Жестокий век - Исай Калистратович Калашников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Дай попить моим молодцам… И приготовь хороший ужин.
– У нас ничего нет, кроме твердого как камень хурута, – сказал Кишлик. – Из чего моя жена приготовит хороший ужин?
Муравьи ползали по его босым ногам. Кишлик одной ступней почесывал другую, встревоженно посматривал на Хасара.
– А тот, Бадай, кого пасет? – Хасар кивнул в сторону чернеющей вдали юрты.
– Овец.
– Вот и вези овцу. Да, считал ли кто-нибудь овец и этих кобылиц?
– Не знаю…
– Ну, поезжай…
Хасар зашел в юрту, снял тяжелый пояс с оружием, лег на постель из невыделанных шкур. Тут было немного прохладнее, чем под горячим солнцем. Лениво потянулся, позвал:
– Бичикэ!
Она вошла в юрту. Хасар велел снять с его ног гутулы. Обхватив одной рукой носок, второй – запятник пропыленного гутула, она потянула на себя. Гутул сидел туго. Босыми ногами Бичикэ твердо уперлась в землю, литые икры напряглись, влажные губы приоткрылись. Сильна, ловка, красива…
Стянув гутулы, она вытерла капельки пота с лица, подняла на него глаза, молча спрашивая позволения уйти.
– Подожди, Бичикэ… Теперь сними халат.
Она склонилась над ним, нерешительно взялась за полу. Хасар засмеялся:
– Не мой. Свой халат сними.
Цветком степного мака вспыхнули уши Бичикэ. Он схватил ее за руки, притянул к себе. Бичикэ упруго, как большая, сильная рыбина, рванулась и отлетела в сторону. Вскочила с резвостью сайги на ноги, попятилась к выходу.
– Стой!
Бичикэ остановилась. Глаза ее стали широкими от испуга. В повороте головы, во всем чуть согнутом теле угадывалось желание сорваться, бежать без оглядки. Хасара забавлял ее испуг, влекла к себе упругая сила молодого тела, но было очень уж жарко, и он знал, что никуда она не убежит. Милостиво разрешил:
– Иди.
Вечером Хасар с нукерами сидел у огня. Бичикэ подавала мясо. Хасар косил на нее веселым глазом, прижмуривался, озорно шутил. Бичикэ будто не замечала его взглядов и острых шуток, ни разу не улыбнулась, двигалась настороженно, все время поглядывала на мужа. А Кишлик, в своем драном халате похожий на потрепанную ветром ворону, сгорбившись, ходил вокруг огня.
– Ну что ты кружишь? – спросил его Хасар. – Садись с нами, ешь и пей.
Кишлик покорно сел к огню, но есть не стал. Хасар потрепал его по спине:
– Богато живешь, пастух Кишлик.
– Как все. Не лучше других.
– Скромный! А может, не ценишь своего богатства?
– Какие у меня богатства, великий нойон? Мы не голодны, и хорошо.
– А Бичикэ? Такая жена много стоит. Я бы хотел, чтобы такая женщина прислуживала у порога моей юрты. Хочешь, дам за нее коня с седлом.
– Не хочу, великий нойон. Бичикэ для меня… – Кишлик не смог подобрать слова, запнулся, развел руками.
– Какой несговорчивый! – благодушно забавлялся Хасар. – Смотри, прогадаешь. Ну ладно, я дам тебе коня с седлом и пленную татарку.
– Не надо так шутить! – взмолился Кишлик.
– Успокойся, – сказал Хасар. – Может быть, твоя Бичикэ ничего не стоит, только с виду… Может быть, она мне и даром не нужна. Ты поезжай к Бадаю, который пасет овец, скажи: утром буду у него. Пусть встретит как следует. Там и ночуй.
– Мы поедем вместе с Бичикэ? – Кишлик резво вскочил на ноги.
– Нет, она останется тут.
Хасар отодвинулся от огня, лег головой на седло. На степь опускались сумерки. Еле ощутимое движение воздуха несло прохладу. Днем Хасар поспал и сейчас чувствовал во всем отдохнувшем теле бодрость, радовался предстоящей ночи с влекущей к себе новизной…
Кишлик все еще стоял, беспомощно оглядываясь.
– Иди! – прикрикнул на него Хасар.
