Посмертные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

— Никогда, никогда! — отвечал мистер Винкель.

— Как он вообще обходится с женщинами?

— Учтиво, учтиво.

— Но эта учтивость противоречит ли в нем степенности человека, достигшего в своем возрасте преклонных лет?

— Нет, не противоречит. Нисколько.

— Стало быть, вы хотите сказать, что мистер Пикквик обходится с женщинами, как отец со своими дочерьми?

— Именно так. Как отец со своими дочерьми?

— И вы никогда в отношениях его с ними не замечали никакого предосудительного поступка? — сказал мистер Функи, готовясь уже сесть на свое место, потому что сержант Сноббин сильно начинал хмуриться при этих вопросах.

— Ни… ни… никогда, — отвечал заикаясь мистер Винкель, — кроме разве одного незначительного случая, который, впрочем, легко можно объяснить столкновением непредвиденных обстоятельств.

По свойству всех этих вопросов, не имевших прямой связи с сущностью дела, сержант Бузфуц имел полное право остановить и свидетеля, и допросчика при самом начале вторичного допроса; но он этого не сделал, рассчитывая весьма благоразумно, что словоохотливость Винкеля может быть полезной для его целей. Лишь только последние слова сорвались с языка неосторожного свидетеля, мистер Функи опрометью бросился к адвокатской скамейке, и сержант Сноббин приказал Винкелю сойти со ступеней свидетельской ложи, что он и поспешил выполнить с полной готовностью; но в ту самую пору, как мистер Винкель был уже на последней ступени, сержант Бузфуц круто повернул его назад.

— Остановитесь, мистер Винкель, остановитесь, — сказал сержант Бузфуц. — Милорд, не угодно ли вам спросить этого господина, что собственно разумеет он под тем незначительным случаем, который, по его словам, делает в известной степени предосудительными отношения старого Пикквика к женскому полу?

— Вы слышите, милостивый государь, чего требует от вас ученый друг мой? — сказал вице-президент, обращаясь к несчастному мистеру Винкелю, трепещущему и бледному, как смерть.

— Благоволите, сэр, изложить подробности этого незначительного случая.

— Милорд, — сказал мистер Винкель, — мне… я… да… мне бы не хотелось, милорд…

— Очень может быть, но вы должны, сэр, — отвечал судья повелительным тоном.

И среди глубокого безмолвия, водворившегося в судебной палате, мистер Винкель, объясняя незначительный случай, рассказал со всеми подробностями, как почтенный старец, годившийся ему в отцы, забрался ночью в спальню незамужней леди, потерявшей по этому поводу своего жениха, и как по тому же самому поводу он, Пикквик и все его друзья были представлены перед грозные очи мистера Нупкинса, городского мэра в Ипсвиче.

— Оставьте свидетельскую ложу, сэр, — сказал сержант Сноббин.

Быстро оставил ложу мистер Винкель и еще быстрее побежал в гостиницу «Коршуна и Джорджа», где, через несколько часов, трактирный слуга нашел его в самой печальной и безотрадной позе: несчастный лежал на кушетке, схоронив свою голову между подушками, и страшные стоны вырывались из его груди!

Треси Топман и Август Снодграс, потребованные к допросу, подтвердили во всей силе свидетельство своего несчастного друга, после чего скорбь и тоска овладели их чувствительными сердцами.

Возвели на верхнюю ступень Сусанну Сандерс и допросили ее: сперва сержант Бузфуц, потом вторично сержант Сноббин. Результаты оказались удовлетворительные, Сусанна Сандерс говорила всегда и верила душевно, что мистер Пикквик женится на миссис Бардль. Знала, что после июльского обморока это дело считали решенным на их улице, и последнему мальчишке было известно, что скоро будет свадьба. Слышала это собственными ушами от миссис Модбери, содержательницы катка, и от миссис Бонкин, привилегированной прачки. Слышала также, как мистер Пикквик спрашивал малютку, желает ли он иметь другого отца. Заподлинно не знала, что миссис Бардль стояла в ту пору на короткой ноге с булочником на Гозуэлльской улице, но знала наверное, что булочник тогда был холостой человек, а теперь женат. Не могла объявить под присягой, что миссис Бардль была тогда влюблена в этого булочника, но думала, однако ж, что сам булочник не был влюблен в миссис Бардль, иначе он женился бы на ней. Была уверена, что миссис Бардль лишилась чувств в июльское утро оттого, что мистер Пикквик просил ее назначить день свадьбы. Знала, что и сама она, Сусанна Сандерс, упала в глубокий обморок, когда мистер Сандерс, в качестве жениха, попросил ее о назначении этого дня, и верила сердечно, что всякая порядочная женщина с душой и сердцем непременно должна при таких обстоятельствах падать в обморок. Слышала, что мистер Пикквик гладил малютку по головке, дарил ему деньги и принимал деятельное участие в его детских забавах.

