Василий Розанов как провокатор духовной смуты Серебряного века - Марк Леонович Уральский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Розанов защищает Талмуд от представления, «что это какая-то черная книга, исполненная непонятного в одной половине и злобного в другой. Талмуд — это сплошная забота о евреях их великих древних учителей. Здесь есть предмет для зависти всякой нации. О, если бы и мы уже 1000 лет тому назад имели подобную заботу о себе своих учителей и законодателей. Не пришлось бы тогда Чехову писать своих „Мужиков“, Толстому — „Власть тьмы“, и, может быть, М. Горький выбрал бы для себя более мягкий псевдоним. Таким образом, здесь есть предмет для зависти, но какой же для упрека? Пусть каждый народ имеет о себе ту заботу, какую он в силах иметь! Кто знает, может быть, сохраненный в силах и здоровьи, он когда-нибудь придет на помощь другим народам, не имевшим о себе этих предохранительных забот» («Около церковных стен»).
<…>
Какие же практические выводы делает Розанов из своего юдофильства? По его мнению, христиане должны восстановить все Второзаконие Моисеево с установленными Богом там брачными нормами.
«И наше, и не наше, признаем и не признаем, завет, но ветхий. Да разве слово Божие стареет? И в которой книге, пророческой или Моисеевой, сказано: „Это временно, пока дается, а затем настанут дни и века, когда это будет ветхим“. Термин „Ветхий Завет“ абсолютно отсутствует во всех книгах Ветхого Завета. И как мы решаемся писать на переплете заглавие, которого книга сама себе не дает?!» («Семейный вопрос в России»).
Если же восстановление Ветхого Завета встречает непреодолимые препятствия, то следует, по крайней мере, приблизиться к его духу.
«У нас нет обрезания, но для достижения его нуменальных задач и неодолимо могущественного на душу влияния надлежит, по крайней мере, философски обрезаться, т. е. повторить древний завет не кровью и ножом, но в обратившейся сюда и обширно развитой философии». Ибо «мысль обрезания — в религиозном устроении пола, в том, чтобы воспитать человека к религиозности здесь» («В мире неясного и нерешенного»).
Розанов желает, чтобы христиане чаще давали своим детям библейские имена, чтобы были допущены смешанные браки христиан с евреями [ФАТЕЕВ (II). Кн. II. С. 223–230].
Русско-еврейский писатель Осип Дымов (Перельман) в своих воспоминаниях о Розанове отмечает как
любопытный момент — его убеждение в том, что смешением евреев и русских аристократов можно достичь весьма благоприятных результатов: «лучшая расовая смесь» <…>. Розанов был бы счастлив, если бы я женился на его приемной дочери — мне вполне серьёзно об этом рассказывал один из близких ему людей. Из этого туманного намека, однако, ничего не вышло так как она и я не обменялись за время нашего знакомства ни единым словом [ДЫМОВ. С.118].
Таким образом, если верить Дымову, Розанов, свои филосемитские эмоции выплескивал не только в тексты, но и пытался реализовать их в конкретных житейских обстоятельствах. В этом отношении примечательно, что дочь его дочь Варвара состояла в браке с литератором-евреем Владимиром Гординым. Драматические обстоятельства жизни и смерть Гордина в 1928 году отражены в дневниковых записях Михаила Пришвина:
Все союзы Гордина кончались <тем>, что женщины попрекали его своим трудом. Наконец, явилась Варя, такая же, как и он, не рабочая. Истерзанный попреками всех женщин, он нашёл, наконец, такую, которая тоже ненавидела труд. Под конец он даже стал добывать немного для неё: достанет когда рубль, когда два. Обедали в «Коммунаре» (вдвоем 1-е блюдо). Последние 3 дня, кажется, ничего не ели. Но это было счастье. 29 Января. Вчера приехал Пяст и рассказывал о Гордине, что это действительно была артистическая натура, он редактировал одно время журнал «Вершины», в котором участвовал и Блок и другие. Как еврей, он там где-то у них добывал деньги и не всегда был на содержании женщин. Скупал мебель красного дерева, имел большую квартиру. <На полях> Такие похороны, а Таня <сестра Варвары Гординой> и этому рада: «Был добрый человек, вот его Господь и помиловал»1.
Ратует Розанов и за то,
чтобы праматери еврейского народа имели у нас иконописные изображения и т. д. Неудивительно, что при таком взгляде на иудаизм Розанов возмущается «Словом против иудеев и иудействующих» Иоанна Златоуста и в своем комментарии к нему не стесняется в выражениях своего негодования:
«Очевидна Иоаннова ложь. Не золотые уста ее говорили, а хладные и бездушные».
«Можно подумать, что Златоуст никогда не раскрывал Библию. Но если он читал Библию, то для дерзости его только и найдешься что ответить из Апокалипсиса: И отверз он уста свои для хулы на Бога, чтобы хулить имя Его и жилище Его».
«Здесь уже совершенно дух средневековых преследований и нашего Кишинева[377],[378] и других городов» («Около церковных стен»).
Апостол Павел, оторвавший христианство от иудаизма, также чрезвычайно несимпатичен Розанову, особенно при сравнении его с Моисеем:
«Апостол Павел, убеждая евреев, сказал: „Я хотел бы быть отлученным от Иисуса ради братьев моих по крови, — евреев“. Какая любовь! Да и везде в Евангелии эта любовь аналогичная. Но золото этой любви все осталось на любящем, во славу Павла, а на любимом странным образом остался какой-то мазок: гибель и бесславие Израиля. Да что гибель — ненависть наша к „любимому“. Апостол Павел не только не отлучился от Иисуса ради братьев своих, но, начиная именно с него, и началось разлучение бывших братий его от эллина и варвара, с выдвиганием их вперед, наверх, и с понижением, потоплением всей барки с „братьями“. Но как все это выражено неуловимо: через любовь, а не через гнев. Но поистине никакой гнев не совершил бы того, что эта разрушительная любовь. От „любви“ евангельской горы повалились. Теперь вместо Моисея и Ревекки — Мошки и Ривки, не пророки, а сапожники. Мы их прямо ненавидим под нежным
