Наследство Пенмаров - Сьюзан Ховач

— Стоит ли быть таким вульгарным?

— Не вижу ничего вульгарного в хорошей груди.

В приступе гнева она отвернулась, раскрыла дверцу кухонного шкафа, заглянула внутрь, потом захлопнула.

— Ты не понимаешь намеков? — вспыхнула она, поворачиваясь ко мне. — Сколько еще раз я должна говорить тебе «нет»? Ты что, настолько тщеславен, что не можешь понять, как ты мне отвратителен? Меня не только тошнит от твоей внешности, мне отвратительно твое самодовольство! Убирайся из моего дома и оставь меня в покое!

— Держу пари, что в постели я ничуть не хуже Хью. Мы примерно одного роста и телосложения. Выключив свет, ты сможешь представить себе…

— Нет, нет, нет!

Ребекка отвернулась от меня, плечи ее затряслись от рыданий, она прижала руки к ушам.

Но я уже не мог остановиться.

Сделав шаг вперед, я расстегнул застежку на ее платье. Она развернулась и принялась драться.

— Пус… ти… ме… ня!

Дралась она отчаянно, царапалась и кусалась.

Я поцеловал ее. Я целовал ее до тех пор, пока ее воинственный дух не истощился, и тогда я положил руку между ее грудей и наклонился, чтобы поцеловать незащищенную плоть.

— Нет! — закричала она, вырываясь. Голос ее охрип от рыданий. — Уходи, не прикасайся ко мне!

Она вырвалась, выбежала из комнаты и помчалась по коридору. Я кинулся за ней. Она спотыкалась, половицы протестующе скрипели у нее под ногами, и хотя я прыгал через две ступеньки, ей удалось нырнуть в комнату прежде, чем я добрался до площадки.

Дверь захлопнулась.

Я смотрел на закрытую дверь, кровь шумела в ушах, и я подумал: «Уж не глохну ли я?» Я не слышал, как повернулся ключ в замке. Чуть не падая с ног от предвкушения, я протянул руку и потрогал ручку.

Дверь поддалась. Сделав глубокий вздох, я на цыпочках вошел в комнату.

Ребекка лежала на кровати лицом вниз, ее роскошное тело так и просило освобождения от тугого атласа, плечи сотрясались в благородной демонстрации протеста. Лицо Хью понимающе улыбалось мне из серебряной рамки на ночном столике. Я положил рамку лицом вниз и подождал. Ничего не случилось. Не было пароксизмов ярости, криков о помощи, не было истерики, а всхлипы становились тише, дружелюбней, словно она смирилась с неизбежным.

Я был заворожен. Башмаки сами сползли с ног, пиджак отлетел на стул, галстук проплыл по направлению к полу. Все еще не веря, что победа близка, я наклонился и, дрожа каждой клеточкой, принялся целовать белоснежную, обнажившуюся под затылком шею, стягивая с плеч чувственный алый атлас.

Для женщины, которая говорила, что я ей отвратителен, что она ни при каких обстоятельствах не опустится до прелюбодеяния, Ребекка действительно была не так уж и плоха. Хотя я все никак не мог ею насытиться, она, казалось, не особенно возражала. Ее первоначальные протесты были просто данью памяти Хью; напряженность исчезла при первом же моем прикосновении; всхлипывания быстро превратились в дрожь сексуального наслаждения. Мы провели дикую, порочную, восхитительную ночь на широкой двуспальной кровати, и хотя на рассвете, проспав совсем немного, Ребекка проснулась и стала просить, чтобы я уехал, пока никто не заметил моей машины у ее дома, я взял ее еще раз при свете дня, чтобы она могла видеть мое лицо. Мне казалось справедливым напомнить ей, кто я такой, на случай, если в своем воображении она рисовала себе Хью. Когда я потом оделся, она сошла вниз, чтобы проводить меня, и я спросил, когда ей будет удобно, чтобы я опять ее навестил.

— Я не хочу, чтобы это повторилось, — сказала она, и ее красивые глаза заблестели от слез. — Я ужасно согрешила. Я буду чувствовать себя виноватой очень долго.

— Ерунда, — подвел я черту. — Ты слишком много слушала своего дядю Джареда и всякую церковную чушь об адском огне и проклятии. Господь не создал бы тебя такой, какая ты есть, если бы не хотел, чтобы ты спала с мужчинами.

— Ты атеист. Ты не понимаешь.

— Я кто угодно, только не атеист! — с возмущением сказал я. Потому что религия всегда меня зачаровывала, и я часто жалел о том, что в Оксфорде изучал не философию или теологию, а историю, угождая отцу. Конечно, у меня не было призвания стать ни католическим, ни протестантским священником, мне даже не хотелось стать буддистским монахом, но вопросы теологии интриговали меня так же, как юридические вопросы интересуют юриста. Мне бы хотелось более тщательно изучить теологию — просто для того, чтобы доказать, что справедливости не существует и Господь утруждает себя помощью только тем, кто сам о себе заботится. И теперь, возмущенный обвинением в атеизме, я резко сказал Ребекке: — Я верю в Бога, как и ты, я просто не хожу в церковь, вот и все. И еще я не верю, что наслаждаться жизнью нехорошо.