Допрошенная вторично, Сусанна Сандерс объявила между прочим, что мистер Сандерс, когда был женихом, писал к ней любовные письма и она получала их, потому что все леди получают и читают любовные письма от своих женихов. Помнит очень хорошо, что при этой корреспонденции мистер Сандерс часто называл ее «уткой», «уточкой», «утицей», «утенком»; но знает точно, что никогда он не называл ее ни «котлетками», ни «томатным соусом». Мистер Сандерс очень любил уток. Если б он также любил котлетки или томатный соус, очень может статься, что он употребил бы в своих письмах эти названия для выражения особенной нежности к своей невесте.

Наконец, сержант Бузфуц поднялся со своего места с торжественной важностью и провозгласил громогласно:

— Потребовать Самуэля Уэллера!

Но не было никакой надобности в формальном требовании Самуэля. Лишь только произнесли его имя, он храбро взбежал на ступени свидетельской ложи, положил свою шляпу на пол, облокотился руками на перила, бросил орлиный взгляд на присяжных, подмигнул сержанту Бузфуцу и весело взглянул на вице-президента Стерлейха.

— Как ваша фамилия, сэр? — спросил вице-президент Стерлейх.

— Самуэль Уэллер, милорд.

— Одно «Л» или два?

— Пожалуй, хоть и три, как вздумается вашей чести, милорд, — отвечал Самуэль, — сам я, с вашего позволения, всегда пишу два «Л», так что и выходит — Уэллллерр — Самуэль Уэллер, милорд.

— Браво, Сэмми, браво, друг мой! — закричал изо всей силы чей-то голос из галереи. — Пишите двойное «эль», милорд, двойное «эль»!

— Кто там смеет кричать? — сказал вице-президент, обращая глаза кверху. — Докладчик!

— Что угодно вашей чести? — откликнулся ближайший докладчик.

— Приведите ко мне этого невежу.

— Слушаю, милорд.

Но докладчик не нашел и, следовательно, никого не мог представить перед глаза раздраженного судьи. Задыхаясь от негодования, вице-президент обратился к Самуэлю и спросил:

— Знаете ли вы, сэр, кто это кричал?

— Думать надобно, милорд, что это мой родитель.

— Видите ли вы его теперь?

— Нет, милорд, не вижу, — отвечал Самуэль, пристально устремив свои глаза на потолочное окно судебной залы.

— Если б вы могли указать, я бы приказал посадить его под арест, — заметил вице-президент.

Самуэль поклонился в знак благодарности за снисхождение к его отцу и весело подмигнул сержанту Бузфуцу.

— Ну, мистер Уэллер, — сказал сержант Бузфуц.

— Ну, сэр, — отвечал Самуэль.

— Вы, если не ошибаюсь, состоите на службе у мистера Пикквика — ответчика по этому делу. Говорите, мистер Уэллер, говорите.

— И буду говорить, сколько вам угодно, сэр, — сказал Самуэль, — я подлинно состою на службе у этого джентльмена, и могу уверить, что это — отличная служба.

— Дела мало, денег пропасть, не так ли, мистер Уэллер? — сказал сержант Бузфуц веселым тоном.

— Да таки нешто, сэр, получаю достаточно, как говаривал один прохвост, когда его приговорили к тремстам пятидесяти ударам плетью.

— Нам нет надобности до прохвостов или до кого бы то ни было, с кем вы знакомы, — перебил вице-президент Стерлейх, — это не относится к делу.

— Очень хорошо, милорд, очень хорошо, — отвечал Самуэль.

— Не помните ли вы каких-нибудь особенных происшествий, случившихся в то самое утро, когда вы только что поступили в услужение к этому джентльмену? — спросил сержант Бузфуц.

— Как не помнить, сэр! Очень помню, — отвечал Самуэль.

— Потрудитесь рассказать о них господам присяжным.

— Извольте прислушать, господа присяжные, — сказал Самуэль. — В тот самый день, как я поступил в услужение к мистеру Пикквику, для меня был куплен новый фрак со светлыми пуговицами и чудесная пуховая шляпа, которую, впрочем, я уже износил; и если вы, господа присяжные, возьмете в расчет, что до той поры фрачишка был у меня старенький, шляпенка негодная, дырявая, как вентилятор, то можете представить, как я был тогда благодарен мистеру Пикквику. Это было самое важное и необыкновенное происшествие, случившееся в тот день.

Все захохотали. Вице-президент Стерлейх нахмурил брови и сказал сердитым тоном: