Жестокий век - Исай Калистратович Калашников

– Куда? – окликнул его караульный. – Становись к своим.

Он попробовал незаметно пристроиться к чужому племени, но его прогнали. Что делать? Что делать? Он вспомнил маленького гордеца Тулуя, подбежал к мальчикам, схватил ханского сына, кинул на плечо и пошел к коновязи. Тулуй завизжал. Старшая жена хана с непостижимым для ее полноты проворством вскочила на ноги, бросилась к нему. Он погрозил ей ножом:

– Не подходи! Никто не подходи! Зарежу мальчика! Отойдите все от коновязи!

Воины похватали луки, копья, наставили на него. Мать Тулуя замахала короткими руками:

– Отверните оружие, вы убьете моего сына! Тэмуджи-ин!..

Тамча подошел к коновязи, оглядываясь, притискивая к плечу орущего мальчика, стал отвязывать оседланную лошадь. И вдруг понял, что все делает напрасно. Не уйти. За ним пойдут воины. Сменяя друг друга, они будут гнаться до тех пор, пока не убьют… Да и зачем жить, если тут остается Есуй… Он поставил Тулуя на землю, подтолкнул к матери, сам медленно пошел к ханской юрте. Успел сделать всего лишь несколько шагов. Кто-то ударил копьем в спину. Он услышал крик Есуй, и ему показалось, что не от удара, а от этого крика остановилось его сердце.

На ровном огне Тайчу-Кури подсушивал древки стрел. Каймиш ушла в курень. Судуй отправился ловить коня, собираясь куда-то ехать. Когда он вернулся, ведя лошадь в поводу, Тайчу-Кури спросил:

– Куда едешь?

– На охоту. В степь.

– Охота, охота… Лучше бы помог мне. Охотиться всяк дурак может. Я в твои годы все время работал, не бегал за тарбаганами. Я тебя избаловал.

– Я же еду с Джучи, отец. – Сын хитро усмехнулся. – Но если ты не желаешь, я останусь.

– С Джучи – другое дело. Если сын Тэмуджина полюбит тебя, как любит меня сам Тэмуджин, большим человеком станешь.

Судуй заседлал коня, повесил на пояс саадак с луком и стрелами, легко вскочил на коня и поехал. Тайчу-Кури смотрел ему вслед, тихо радовался. Сын становится взрослым. Идет время, растут дети, меняется жизнь.

Из куреня возвратилась Каймиш:

– Возле ханской юрты что-то шумно. Говорят, кого-то убили.

– Ты меньше слушай… Наш Судуй уехал на охоту с Джучи. Хороший сын у хана Тэмуджина. Он всегда берет в товарищи Судуя. А почему, думаешь? Ценит нашего парня. Да и как его не ценить? Из лука стреляет лучше всех сверстников. Проворен, когда нужно. Спокоен и добронравен, как я… или ты.

– Опять расхвастался! А стрела горит!..

– Э-э, и верно! – Выхватил из огня горящее древко, сбил пламя. – Испортил. И все из-за твоей болтовни!

Каймиш подергала его за ухо, ушла в юрту. Но вернулась.

– Тайчу-Кури, а не нашего ли татарина убили? Как я сразу не подумала…

– За что его убивать? Не говори глупостей, Каймиш.

А у самого на душе вдруг стало неспокойно. Могли и убить. Долго ли? Жизнь человеческая стала дешевле стрелы. Правда, и раньше она была не дороже. Но очень уж много гибнет теперь людей.

Перед полуднем к юрте подскакали воины. Джэбэ, бывший нукер Аучу-багатура, опустил копье с насаженной на него головой человека, тряхнул. Голова упала, покатилась к огню, сухо затрещали охваченные пламенем волосы. Тайчу-Кури вскочил, откатил голову, с испугом взглянул на хмурого Джэбэ.

– Узнаешь? – спросил Джэбэ. – Как ты мог пригреть у себя злейшего врага хана Тэмуджина?

– Врага?.. Какого врага? – Тайчу-Кури просто не знал, что и говорить, косился на голову молодого татарина с опаленными, дымящимися волосами – по спине бежали мурашки.

– Поработайте, ребята, – сказал Джэбэ. – Не надо и палок искать. Сам для себя наготовил.

Воины неспешно слезли с коней, повалили его на землю. Каймиш бросилась на выручку, но ее ударили кулаком по лицу. Она упала. Тут же вскочила и с криком: «Спасите!» – побежала в курень.

Давно не битое тело Тайчу-Кури содрогалось от каждого удара. Он стонал, корчился, рвался, скрипел зубами, но дюжие воины все плотнее прижимали его к земле, и удар следовал за ударом по одному и тому же месту. От невыносимой боли помутилось в голове. Меркнущим сознанием он уловил стук копыт, плач Каймиш и чей-то окрик:

– Что за самоуправство?

Его перестали бить, но не отпускали, он хватал открытым ртом воздух и с ужасом думал, что, если будут бить еще, он не выдержит и десятка ударов.

– Мне было велено найти сообщников зловредного татарина и палками забить до смерти.

– Какой он сообщник! Это Тайчу-Кури. Мы с ним помогали хану, когда ты, Джэбэ, кулаком вытирал свои сопли. Уезжай отсюда. Я сам разберусь.

Тайчу-Кури узнал говорившего – Джэлмэ, сын кузнеца Джарчиудая. Воины уехали. Тайчу-Кури повернулся на бок, охая и ругаясь.

– Пойду к хану… Он им задаст.

– Не суйся, куда тебя не зовут! – грубо сказал Джэлмэ. – Не делай того, о чем не просят. Благодари свою жену… Прикончили бы тебя. И за дело. То ты привечал у себя Чиледу, то этого татарина. Смотри, Тайчу-Кури.

С помощью Каймиш он перебрался в юрту, лег животом на войлок. Жена гладила его по голове, не переставая плакала. Он взял ее за руку, попросил:

– Не плачь. Твои слезы для меня хуже палок… Видишь, я даже не охаю. Привычен…

– Какие жестокие, бессердечные люди, Тайчу-Кури! Ой-ой, какие люди!

Часть вторая

I

Прохладный утренний воздух был наполнен комариным звоном. В курене кое-где горели огни, и белесый дым стлался по земле. Кобылица с жеребенком, помахивая хвостом, брела по колено в дыму, как в воде. В халате, накинутом на плечи, в чаруках на босую ногу Тэмуджин вышел из юрты Есуй, остановился, чего-то ожидая. Чего – он и сам не знал. Может быть, ждал, что Есуй окликнет его. Но за спиной было тихо. Тихо было и в курене. И эта тишина словно бы дразнила Тэмуджина, издевалась над ним. Каждый раз он уходил от Есуй с чувством тайного стыда. Она была покорна ему. Но как? Словно отреклась от своего тела, сделав недоступной душу. Не такой покорности хотел он. Каждый раз шел к Есуй с нетерпеливым желанием сломать ее, подчинить себе, а уходил с отягощенным досадой сердцем.

У дверей его юрты, привалившись спиной к стене, стоял караульный. Он сладко похрапывал и вяло отгонял от лица звенящих комаров. Короткое копье с широким блестящим наконечником выпало из его рук, валялось на земле. Тэмуджин поднял его, тупым концом слегка толкнул в бок караульного. Тот почесался, сонно пробормотал:

– Отвяжись…

Тэмуджин резко наклонился, сорвал с караульного кожаный шлем, ударил им по лицу:

– Встань!

Караульный вскочил, попятился, ошалело вылупив глаза.

– Так ты охраняешь мой покой? Сейчас же иди к Боорчу, пусть он приложит к твоему заду двадцать палок.

Пустая юрта, обтянутая изнутри шелком, показалась слишком огромной и холодной. Он сел у погасшего очага, ковырнул кучу серого пепла – ни одной живой искры не было в золе. Глухое, томящее раздражение нарастало в нем. С озлоблением думал о Есуй, хранящей в душе верность ничтожному татарину, которого он раздавил, как комара, севшего на нос, о беспечном караульном, нагло храпящем у его дверей. Кто они и кто он? Перед ним млеют от страха грозные владетели, а эти…

Почувствовав мелочность обиды, не дал ходу мыслям, резко встал, запахнул халат, затянул пояс и пошел в юрту Борте. В коротком широком номроге жена казалась ниже ростом и толще, чем была на самом деле. Она удивилась его приходу, но виду не подала, присела перед очагом, подбросила в огонь аргала. В пузатом задымленном котле варилась баранина. Достав из кожаного мешочка горсть сушеной черемши, Борте бросила в котел. Юрта наполнилась вкусным, с детства знакомым запахом.

– У тебя разве нет слуг? – спросил он.

– Своих детей я хочу кормить сама!

Было заметно, что Борте сердится, и Тэмуджин усмехнулся. У каждого свои заботы. С тех пор как привез татарок, Борте переменилась. Ревность к другим женам предосудительна, и она скрывает ее изо всех сил, на людях с татарками разговаривает ласково, как и подобает старшей жене, но к себе в гости их ни разу