Слово атамана Арапова - Александр Владимирович Чиненков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты нарошно мя злишь? – проскрежетал зубами Гаврила. – Аль запамятовал про долг хозяина – развлекать гостей?
– А те што, наверное, у нас ужо скучно стало? – процедил Тимоха сквозь зубы.
– Я энтово не отрицаю, – ответил Крыгин, зевая.
– А я вота не пойму, пошто энто ты здеся замешкался. Все удивляются, што ты не продолжаешь свой путь на Яицк: весна на дворе – чево ты выжидашь?
После недолгой паузы Гаврила легким покашливанием прочистил горло и заявил:
– Знаешь што, нутро заячье, я могу зараз сбить спесь твою.
– И как же?
– Раз плюнуть.
Крыгин поскреб затылок и едко заметил:
– Пошто не окрысился, кады я тя нутром заячьим обозвал?
– Вот именно, пошто? – встрепенулся Тимоха.
– А потому, што твою гнилую душонку я насквозь зрю!
– И про родителей…
– Про то взаправду людишки шепчутся. А дыму без огня не бывает!
Тимоха вдруг явственно ощутил, что попадает под власть собеседника и, более того, что пришлый давно уже властвует над ним. Он подсознательно всячески противился этому, но не мог ничего поделать. Крыгин внушал ему страх. А с этой порочной слабостью Тимоха совладать никогда не мог.
– Хорошо, – сказал он. – Ежели хош, то живи средь нас. Но не зырься на мое главенство! Я здеся главный, а ты…
– Што ж, верховодь, согласен, – усмехнулся Гаврила. – Мне зараз хватит и тово, што у мя в лапах ты целиком, сладенький мой кукушоночек!
* * *
Степанида лежала в темноте. Она радовалась уходу Тимохи и тому, что Крыгин сразу же загасил свечу. Гаврила уселся за стол и обхватил голову руками. Степанида боялась увидеть его мерзкую физиономию. В присутствии Крыгина ею овладевал страх. Она ждала ребенка, и это уже было заметно.
Отблески огня, проникающие из щелок печи, струились перед возбужденными глазами Степаниды, и несчастье, владевшее ею, стало уменьшаться, исчезать под этим струящимся покоем, и в душе, далекой от природы, отравленной игом захватившего ее негодяя, воспитания, предрассудков, заговорила природа. Заговорила женщина, гордая своим материнством. «Я жду ребенка. Энто мой ребенок. Мое создание. Работа мово тела, естественная, как вся природа. Что может быть плохово, греховново в том, што совершает мое тело?»
Гаврила в некотором роде прав, в порывах злобы напоминая об ее двояком положении. Гурьян как в воду канул. И ей неизвестно, жив ли он. А вот отец ее будущего ребенка, атаман Арапов, зимует где-то здесь неподалеку и ждет из Яицка подмоги.
Можно выдумать несчастья, стыд, сожаление, можно презирать себя, но тело, молодое и сильное, выполняет свою работу, создавая новую жизнь. Боясь растерять это чувство до того, как оно укрепится в ней, Степанида захотела на улицу, общаться с природой, с небом, с ласкающей свежестью прохладного весеннего ветерка. Вокруг нее была жизнь: в реке, в деревьях, в таинственном процессе созревания человека.
Женщина радовалась существованию маленькой жизни. Ребенок выйдет из нее, утвердит свое бытие, будет смотреть чистыми и требовательными глазками на мир. Его жизнь будет прекрасной и чистой.
Давая жизнь новому человеку, Степанида будет страдать. Это будет сильнее и длительнее, чем физическая боль. Косые взгляды, насмешки, одиночество, утрата только что возникшей любви… Но ведь все проходит, как боль, как зима, как лед. И маленький сын будет говорить «мама» с тою же нежностью и потребностью в ласке, как и все другие маленькие дети.
Степанида улыбнулась. Она почти видела его рядом – крошечного, неуклюжего, его красные щечки и носик пуговкой, с деревянной игрушкой, прижатой пухленькими ручками к груди. Какое ей дело до злодея Крыгина, до презрения приютивших ее кулугуров, до их сплетен и косых взглядов! И она сумеет вырастить сына так, что он будет уважать и любить ее.
Это давало ей надежду. Но боль оставалось. Теперь она связала свои надежды на счастье с человеком, который любит ее! Сейчас они в вынужденной разлуке, и, что еще хуже, она пленница в руках злобного негодяя, сумевшего захватить ее по пути в Яицк.
Степанида вспомнила тот злополучный день, когда она с Марией Осиповой отправились на струге в Яицк за продуктами и подмогой.
У слияния Сакмары и Яика она увидела на берегу семью Крыгиных. Степанида знала о коварство и злобном мелочном характере Гаврилы. Не зря атаман изгнал его из поселения. Они хотели было проплыть мимо, но пожалели его жену и ребенка. Когда Устина с ребенком сели в лодку, Крыгин сдернул Степаниду на берег и, оттолкнув струг, прокричал:
– А теперя плывите себе в тартарары! А мы со Степанидушкой и здеся погуляем всласть!
Потом он бродил всю осень лешаком неприкаянным по лесу, таская ее за собой, словно собаку, на привязи. Она много раз пыталась убежать от Крыгина и даже убить его. Но хитрый Гаврила все время был начеку и пресекал все ее попытки на корню. Их мытарства временно закончились, когда набрели на поселение кулугуров. Иначе…
В ней вдруг вспыхнуло чувство протеста. Разве она сделала что-нибудь плохое? Она любила и зачала ребенка. Затем судьба их разбросала по разные стороны. Гурьян сгинул. Она забыла его и успела полюбить другого. Может, за этот грех ее наказал Господь? И все одно никто не имеет права презирать ее, смеяться над нею. Она женщина, она мать. Она никому и ни в чем не лгала.
Она вспомнила Василия Арапова. Они стояли на берегу Сакмары. Он спросил: «А ежели бы вернулся Гурьян?» А потом помог ей занять свое место в бударе и на прощание сказал: «Плывите с Хосподом… Поклон Яицку славному! А весной ждем подмоги и тя, любовь моя ненаглядная!»
А захвативший ее злодейски Крыгин хочет сломать, искромсать, уничтожить ее новое счастье.
Но она не хочет. Она отрекается от Гурьяна, даже если он еще жив, она ненавидит навязчивость мелкого пакостника Гаврилы. Ее будущий ребенок принадлежит только ей. Из боли, из неустроенности, из сомнений и грязи он родится чистым и ясным – первый ребенок, родившийся на берегах Сакмары.
Полная решимости бороться за свое счастье и свободу, идти к своей цели, ничего не боясь, она подняла разгоряченное лицо и облегченно вздохнула.
– Ты давно забрюхатела? – как гром среди ясного неба, прозвучал вопрос Крыгина.
Она промолчала, так как не знала, что ответить.
– Молчишь, значит, угодил в самое яблочко,