Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Важнейшее из искусств - Андрей Чертков

— Так это я тебя вспоминал? — стал смутно припоминать я свою странную реакцию на слово «леший».

— А кого ж еще? Меня, родимого, режиссера своего, — довольно подтвердил голос.

— Режиссера?

— Ну, едрить-еттить, ты совсем, Кандид, замолчунился, отходить пора. Я уж переключил. Режиссер — это тот, кто кино делает! Это слово хоть помнишь?

— Помню, — кивнул я. — Недавно вспомнил.

— Правильно! Это святое!

— Значит, все-таки все это неправда? — искренне удивился я, хотя такие подозрения у меня и раньше возникали. — Значит, это все-таки кино?!

— А вот на этом восклицании я остановлю своего любимого актера! — произнес он с нотками торжественности в голосе. — Кончилось кино, про которое можно было сказать так, как сейчас неосторожно воскликнул ты. Больше нельзя поставить знак равенства между понятием «неправда» и понятием «кино»…

— Вспомнил, вспомнил! — перебил я торжественную речь, напомнив ему его же знаменитую максиму: — «А правда в том, что правду жизни может выразить только искусство». — Она действительно сама вдруг выскочила из памяти, и я не смог ее удержать в себе.

— Мой ученик! — гордо улыбнулся он. — Все верно, но я не совсем о том, о чем говорил тебе раньше… Прежде наше с тобой искусство только верно или неверно выражало жизнь, а теперь оно становится жизнью или искусством жизни…

— Я ничего не понял, Леший, — честно признался я. — Если это только кино, то сейчас же верни мне Наву! Где она?

— Я понимаю, что ты слишком возбужден, что к тебе еще не вернулась память, а с ней и способность нормально соображать. Но ты все же попытайся слышать то, что я тебе говорю.

— И что ты говоришь?

— А говорю я, что кино — это жизнь, а жизнь — это кино…

— Ну да: «Жизнь — театр, и все мы в ней актеры», — процитировал я еще одно воспоминание.

— Ты не представляешь, насколько близок к истине, — серьезным и даже чуть усталым голосом, нет — голосом утомленного гения произнес он. — Все дело в том, что в том театре режиссер слишком долго берег свое инкогнито: он и сам забыл о своем режиссерстве, и актеры стали сами себе режиссеры, и начался полный бардак, в котором нет искусства, а есть лишь бесконечное хамское шоу. В нашем с тобой, Кандид, кино есть режиссер… И его кино — это жизнь.

— Какую-то хренотень ты несешь, Евсей, — вздохнул я, не в силах постичь его гениальности. — Словомудию, которая недоступна простому лесному дикарю… Ты мне попросту скажи: вернешь Наву или нет?

— Да, — вздохнул теперь и он, — потерять разум гораздо проще, чем вернуть… Вижу, что отупел ты, Кандид… Не в моих силах вернуть или не вернуть Наву твою. Как по жизни положено, так и будет. Жизнь — кино, кино — жизнь, — продолдонил он.

— Значит, не вернешь, — понял я. — Тогда какого хвоща ты сюда явился?

— А вернуть то, что тебе принадлежит. Мне чужого не надо.

— И что же это?

— Да память твоя, Кандид, и, следовательно, личность. Я их временно притушил, теперь возвращаю — живи и радуйся, если сможешь… И еще я всегда благодарю актеров за работу, когда завершаю съемки. Разве ты забыл и это?

— Помню, — вынужден был признать я.

— Вот я и благодарю тебя! Я вне себя от восторга: с какой самоотдачей ты провел роль! Ты был воистину Молчун, а не Кандид. Так не играют, так живут!.. А особенно мне понравилось, как ты прижучил этих самодовольных гиноидов! Блеск!

— Каких таких гиноидов?

— Ну, псевдотеток этих, Хозяек якобы… — нетерпеливо расшифровал он элементарное. — Гиноиды — это андрогины по женскому типу.

— У нас в лесу таких слов не знают, — проворчал я.

— Ох, тяжело с вами, лесовиками дремучими! Скорей бы ты уже восстановился! Все это мы с тобой при подготовке к роли изучали вдоль и поперек!

— Серьезно? — удивился я.

— Очень серьезно!.. Андрогины — двуполые существа, которым для размножения не нужна особь противоположного пола. Мужское и женское у них находится внутри каждой особи. Принципиально возможны андроиды — двуполые псевдомужчины и гиноиды — двуполые псевдоженщины. Ты имел дело с гиноидами.

— Как ни странно, понял, — честно признался я. — И чем же я их ужучил? По-моему, это меня они и ужучили, и отпресмыкали…

— Зри в корень, родоначальник нового кино! — усмехнулся он. — Они мнили себя Хозяйками, именно с большой буквы Хозяйками Леса, они умеют делать мертвое живым, а живое мертвым, они умеют трансформировать один вид живого в другой, они все умеют, но танцевали-то и пели под твою, Кандидушка, дудочку! Я буквально пластом от смеха лежал, наблюдая, как они слово в слово повторяют текст Первоисточника и движутся именно так, как представлял это ты, а ты представлял совершенно адекватно сценарию и Первоисточнику. Они жили так, как велел ты! Пойми, не играли, а жили! Они не забудут роль с окончанием съемок — теперь это часть их жизни, часть памяти, личности, жизненного опыта, с этим они станут жить дальше.

«Зануда, — поставил я диагноз, потом уточнил: — Пиявочный зануда…»

— Значит, это я заставил их утопить Наву? — понял я.

— Обязательно тебе надо все опошлить! — добродушно возмутился Леший. — Что за дурацкая актерская манера?

— Не увиливай от ответа! — взревел я. — Если бы я не вел их по тексту, то Нава была бы со мной?

— Фу, какой ты нервный, — посетовал Леший. — Но я тебя понимаю. Ты сам прикинь: тут все предопределено, в лесу твоем, — женщин нормальных конечное и уменьшающееся число, а мертвяков, их отлавливающих, увеличивающееся. Вскорости настанет время, когда все женщины будут отловлены. Так что Наве твоей никуда от трансформации не деться. Раньше или позже… К тому же мамаша ее явно вела прицельный отлов: не за тобой же мертвяк приходил к месту падения вертолета, и в деревню мертвяки зачастили, если ты обратил внимание. Так что днем раньше, днем позже… Не парься, Кандид, ей сейчас хорошо, а будет еще лучше. Ну, что ты ей мог дать? Тебе ж Город был нужней, чем Нава. Тебя ж предупреждали, что это опасно, а ты пошел…

— Это ж твой сценарий меня толкал! — воскликнул я в оправдание.

— Сценарий, конечно, вел, — легко согласился режиссер, — и я ему помогал, но если б твоя душа сама не рвалась, то никакой сценарий… Бывают в нашей профессии такие случаи… Твой не из их числа… И потом, ты ж не нормальный мужчина в некотором смысле.

То есть? — удивился я. — Ну, покалеченный был, однако…

— Хочешь сказать — не исключал возможности?.. Нет, Кандид, это явно вышло бы за пределы образа и опоганило его, образ Молчуна-Кандида, я не мог этого допустить. Так что все произошло вовремя и правильно. Искусство всегда право, ибо вечно, а гормоны — это вспышка спички на ветру вечности. Искусство верно оценило твою сущность, ведь ты, Кандидушка, андроид, а не мужик.