Тяжелый дивизион - Александр Лебеденко

Но все это нисколько не огорчало Кострова. Влюбленные таковы. Если подруга глядит на мир теми же глазами — значит, счастье придет именно от полного совпадения мыслей. Если она иная — тогда, конечно, все будет хорошо, потому что противоположности сходятся.

На горбине мостика у Инженерного замка Андрей спросил Елену, любила ли она кого-нибудь прежде.

— Я отношусь к мужчинам так, как они ко мне…

Андрей застыл, положив ладони на гранит набережной. Самые нелепые мысли проносились в сознании. Елена улыбнулась и шаловливо взяла его за рукав шинели. На ухо она шепнула ему несколько слов, и они зашагали дальше, радостные и бодрые.

Андрей не знал законов, управляющих сердцем Елены. Он их не чувствовал. Он брал ее во всех внешних проявлениях и за каждым ее порывом, случайно оброненным словом громоздил Альпы собственных догадок, почти всегда неудачных, натянутых, как борт военной палатки, и скользких, как дека скрипки. Он сам разрушал их, как карточные домики, после первой же ласки девушки.

Вечером он остался в гостях у Султановых. Сам — уезжал в какое-то сложное путешествие. Женщины хлопотали у раскрытых чемоданов. Никто не говорил, куда едет видный деятель. Но после обеда и ликера хозяин разоткровенничался. Попыхивая толстой сигарой, которую он тянул губами, как если бы хотел вытянуть ее сердцевину, полузакрыв глаза — можно было догадаться, что у него от никотина и вина сильно бьется сердце, — он шептал:

— Все спешат делать деньги. Смешно же делать рубли, когда можно ковать миллионы. Этот мелкотравчатый жулик, Козьмичев, что придумал… Я подсчитал и вижу — прав, каналья! Этакий мошенник. Гад! Надо, оказывается, скупать финские марки. Кто бы мог думать? А механика вот какая. На международном рынке они крепче рубля. На них — купить по сходному курсу на гельсингфорсской бирже шведские кроны. На кроны по паритету — фунты. Хотя бы в Стокгольме. А с фунтами, батюшка мой, надо ехать… куда бы вы думали? В Персию. Там туманы на фунт ни черта не стоят. А рубль на туманы стоит и того меньше — восемь копеек. Вся операция дает какой-то сумасшедший процент. Теперь не биржи, а свистопляска. И персы туда же. Скажите, как уронили наш рубль!

— А ваши операции, конечно, помогут рублю?

— Как мертвому кадило!

В передней серебристо шуршал звонок.

Восьмиугольную комнату отвели под библиотеку. Здесь был единственный угол, где можно было не изображать гостя.

Книги никому не были нужны в этом доме, но библиотека была обширна.

Книги были чем-то вроде ценной мебели, которою не принято пользоваться.

Громоздкий камин выпирал на середину комнаты. За его угловой толстопятой колонной приютилось вольтеровское кресло. Андрей прошел к нему с томиком Плутарха и вскоре забыл о времени.

Плутарх говорил об изменчивой судьбе и о людях, которые, подобно клинку, проходят сквозь узлы жизни. Великие времена существовали и раньше. Но где сейчас эти люди?! Не может быть, чтоб их не было вовсе!..

— Давайте здесь, — раздался позади голос хозяина. — Не угодно ли? — Хлопнула крышка портсигара. — Д-да… о провале итальянского наступления я слыхал от приехавших только вчера из Лондона. О подводных лодках тоже… Дела не блестящие…

— А вы знаете? — быстро пришепётывая, заговорил незнакомый голос. — У меня душа о союзниках не болит. Тут, когда своя хата горит… Я, по правде, приехал посоветоваться. Слушайте, Николай Яковлевич, я, честное слово, не знаю, что делать. Это же какое-то сумасшествие.

— Какие причины для такого беспокойства?

— Вот вы говорите, а я вижу, вижу по глазам, что и вы неспокойны. Я сейчас был у этого… — Он назвал одну из известнейших фамилий деятеля-финансиста. — Он ходит гоголем и говорит о спокойствии. А я из верных источников знаю, что он из всех банков изымает деньги и переводит за границу. С заднего крыльца, по знакомству. Так что он мне говорит о спокойствии! Я уже месяц как не сплю. Не помогает даже веронал. Ну да! Я думаю: чем я буду кормить свою семью?

— Ну, на семью-то хватит, на молочишко. Но, в сущности, вы правы — дела дрянь.

— Хм, дрянь. Что такое дрянь? Это уже не дрянь, это могила. Ну да, могила! — крикнул он полным голосом и вдруг перешел на шепот: — Я знаю, что армия больше наступать не будет, это факт. Это все прапорщики знают. А раз так, то все надежды на кредиты кончены. Все ползет, как паутина. Я вижу… Я теперь беру в руки сто рублей или акцию, смотрю на нее и себе не верю, что это у меня в руках — акция или пипифакс. Мы больше не союзники. Денег нам больше не даст никто. А если дадут, то знаете, какие будут условия?! Америка предлагает паровозы. Спрашивают хорошие деньги. Но это им мало. Они дают советы. Послушаешь их — благодетели. Какая забота! А все дело в том, что они хотят захватить в свои руки контроль над всей нашей железнодорожной сетью. Вы понимаете, какой кусочек! Я знаком с этими господами из Чикаго. Поверьте мне — таких живодеров мир еще не видел. Они еще себя покажут. Ай, я не знаю, что это за время. На эту русскую армию все так надеялись.