Взяв уздечку, тяжело передвигая ноги, Кишлик ушел, растворился в сумерках. Нукеры укладывались спать. Хасар поднялся, поманил Бичикэ пальцем и, когда она подошла, подхватил на руки, легко поднял, понес к юрте. Она коротко вскрикнула, забила руками и ногами. Из сумрака выскочил Кишлик, упал на колени, пополз, хватаясь за его гутулы:
– Не делай этого, великий нойон. Не топчи моего очага. У тебя есть все, у меня – только Бичикэ. Не делай этого…
Толкнув Бичикэ в юрту, Хасар обернулся, легонько пнул Кишлика:
– Глупый харачу, ты хочешь, чтобы я сам готовил себе постель? Поезжай. Нукеры, проводите этого дурака!
Встречный ветер выжимал из глаз Кишлика слезы, размазывал по щекам. Кобылица распластывалась в беге, но он беспрестанно бил ее по боку концом повода.
Курень его хозяина стоял недалеко, и Кишлик прискакал в него, когда там еще не спали. Не дослушав его сбивчивого рассказа, Даритай-отчигин охнул, забегал по юрте.
– Пропала моя голова! Что сделает со мной Тэмуджин за укрытый от его глаз табун? Вечное синее Небо, огради меня от гнева его безудержного!
– Я останусь без жены… Защити…
– Не мог укрыть кобылиц, пустоголовый! Разинул рот!
– Он отобрал у меня жену… Он твой племянник. Поедем. Пусть не трогает…
– Хэ, не трогает. Станет он ждать нас с тобой. Это же Хасар! Э-э, погоди… – Даритай-отчигин остановился. – Хасар спит с твоей женой? Хорошо, Кишлик, очень хорошо. Дай Хасару горячую женщину – все забудет. Хе-хе, ему не до табуна сейчас…
– Бичикэ моя жена? Моя! – теряя разум, закричал Кишлик.
– Если бы на твоем коне поехал чужой, ты мог беспокоиться – загонит. А жене что сделается? Ступай! И помалкивай. Ступай. – Тыча легкими острыми кулаками в спину, Даритай-отчигин вытолкал его из юрты.
Спотыкаясь, Кишлик добрел до коновязи. Стал отвязывать повод – не слушались руки. Тяжелыми толчками билось сердце, из груди поднимался тугой ком, перехватывая дыхание. Кишлик поднял глаза к небу, может быть, для молитвы, может быть, для проклятия, но огромные звезды пошли кругом, и он осел на землю, вцепился руками в иссеченную копытами траву, завыл, как воют собаки, почуявшие близость своего конца.
Кто-то грубо рванул его за воротник, поднял на ноги.
– Ты чего вопишь?
– Огня! – потребовал другой голос.
При свете звезд Кишлик разглядел у коновязи толпу всадников. Спешенный воин в остроконечном шлеме крепко держал его за воротник. Вспыхнуло сразу несколько огней. Лошадиные морды придвинулись к Кишлику, обдавая лицо горячим влажным дыханием. Перегибаясь через луку седла, к нему склонился худощавый человек с суровым навесом бровей над острыми глазами.
– Мужчина, а кричишь, будто девочка, разбившая нос!
Кишлик узнал строгого воина. Это был Субэдэй-багатур.
– Подожди, братишка…
Стукнув по земле гутулами, с седла соскочил один из всадников, подошел к Кишлику. Это был Джэлмэ, старший брат Субэдэй-багатура. Братья были очень похожи друг на друга, но в то же время – разные. Брови Джэлмэ не так нависали на глаза, взгляд был мягче, лицо полнее, и ростом он был ниже, плотнее долговязого Субэдэя. Разглядывая Кишлика, Джэлмэ говорил:
– Во все горло человек орет в трех случаях: когда пьян, когда у него большая радость и когда большое горе. Что у тебя, пастух?
За стеной юрты вкусно похрапывал один из нукеров, у порога изредка приглушенно всхлипывала Бичикэ. Хасару не спалось. Слишком долго спал днем, слишком жестка была постель из невыделанных шкур, слишком многого ожидал от Бичикэ. Сама Бичикэ тут ни при чем, она не хуже других… Лучшая женщина – та, которую желаешь. Всегда ждешь чего-то иного, не похожего на все прежнее. Но все похоже, все то же. За обманутым ожиданием следует равнодушие.
Ему надоело хныканье Бичикэ, но и уговаривать, и ругать ее было лень. Пошарил вокруг себя руками, нащупал смятую шапку, бросил к порогу. Бичикэ замолчала. Хасар задремал. Стук копыт разом отогнал дрему. Выскочил из юрты, на ходу затягивая пояс, растолкал нукеров. Пока они спросонок сообразили, что к чему, неизвестные всадники окружили