— Я не наслаждалась.

— Дорогая моя, — сказал я, начиная злиться, — не знаю, чему тебя учили, когда ты была маленькой, но когда я был мальчиком, меня учили, что лгать нехорошо. И еще я вырос в убеждении, что говорить, будто секс — не одно из самых больших удовольствий, еще хуже, чем врать. Но тебя, по всей видимости, воспитывали иначе, чем меня.

— Мужчины злоупотребляют доверием женщин, которым это нравится, — упрямо заявила она, не глядя на меня. — Мужчины всегда готовы обмануть женщину, а если она сдастся, то ее не ждет ничего, кроме несчастья.

— Но ты ведь, как ты выражаешься, «сдалась» Хью?

— Не до брака. А когда мы поженились, это было другое.

— То есть, когда ты вышла замуж, ты поняла, что секс тебе нравится, как и любой другой женщине!

— Хью был моим мужем. Я любила его. — Ее глаза наполнились слезами. — Он был хорошим, добрым, он не был эгоистом, — говорила она, охваченная дрожью. — Никто не знал Хью так, как я. Он говорил, что я — единственный человек на земле, кто любит его по-настоящему, а я знала, что он — единственный человек на земле, который по-настоящему любит меня. Родители меня не любили. Отец всегда ворчал из-за того, что я родилась не мальчиком, а мать так и не простила мне, что я подорвала ее здоровье и испортила фигуру. Они оба на меня кричали, когда не кричали друг на друга. Мать меня все время пилила. «Мужчины обманывают женщин, — говорила она, — не забывай об этом. Я не сидела бы сейчас в этой дыре, не была бы сейчас в таком состоянии, если бы не дала Джоссу себя перехитрить». У нее с отцом был роман еще до брака. Она мне сама говорила. Потом он сказал, что больше не хочет грешить и что если она хочет его удержать, то должна выйти за него замуж, но даже когда она согласилась выйти за него, он не женился на ней до тех пор, пока она не отписала ему все свои деньги. Понимаешь, она была так им одержима, что была готова сделать все, о чем он просил; она просто не могла вынести и мысли о том, что потеряет его. Но если бы он ее таким образом не загнал в угол, она бы за него не вышла, потому что была намного лучше него — настоящей леди с собственным капиталом и все такое, а он был никем, просто нищим фермером. — Слеза покатилась у Ребекки по щеке. Она поискала платок. — А когда они поженились, он изменился, — сказала она. — Он сделал мать несчастной. Но было уже поздно. Все ее деньги принадлежали ему, и она не могла уехать, потому что ехать ей было некуда: все друзья от нее отвернулись, когда она вышла замуж. «Я бы не вышла за него замуж и не отдала ему деньги, если бы не была так им одержима, — говорила она мне, — а я не была бы им так одержима, если бы не опустилась до любовной связи с ним. Тогда бы я могла смотреть в будущее, видела бы все в правильном соотношении». Мне кажется, она по-своему любила меня, хотя мое рождение и испортило ей здоровье и фигуру. Она была полна решимости сделать все, чтобы я не повторяла ее ошибок, поэтому все пилила и пилила меня, заклиная, чтобы я не давала никому меня перехитрить. Мне кажется, ей было не все равно, что со мной будет. Ей на самом деле было не все равно.

— Ну-ну, — успокаивающе сказал я, украдкой посматривая на часы. — Конечно ей было не все равно.

— Отец тоже пилил меня. «В этом доме есть место только для одной шлюхи, — говорил он, имея в виду мою мать, — запомни это хорошенько. Если я хоть раз поймаю тебя с мужчиной, то в тот же день выгоню из дому, — говорил он. — Так что позаботься о том, чтобы остаться девственницей до свадьбы, или будешь жалеть всю оставшуюся жизнь. Ни один мужчина не станет уважать проститутку, а Господь наказывает грешников». — Он меня пилил и пилил, мне кажется, ему не нравилось, что я похожа на мать, ему не хотелось, чтобы я была на нее похожа. Бедная мама.

— Теперь оба твоих родителя в могиле, — резонно заметил я, направляясь к двери и выходя на прохладный воздух раннего утра. Давно пора было ехать, пока мою машину не заметили у ее дома, и я впрямь собрался уезжать. — Все это уже в прошлом. Теперь ты можешь поступать, как тебе нравится, и наслаждаться жизнью, и, можешь быть уверена, я тебя не обману, не сочту проституткой и не перестану уважать. Я к женщинам так не отношусь и, кроме того, я тебя люблю. Если бы ты знала, сколько раз я мечтал о такой ночи…