кости.

— У меня есть план, — сказала она Канидию, Попликоле, Сосию и Марку Лурию, единственным оставшимся старшим легатам. — Но может быть, у кого-то еще есть план. Если так, то я хотела бы сначала выслушать его, а потом скажу я.

Ее тон был смиренным. Казалось, она говорила искренне.

— У меня есть план, — заговорил Канидий, благодарный за эту неожиданную возможность огласить свои соображения без необходимости самому созывать совет.

Уже несколько месяцев он не мог поделиться ими с Антонием, от которого осталась только тень прежнего Антония. Это ее вина, больше ничья. Подумать только, когда-то он защищал ее! Но этого больше не будет.