Тени сна (сборник) - Виталий Забирко

Офис Устинова я нашел с трудом. Не был я у Сашки никогда: так, встречался пару раз на улице, да на книжном рынке, откуда и знал о его успехах в мире бизнеса. Собственно, офис — слишком презентабельное слово для трех комнатушек в какой-то конторе, типа многочисленных социалистических «упрснабсбытов», в свое время намертво проросших в коммуникационную сеть города. Как канализация. Сейчас свою коммуникационную сущность конторы утратили, но, тем не менее, перестав заниматься «снабом» и «сбытом», жили безбедно, сдавая в наем часть помещений новым коммерческим структурам.

Потыкавшись по комнатушкам конторы, я выяснил, где находится кабинет Устинова, и открыл дверь.

Устинов восседал за столом и развлекал стоявшую перед ним миловидную женщину отборным матом. Как я понял из обрывка фразы, тирада касалась то ли его компаньонов, то ли нового закона о предпринимательской деятельности, то ли того и другого вместе.

— Можно? — спросил я.

— Ба! — увидев меня, взревел Устинов, оборвав тираду где-то посередине. — Валичек, привет! Заходи!

Он расплылся в улыбке, встал из-за стола и крепко пожал мне руку.

— Это писатель, — представил он меня миловидной женщине и вплел в свою речь несколько непечатных идиоматических выражений, долженствующих означать превосходную степень. — Помнишь, я тебе о нем говорил.

«Вот оно — бремя славы!» — подумал я.

— Очень приятно, — корректно, низким голосом проговорила женщина.

— Здравствуйте, — сдержанно кивнул я, ожидая, что и из ее уст сейчас польется идиоматика. Но нет, похоже, здесь это было личной прерогативой Устинова.

— Садись! — радушно предложил Устинов, вновь водружая свое объемное тело за стол.

Я сел в кресло напротив, и тут же провалился в него. Колени взлетели вверх, тело само собой откинулось на спинку кресла, и я ощутил себя в каком-то странном беспомощном положении, словно спеленатым в люльке-шезлонге.

— «Массаракш»! — рассмеялся я, безуспешно пытаясь сесть нормально. — Под Стругацких работаешь?

— Не понял? — поднял брови Устинов.

— Твое кресло похоже на устройство Прокурора из «Обитаемого острова», — пояснил я.

Устинов деланно улыбнулся. Не помнил он этого.

— Я пойду. Не буду вам мешать, — корректно проговорила миловидная женщина.

— Погоди, — остановил ее Устинов. — Ты что будешь: кофе, пиво? — обратился он ко мне.

Я замялся. Уж и не помню, когда я в последний раз пил эти, ставшие теперь для меня экзотическими, напитки.

— Лучше пива.

— Скажи там, пусть ему пива принесут. А мне — чай, — распорядился Устинов.

— А ты что, пива не пьешь? — спросил я, когда двери за женщиной закрылись. В свое время Устинов зашибал крепко.

— Пиво иногда пью, а крепче — нет. На компьютер здорово действует, — постучал он себя пальцем по лбу. — Нужно либо коммерцией заниматься, либо пить.

Что ж, он прав. Хотя, честно говоря, от него этого не ожидал.

Через минуту передо мной, как по мановению руки, появилась банка пива, а перед Устиновым — чашка чаю. Устинов помешал чай ложечкой, отхлебнул.

— Ну, выкладывай, по какому делу, — взял он быка за рога.

Я снова рассмеялся.

— Ты чего? — подозрительно спросил Устинов. Обидчив он был, как ребенок.

— Анекдот вспомнил, — сказал я.

— Ну?

Я поерзал в кресле, пытаясь устроиться поудобнее. Естественно, что из этого ничего не получилось.

— Значит, так, — сказал я. — Приезжает наш турист во Францию. Еще в советские времена. В кармане у него, сам понимаешь, три франка, водят всю группу по Парижу толпой… Тяжко нашему туристу, а ведь у него мечта жизни сбылась — наконец-то он в Париже! И страшно ему хочется почувствовать себя настоящим парижанином, будто он всю жизнь здесь прожил. Короче, откололся он тихонько от группы и сел за столик под зонтиком в каком-то летнем кафе. Меню посмотрел — что там на три франка можно заказать? Только чай. Заказал чай. Сидит, ложечкой в чашке помешивает, на Париж смотрит.

И только он начинает себя истинным парижанином ощущать, как вдруг из-за соседнего столика к нему обращаются:

— Простите, вы русский?

— Да, — опешивает наш турист. — А как вы догадались?

— А вы, — говорят из-за соседнего столика, — когда чай перемешиваете, ложечкой в чашке звените.

Внял совету наш турист, размешал чай по-европейски, отхлебнул и снова попытался в образ парижанина войти.

Тут уже из-за другого столика к нему обращаются:

— Простите, вы русский?

— Да, — начинает уже сердиться наш турист. — А вы как догадались?

— А вы, когда чай пьете, — отвечают ему, — ложечку из чашки не вынимаете.

Вынул ложку из чашки турист, на блюдечко положил, и снова чай отхлебнул. Пусть теперь кто-нибудь в нем европейца не признает!

— Извините, — обращается к нему на ухо официант. — Вы русский?

Вздрагивает наш турист и смотрит на официанта обалдевшими глазами.

— А почему вы так решили? — спрашивает.

— А вы, когда чай пьете, глаз прищуриваете, будто у вас ложечка в чашке.

Устинов делано рассмеялся, вынул ложку из чашки и залпом опрокинул в себя чай.

— Вот-вот, — заметил я, откупоривая пиво. — Именно так, исконно по-русски, и поступил наш турист в конце истории.

— А я не собираюсь под Европу подделываться! — гаркнул Устинов. — Пусть принимают меня, мать их…, таким, какой я есть. Знаешь, как они на цырлах вокруг меня скачут: продай то, продай это?

Я тактично опустил глаза и отхлебнул пива. Кураж у Устинова тоже был посконно русским, купеческим.

— Ладно, не тяни кота за…! Говори, что там у тебя? — распорядился Устинов. Что-что, а нахрапистость всегда была у него в крови. Благодаря ей он и стал преуспевающим бизнесменом. Время первичного накопления капитала есть время беспринципных и наглых, если я правильно понимаю политэкономию.

Чтобы скрыть замешательство, я опять приложился к банке с пивом. Прямые вопросы, касающиеся меня лично, вызывали у меня нечто вроде речевого ступора. Я начинал мямлить, говорил невразумительно, что, естественно, производило отнюдь не благоприятное впечатление. А мне сейчас край как необходимо было получить поддержку от Устинова. Не для себя (хотя просить нужно было именно так) — сам я предпочел бы сдохнуть с голоду, чем унизиться до попрошайничества.

— Шурик, — собравшись с силами, начал я, — когда-то ты предлагал издать мою книгу за твой счет…

На большее меня не хватило. Я вновь замялся, вертя в руках пустую жестянку. Глаз на Устинова я поднять не мог — сгорел бы от стыда.

— Ну? — подстегнул он меня. Именно подстегнул, а не подбодрил. По-другому Устинов не умел. И не хотел.