Мечты сбываются - Лев Маркович Вайсенберг

что к прошлому нет возврата и что никогда ханы и беки, кулаки, муллы и кочи не будут хозяевами на той земле, где хоть однажды зацвели белым цветом колхозные хлопковые поля, на которых трудятся такие люди, как Сулейман, Зарифа, дедушка Фарзали.

Часть седьмая

ОТВЕТСТВЕННАЯ РОЛЬ

ПРОГУЛКА ПО ГОРОДУ

Часто, после занятий в институте, Бала приходил в Крепость — навестить отца.

Так было и в этот ясный осенний день. Расспросив отца о здоровье, коротко поделившись институтскими новостями, Бала предложил:

— Пойдем, отец, погуляем!

— Попьем-ка лучше чайку — Ана-ханум нам свеженького, крепкого заварит да инжировым или айвовым вареньем угостит, — в ответ предложил Шамси.

Не хотелось старику уходить из дому… Вот уже год, как он прекратил разъезды по районам в качестве оценщика и скупщика ковров. Теперь вместо него ездили Ругя или Ильяс. Шамси уступил свое право не без боя и сдался лишь после того, как убедился, немало поездив по районам, что не в его годы карабкаться по нагорьям и что Ильяс, обычно сопровождавший его в поездках, вполне сможет его заменить. С той поры Шамси как-то сразу отяжелел и без особой надобности перестал выходить из дому. Чего ради по улицам шататься, словно бродяга, чего ради старые кости трясти?.. И сейчас, состроив жалобное лицо, он просительно промолвил:

— Устал я, сынок…

— Да ты погляди, отец, в окно — какая нынче погода! — воскликнул Бала. — Пройдешься по воздуху — усталость твою как рукой снимет.

Шамси бросил косой взгляд в окно. Небо, действительно, было ясное, голубое, а солнце, уже утратившее томительный летний жар, светило мягко и ласково. Шамси покачал головой и с укоризной проворчал:

— Ну и настойчивый же ты, сынок!

Он все же, кряхтя, поднялся со стула и взялся за папаху…

О, родной город, место, где впервые открылись глаза человека и где утешительнее смежить их в последний раз, чем на чужбине! Разве можно тебя не любить!

Твой серо-желтый камень-известняк кажется чужому неприглядным. Пусть! Ты-то знаешь, что камень этот стоек, не страшится могучих ударов ветра и непогоды, мягок, податлив в руках каменотесов и камнерезов. Из этого камня сложены твои древние крепостные стены и башни, минареты и купола мечетей, своды и порталы, украшенные резным орнаментом и надписями.

О, родной прекрасный город! Правда, есть у тебя еще немало изъянов — узких улиц, кривых переулков и тупиков, и много ветхих домов с тесными зловонными дворами, и пустырей, обращенных в мусорные свалки. Но вот один за другим идут на слом ветхие дома, узкие улицы расширяются, зеленеют скверы, а на пустырях, где были мусорные свалки, вырастают новые красивые дома…

Шамси давно не отдалялся от Крепости, и теперь многое удивляло его.

Особенно поразил его новый сквер на месте старого базара. Шамси помнил большую пыльную площадь, заставленную наскоро сколоченными ларьками, в которых торговали железным ломом, рухлядью, негодным тряпьем. Взад и вперед сновали маклаки, любители нетрудовой наживы, карманщики, нечистые на руку фокусники, предсказатели судьбы. Где она, эта пыльная площадь? Куда исчез старый грязный базар?

Долго бродили по городу в этот день отец и сын.

Шамси внимательно слушал Балу и, время от времени поглядывая на него, испытывал двойственное чувство: он гордился таким славным сыном и в то же время ощущал какую-то неясную обиду за самого себя, за свою прошлую жизнь.

— Вот ты, сынок, говоришь, что будешь строить дома… — медленно сказал он. — Конечно, кров строит себе каждый человек, любая земная тварь — так сам аллах определил, когда создавал наш мир. Чего только не наворотят, даже такие мелкие твари, как муравьи! Или возьми, к примеру, пауков — как хитро они ткут свою паутину! Или пчел — до чего умело лепят они соты!

— Пчел? — с живостью перебил Бала. — Скажи, отец, а слыхал ты про такого человека — Карла Маркса?

— Слыхал, конечно… Твоя мать выткала его портрет на ковре. Видный старик!

— А знаешь ты, отец, что этот великий человек писал о пчелиных сотах?

В тоне вопроса Балы Шамси почудилась нотка превосходства.

— У тебя, сынок, дома книг не меньше, чем в магазине! — сказал он. — Ты их читаешь, о многом узнаешь. А у моего отца, твоего деда, кроме святого корана, никаких других книг и в помине не было. А в коране насчет Маркса и пчел ничего не говорится. Вот и посуди: откуда мне знать, что он писал о пчелиных сотах?

Бала ласково взял отца под руку:

— Прости, отец, я не хотел тебя обидеть!

Шамси помедлил в нерешительности, дать ли волю гневу или умерить его, и наконец миролюбиво промолвил:

— Ну, что ж он, твой Карл Маркс, писал о пчелах?

— Писал он, что пчела умелой постройкой восковых сот иной раз может посрамить человека, зодчего, но зато даже самый плохой архитектор превосходит пчелу, потому что прежде чем строить ячейку из воска, человек заранее строит ее в своей голове. — Бала коснулся пальцем лба и выразительно повторил: — В своей голове!

Шамси не понял сына.

— Ну и что с того? — спросил он.

— А то, отец, что нельзя пчел равнять с человеком! Ни пчел, ни пауков, ни муравьев, ни любую другую земную тварь. Человек — это совсем иное! Высшее…

Шамси задумался. И все, что он знал о человеке и о его делах, заставило его сказать:

— Это, сынок, пожалуй, верно!

Долго бродили по городу в этот ясный осенний день отец и сын. Где только не были, чего только не насмотрелись! Куда девалась усталость старика?

Шамси слушал сына, и снова сердце его наполнялось гордостью… Строитель домов! Архитектор! И странным казалось Шамси,