Посмертные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

— Еще одно только слово, милостивые государи. Вот два документа, писанные рукой самого ответчика, — два кратких документа, но которые, к счастью, красноречивее огромных томов. Это собственноручные письма Пикквика к вдове Бардль, обличающие самые грязные стороны в характере этого человека. Тут вы не найдете пламенных, открытых, благородных, красноречивых излияний нежной страсти — совсем нет! Это не что иное, как коротенькие и, по-видимому, сухие записки, такие, однако ж, которые в настоящем случае говорят сами за себя красноречивее самых ярких и роскошных выражений, придуманных фантазией какого-нибудь поэта. Но видно с первого взгляда, что их писала злонамеренная и хитрая рука: здесь, как и везде, Пикквик поступал таким образом, чтоб отстранить от себя всякое подозрение, если б вдруг послания его попались в посторонние руки. Прочтем первую записку:

«У Гереуэя. Двенадцать часов. — Любезная миссис Бардль. — Котлетки и томатный соус. — Ваш Пикквик».

— Что ж это значит, милостивые государи? Котлетки и томатный соус. Вaш Пикквик. Котлетки! Великий боже! Томатный соус! О, небо!.. Кто не видит здесь этой короткости отношений, которая могла быть подготовлена не иначе как продолжительной дружбой? Ваш Пикквик! Не ясно ли, что он как бы заранее считал себя супругом этой женщины, ожидавшей от него покровительства и защиты? На другой записке не выставлено ни дня, ни часа, что уже само по себе наводит на подозрения известного рода. Вот она:

«Любезная миссис Бардль, я не возвращусь домой до завтра. Медленный дилижанс». И затем следует весьма замечательное выражение:

«Не беспокойтесь насчет жаровни с углями».

Э, боже мой! Да кто же и когда беспокоится насчет жаровни с углями? Вам, конечно, известно, милостивые государи, что такой жаровней заботливые хозяйки нагревают постели своих жильцов в известное время: кого же, спрашивается, может обеспокоить нагретая постель? Не должно ли, напротив, вывести противоположное заключение, что нагревальник есть самая комфортабельная мебель, придуманная для поддержания здоровья и, следовательно, для распространения спокойствия в домашнем быту? Вашей проницательности, милостивые государи, предоставляю угадать, о каком беспокойстве идет здесь речь. Если бы Пикквик не был увертлив и лукав, он бы выразился, конечно, проще и яснее, потому что он действительно знал, какими страшными беспокойствиями могут сопровождаться для бедной невесты ночные отсутствия ее жениха. — А что должно понимать под этими двумя словами — «Медленный дилижанс?»16 Неужели ответчик мог предполагать, что бедной хозяйке его интересно знать, в каком дилижансе разъезжает он в ту пору, когда другие, более важные мысли должны были тяжелым бременем лежать на ее душе? Нет, милостивые государи, тот слишком прост, кто не видит с первого взгляда условного, фигурального значения этих слов. Для меня, напротив, не подлежит ни малейшему сомнению, что этот медленный дилижанс есть не иной кто, как сам Пикквик, увертливый наш ответчик, привыкший и словами, и делами уловлять в свои хитросплетенные сети неопытные души и сердца. Отдадим ему справедливость: медленный дилижанс, останавливаемый наглостью и бесстыдством, слишком лениво тянется по дороге справедливости и чести; но закон, олицетворяемый вами, милостивые государи, неизбежно ускорит его ход и сообщит быстрое движение его колесам.

Сержант Бузфуц приостановился на этом месте, чтобы видеть впечатление, произведенное на присяжных этими шуточками, которые казались ему чрезвычайно остроумными. Никто, однако ж, не улыбнулся, кроме зеленщика, припомнившего в эту минуту, с какой медленностью сам он, на своей тележке, развозил по домам различные произведения растительного царства.