— Ну, не век же будет все так идти. Должно же что-то измениться…

— Так когда же оно изменится? Слушайте, мне этот говорил, — опять громкая фамилия, — что Керенский имел беседу с послами, и они ему прямо все и сказали, Они ему нарисовали картину. Они ему показали, кто хозяин. Он как угорелый помчался на фронт… Ай, от всех этих дел болит голова. Послушайте, вы, в промышленном комитете… Скажите, что теперь будет с нашей промышленностью? Можно теперь деньги вкладывать в промышленность? Что это такое, что банки теперь дерутся с промышленностью? Что это значит? Что они, с ума сошли?

— Банки ведут правильную линию.

— Какая же это правильная линия, когда фабриканту нельзя получить рубль в кредит! Когда банки дерутся за каждый аванс. Чтобы от них рубль получить, так нужно просить, как милостыню.

— Вы читали «Банковский вестник»? Там достаточно отчетливо сказано, что банки не считают социально-экономическое положение в стране благоприятным для вложения капиталов в промышленность.

— Но отчего же должна страдать промышленность?

— А, бросьте, кто страдает? Промышленники сами понимают положение. Если они говорят другое, так потому, что им нужно оглядываться на рабочие организации. Эти комитеты, советы берут за горло предпринимателя. Рабочие обнаглели. Надо дать хорошо по рукам, Вот на Гужоне — там правление предложило Временному правительству взять заводы на себя. «Пожалуйста, мол, попытайтесь справиться со всей этой шурой-мурой, которую вы же завели. А мы посмотрим, поучимся». Хозяева готовы закрыть заводы хоть завтра. Или вот Смирнов, текстильщик, закрыл фабрики, и все. Он-то как-нибудь просуществует, а вот как господа товарищи? Вот как вылетит полмиллиона товарищей на улицу — посмотрим, понравится ли им революция. Вот банки и ведут линию на такой удар.

— Но ведь теперь война. Как же это?..

— Так ведь правительство сейчас само сокращает заказы. Союзники больше в долг не дают. Оплачивать нечем. Американцы разлетелись было, сенатора прислали, комиссию. Ну, сенатор посмотрел-посмотрел и уехал… А теперь вот Бахметьев сообщает — в Вашингтоне-де заметно охлаждение к вопросу о развитии русско-американских отношений. Из знаменитых трех миллиардов американских кредитов на нашу долю достанутся, очевидно, слезы. А как же иначе? Вот и получается: денег нет, угля нет, нефти нет, с дровами провалились — так что же вы хотите? Вы думаете, если учредительские капиталы растут, так это промышленный расцвет? Бумажных денег много, вот и все. — Он помолчал. — Теперь так: удастся Керенскому провести смертную казнь на фронте — будут деньги, не удастся — фига с маслом. Удастся голодовкой согнуть рабочих — получим заем, не удастся — та же фига. Что ж голову под крыло прятать…

— Веселые вещи говорите, Николай Яковлевич… Значит, в учредительные общества вкладывать деньги вы не советуете?

Ответа не последовало. Должно быть, Султанов просто махнул рукой.

— Что же тогда покупать? Землю нельзя, акции нельзя, заводы нельзя; бриллианты, что ли?

— Советовать не решаюсь, слишком ответственно.

— Сумасшедший дом какой-то. Поеду к Кутлеру, у него связи с заграницей.

— Увидите Пальчинского, передайте ему…

На Плутархе липкий голубой коленкор и кожаный корешок. Так переплетают томики Теннисона…

Голос хозяина глухо рокочет за дверью. В передней гость шаркает калошами по линолеуму. В столовой горничная звенит посудой.

Нет, война — это не фокус. Часы — это не циферблат и стрелки. Часы — это механизм. Но понять механизм можно, только зная механику, законы, управляющие движением колес и маятников…

На улице лицом к лицу с освежающей прохладой ночи Андрей злобно недоумевал, почему он еще никогда не дал по роже кому-нибудь из этих людей, которые издеваются над фронтом. Что бы сделал на его месте казачий хорунжий, который хлестал солдата, спрятавшегося под бабий зад от стаканов зенитки? Полная луна смеялась широкой блинообразной рожей. Выпитое за ужином вино превращало фонари в маленькие, слегка колеблющиеся луны. Улицы упирались в тяжелые дворцы. Где-то находилась власть, та самая, которая заключала займы, печатала кредитки и до февраля и после февраля требовала во что бы то ни стало наступления, победы над неприятелем…