— Но довольно, милостивые государи, — продолжал мистер сержант Бузфуц. — Трудно смеяться, когда сердце готово разорваться на части от напора болезненных ощущений, и невозможно шутить, когда наглость и бесстыдство издеваются над глубочайшими симпатиями нашей природы. Надежды моей клиентки разрушились раз и навсегда, и обычный ход ее занятий прерван без милосердия и пощады. Билетик прибит снова на окне первого этажа, но нет более жильца в доме бедной вдовы. Холостые джентльмены снуют беспрестанно мимо окон и ворот, но уже никто из них не думал занять опустелую квартиру. Мрак, пустота и молчание водворились в гостеприимном домике на Гозуэлльской улице, смолк и заглох веселый голос резвого дитяти, и уже никто более не принимает радушного участия в его играх. Бедный мальчик сидит, задумавшись, целыми часами и уныло смотрит на свою плачущую мать. Но Пикквик, милостивые государи, Пикквик, этот безжалостный разрушитель домашнего оазиса в пустыне Гозуэлльской улицы, Пикквик, возмутивший кладезь безмятежной тишины и спокойствия в скромном семейном быту, Пикквик, выступивший сегодня перед нами со своими бессовестными котлетами и нагревальниками, — Пикквик, милостивые государи, еще дерзает поднимать свою голову с необузданной наглостью и бесстыдно издевается над развалинами, произведенными его злодейской рукой. Взыскание законных проторей и убытков, милостивые государи, — вот единственное наказание, которому вы можете подвергнуть этого злодея, и вместе с тем единственное вознаграждение, ожидаемое моей клиенткой. В этом, собственно, и заключается покорнейшая просьба, с которой миссис Бардль обращается к просвещенным, великодушным, благородным, беспристрастным и сострадательным соотечественникам, способным и готовым защищать силой закона страждущую невинность.

Заключив таким образом свою прекраснейшую речь, мистер сержант Бузфуц сел на скамью адвокатов, и в ту же минуту вице-президент Стерлейх пробудился на свой кафедре.

— Позовите Елизавету Клоппинс, — сказал сержант Бузфуц, приподнимаясь на своем месте.

Первый ближайший докладчик закричал: «Елизавету Топпинс!»; другой, стоявший подальше, потребовал Елизавету Джокинс; третий бросился со всех ног искать Елизавету Моффинс.

Между тем, при общем содействии миссис Бардль, миссис Сандерс и господ Додсона и Фогга, миссис Клоппинс была возведена на верхнюю ступень свидетельской ложи, и в ту же минуту сама миссис Бардль утвердилась на нижней ступени, держа в одной руке белый платочек, а в другой — скляночку со спиртом, приготовленную для нее на всякий случай. Миссис Сандерс стояла с зонтиком в руках, изъявляя совершеннейшую готовность развернуть его над головой неутешной вдовы.

— Миссис Клоппинс, — сказал сержант Бузфуц, — успокойтесь, сударыня.

И лишь только он произнес эти слова, миссис Клоппинс залилась горючими слезами, обнаруживая притом разные возмутительные признаки истерического припадка.

— Помните ли вы, милостивая государыня, — начал сержант Бузфуц после других незначительных вопросов, — помните ли вы, что вы были в коридоре у миссис Бардль в июле прошлого года, в одно замечательное утро, когда миссис Бардль убирала комнаты своего жильца?

— Помню, милорд и господа присяжные, очень помню.

— Гостиная мистера Пикквика находилась в первом этаже, если не ошибаюсь?

— Так точно, сэр, в первом этаже.

— Что ж вы делали в коридоре, сударыня? — спросил судья.

— Милорд и господа присяжные, — сказала миссис Клоппинс с возрастающим волнением, — я не стану обманывать вас.

— И не должны, сударыня, — сказал вице-президент.

— Миссис Бардль не знала, что я у нее в коридоре, — продолжала миссис Клоппинс. — Вот как это случилось, господа. Пошла я на рынок покупать для своих ребятишек почек и баранины, которую они очень любят. Прохожу я мимо домика миссис Бардль и вижу совсем неожиданно, что калитка у нее отворена. Отчего бы, думаю себе, так рано отворена калитка у миссис Бардль? Подумала да и вошла во двор, а со двора в коридор. Вошла, сэр, и слышу, что в передней комнате, где квартировал мистер Пикквик, раздаются громкие голоса. Я остановилась…

— Для того, конечно, чтобы подслушать, — перебил сержант Бузфуц.

— Прошу извинить, сэр, — перебила миссис Клоппинс величественным тоном, — я ненавижу подобные проделки. Голоса были так громки, что, можно сказать, насильно пробивались в мои уши.

— Стало быть, вы не подслушивали, но просто слышали?

— Слышала, сэр, слышала.

— Очень хорошо. Различили ли вы голос мистера Пикквика?

— Различила, сэр, различила.

— О чем же говорил мистер Пикквик?

Отвечая на этот вопрос, миссис Клоппинс рассказала с мельчайшими подробностями уже известную нашим читателям беседу мистера Пикквика с хозяйкой.

Присяжные задумались, и лица их выразили самые мрачные подозрения. Сержант Бузфуц улыбнулся и сел. Мрачные подозрения увеличились еще больше, когда сержант Сноббин объявил, что он не намерен подвергать эту свидетельницу вторичному допросу, потому что показание ее, по признанию самого мистера Пикквика, в сущности было справедливо.